Fugatto

В кабинете холодно и тихо, словно в склепе. К четырем часам дня университет, как обычно, пустеет, а студенты особенно усердного образца бегут на пост охраны выпрашивать ключи от кабинетов, в которых еще ощущается чье-то недавнее присутствие. Мэю ни гонка, ни дебаты со старой охранницей ни к чему — он «забил» себе этот кабинет еще в начале учебного года. Как ненавистная зависть к его предприимчивости от окружающих, так и его терпение были неисчерпаемыми, созависимыми ресурсами. Когда проживаешь не свою, а чужую жизнь, она обязательно включает в себя драму, выяснение отношений, сплетни и попытки сбежать от реальности всеми доступными и недоступными способами. Брайан отказался от приглашения Роджера пойти вечером в кино — подобные гулянки всегда заканчивались травкой или алкоголем. Ему ни к чему «отвлекаться» от учебы посреди сессионной недели, ему не хочется отключаться от реального времени, чем Тейлор, в противовес ему, злоупотребляет; ведь все и так хорошо. Его мысли упорядочены в систему, а система работает по строго выверенной схеме. Только достав учебник он уже прикидывает, сколько часов потратит на то, чтобы все запомнить, и сколько раз повторит заученное по дороге домой, чтобы оно окончательно отложилось в памяти. До этапа проработки он дойти не успел. Абсолютную тишину прервал стук в дверь, и, не дождавшись разрешения, гость сам пригласил себя внутрь. — Выйди, — коротко и ясно. Но он сам отлично знает, что с ним это никогда не работало и никогда не сработает, как захочется. — Что, так сразу? — Фредди озарил кабинет своей полуулыбкой. — Может, я пришел предупредить тебя, что кафетерий в огне. Фаррух — или Фредди — был удивительным человеком. Однажды он приказал всем своим друзьям называть его этим именем, и, вопреки сомнениям, оно прижилось быстро и безболезненно. Особенно это «Меркьюри» — оно звучало фантастично, громогласно, оно вызывало ассоциации с человеком-горящей ракетой, взрывающейся звездой. В общем, это новое имя лишь подкрепило статус сумасброда и чудака, но для Фредди это было лишь заложением фундамента. Он никогда не отличался хорошим поведением, но был до того обаятелен, что ему все прощалось. Так умело вертеться, гнуться и гипнотизировать умел только он. Меркьюри успешно засел в идеальном механизме Мэя. Он же, черт возьми, Фредди Меркьюри. С ним не может быть иначе. — Ты еще вчера сидел здесь. В той же позе, с той же книжкой. Брайан искренне не понимает, зачем Фредди его описывает. Он любит это делать, но от этого Мэю всегда становится как-то не по себе — его словно изучают под микроскопом. Брайан вообще многого не понимает в поведении Фредди — его любвеобильность, неубиваемый оптимизм, дар навроде предвидения; он никогда не мог с точностью предугадать причины его поступков, а иногда тайным оставался даже мотив. То, что мы не понимаем, пугает нас больше всего. И Мэй по-своему опасался, но в разумных объемах. — Что тебе нужно, Фредди? — он меньше всего хочет продуть завтрашний экзамен. Меркьюри, за пару долгих лет, должен знать про личное пространство Брайана, и заодно о том, что его границы особенно сужаются во время учебы. Он не позволит никому и ничему отвлечь его внимание, нарушить его систему. Мэй в повседневной жизни и Мэй за учебником — это два разных человека. Фредди не смог ответить на его вопрос. «Так и знал, » проносится в голове у Мэя. Меркьюри замер, уперевшись руками в стол напротив склонившегося над учебниками Брайана, и пристально рассматривал него. Мэй этого не видел, он чувствовал его проницательный взгляд на себе. Этот взгляд скользил по его рукам, напряженным плечам, замершему, словно каменному, выражению лица. Он не рад гостям, но только сейчас. Он раздражен, но прогонять не собирается — незачем. Да даже если и захотел бы, Меркьюри все равно не уйдет. — Знаешь, Бри, — Мэй оторвал глаза от учебника, ожидая чего угодно, — ты как подарок. — Почему же? — Так и не терпится тебя раскрыть. Саркастичное «вау» проносится в голове прилежного студента, и ему тихо вторит справедливое «а он хорош. Всегда слишком хорош». — Спасибо? — чувствуя, как его сердцебиение само собой учащается, он наблюдал, как Фредди оторвался от стола, хорошо потянулся, а затем зашел ему за спину. Он часто не понимал, зачем Фредди делает то, что делает, до тех пор, пока он сам ему не расскажет. Брайан понимал свое бессилие и лишь наблюдал за тем, как его рациональную, прагматичную схему раз за разом обходит иррациональный, эмоциональный беспорядок на двух ногах. — А теперь скажи мне, — слышит Брайан шепот из-за спины, и нелепо вздрагивает от его внезапности, — ты же рад меня видеть? — Не очень, — выдает он на автомате. Звучит совсем неубедительно, и, ясное дело, Меркьюри тоже это слышит. Фредди так открыт ко всем и ко всему, это удивительно. Брайан искренне не понимает, как ему не страшно обнажать свою душу перед людьми. Он не понимает, как Меркьюри успевает расточиться на всех вокруг и при этом успеть с дедлайнами. Он многого не понимает, и терпеливо ждет, когда Фредди пояснит ему, научит, покажет. Его тонкие пальцы коснулись лица, затем задержались на шее — прикосновения были легкие и невесомые, достаточно нежные, чтобы Брайан обратил на них свое внимание. Следующий параграф он, к сожалению, прочесть уже не сможет. — Ты так в этом уверен? — Очередной простой вопрос, вводящий Брайана в ступор. Каждый раз Фредди своей мягкой, ненавязчивой силой достает из него то, что Брайан больше всего боится показывать. — Фредди, — он не хочет отвечать. Гребанный параграф не дается, а когда руки скользят под воротник белой рубашки, он вообще перестает существовать. Мэй закрывает глаза, — тебе нравится мой страх? Он чувствует себя настоящим идиотом перед ним, в самом извращенном и неправильном смысле этого слова. Он — идиот с красным дипломом и стопроцентной посещаемостью за спиной. Фредди добродушно смеется — значит не угадал. Снова. Брайан хочет залезть в его голову, но Фредди уже его опередил. — Нет, мне нравишься настоящий ты. Брайана Мэя не интересует, что о нем подумают другие люди. Он последователен в работе, поэтому уверен в результатах. Он прячет от людей все, что можно посчитать слабостью, и неплохо держится на плаву, лишь периодически страдая от гнетущего одиночества. Но Фредди вклинивается без разрешения, действует не по методичке, а как карта ляжет. Он бесконечно вмешивается, но каждый раз так хорошо подгадывает момент, что все его поступки из оплошностей превращаются в правильные шаги. Он каждый день балансирует на грани с хаосом, удерживает его в своем удивительном, плавучем ритме и не позволяет идеям разбежаться. Поэтому Мэй удивлен поцелую в губы, но не возражает, не говорит ничего против. Ведь Фредди знает — нет, чувствует — как будет лучше. Брайан почти отчаянно бросается к нему в объятия — обитель тепла и любви, которую он пусть не признает, но точно заслуживает. Мягкие губы мягко касаются точеных скул, уголков глаз, затем шеи и даже плеч. Эти внимательные поцелуи прожигают ткань выглаженной рубашки, а скрещенные на его груди руки будто проникают под кожу, стремясь добраться до натянутых струн его беспокойной души. Лишь открывшись Брайан, наконец-то, чувствует, что находится в безопасности, — от стресса, одиночества, сомнений, — когда его обнимают эти руки, и этот голос напоминает: — Все хорошо. Схема работает отлажено. Может быть, потеря в пятнадцать минут не скажется на оценке. Может быть, лучшим решением будет расправить плечи и выдохнуть, остановиться ненадолго и посмотреть по сторонам. Своими поступками Фредди всегда заставлял Брайана задумываться о вещах, которые он обычно не удостаивал внимания — так он сделал и сейчас. Оторвав взгляд от деревянной, лакированной парты Мэй посмотрел в окно, на затянутое светло-серой пеленой небо. — Погода шепчет, — тихо констатирует он, боясь спугнуть момент. И момент доверчиво замирает во времени, как и чувство умиротворения. Они молча слушают еле слышный стук дождя, смотрят, как он стекает маленькими дорожками по окну, и Брайан так же тихо раздумывает о том, что, все-таки, слишком редко говорит Фредди «спасибо». Меркьюри, его путеводная звезда, сидит рядом, положив голову ему на плечо, будто дремлет. Брайан может лишь гадать, о чем он сейчас думает. А, может, и не думает он вовсе. Не решившись прервать идиллию, Мэй следует его примеру, закрывает глаза и считает секунды безмятежности.