О пользе подслушанных разговоров.

      В кабине самолёта неимоверно душно, а Леонид Саввич духоту переносит с трудом. Борт идёт на автопилоте, Лёша в правом кресле листает книгу, и Зинченко решает отлучиться и умыться холодной водой. Он вытирает руки, когда вдруг понимает, что рубашка его зацепилась за что-то непонятное и отцепить её у него не получается. Проще всего было снять непокорный предмет гардероба и, отцепив, надеть его заново. Леонид застегивает пуговицу на рукаве, когда слышит голоса бортпроводников сквозь тонкую дверь.       - А я тебе говорю, любит он его, - голос Виктории доносится из-за запертой двери.       - Вик, ну ерунда всё это, так не бывает, - отвечает ей Андрей. – Ни с того, ни с сего, и сразу любит. Да они друг друга едва терпели, даже ненавидели.       - От любви до ненависти – сколько, Андрюша? Один шаг всего, - возражает ему Вика. – В обратную сторону это тоже работает.       - Ну, сама подумай, - упирается Андрей. – Один – мужик уже в возрасте, другой – молодой совсем парень.       - Не аргумент. В фразе «Любви все возрасты покорны» лишнее слово – возраст. И потом, чем, старше становятся люди, тем больше сглаживается разница.       - Вик, первый всю жизнь одну женщину любил. Второй тоже женился.       - Не считается. Ну и что, что любил. Всё равно она в итоге не с ним. А жена – не стена, развелись и разошлись в разные стороны.       - Да с чего они вместе-то должны быть? Ты мне факты приведи.       - Смотри. Первое – хоть и не понравились они друг другу, но он наставником ему стал, учил, воспитывал?       - Да не ему одному он наставником стал. Работа у него такая.       - Не одному, согласна. Зато его одного он с первого дня защищал.       - Угу, когда выгнать пытался.       - Андрюш, ну что ты, как маленький. Неужели не выгнал бы, если б вправду задачу себе такую поставил. Защищал он его от всего: и от директора, и от … и от него самого, там же голова дурная, и гвоздь в пятой точке вместо шила. Это второе. А третье – он же его из поля зрения не выпускал почти.       - Ага, а от второго только проблемы: и язык не привязан, и лохматость повышена, и балбес порядочный.       - Зато старший – эталон и образец: строгий, серьезный, крутой профессионал. Ты сам аргумент и привёл – противоположности притягиваются. И вовсе младший не балбес, надо было: встал, пошёл и сделал.       - Наплевав на все рамки, правила и порушив всё на своём пути?       - Ну и что? Сделал же. Кроме него, никто бы не сделал.       Леонид застывает около двери, за которой только что в споре прозвучало то, что он прячет так далеко в душе. Даже от самого себя прячет.       Как же он был недоволен подкинутым ему стажёром, как раздражён его лихачеством, неуместным в гражданской авиации. Парень был настоящим лётчиком, руки – крылья, чего уж тут скажешь, но для работы этого было недостаточно. Нужно было знать инструкции, применять их в жизни, а у стажёра границы сдвигались легко и непринуждённо: понравилась девушка – и вперёд, в атаку, а то, что это – неуставные отношения – ему всё равно. Там, где сам Зинченко глаза отводил, не в силах что-либо изменить, Лёша шёл напролом: ролик с дракой на борту в Интернете до сих пор висел. Как же тогда тошно было Леониду, от самого себя тошно. От того, что не он защищал свой экипаж; от того, что не он светил синяком и разодранной рубашкой. От отчаянного решительного твердого «Выгоняйте!» своего второго пилота.       - Нет, не увольняем, - говорит он Шестакову, впервые в жизни бросив вожжи и не задумываясь о последствиях. – Не увольняем. Без него не полечу.       Кто бы знал тогда, в лифте, что это – одно из самых правильных решений в его жизни.       Сейчас, спустя полтора года после…после Канву, шумиха поутихла. Леонид Саввич невесело улыбается, упираясь лбом в тонкую дверь: он заплатил свою цену за тот полёт. Чего ему стоило улететь тогда с острова, знает только он сам. И за облегчение своё от голосов в наушниках тоже заплачено, только не им – Лёшкой, которого периодически он будит от кошмаров, когда случается им ночевать в одном номере гостиницы при аэропорте. И развод с Ириной тоже цена за жизнь.       Ирина, узнавшая историю страшного полёта, не плакала, не истерила. Она поставила ультиматум – или она, или небо. И отдых под пальмами не помог: выбитые из привычного окружения супруги Зинченко расходились разными курсами даже в обычной жизни – там, где Леониду хотелось выспаться, Ирине срочно требовался пляж; Ирина хотела пройтись по нескончаемым лавочкам курорта, а Леонид выдерживал только до второй, в лучшем случае, до третьей, не понимая, что можно смотреть в одинаковых ассортиментах крохотных магазинчиков. И Зинченко, летящий пассажиром из отпуска, чётко понимал, что в результате выберет он – небо.       Когда, ну когда же началось безумие? Леонид не знает сам.       Когда он начал называть Лёшу по имени и на ты? Нет, наверное, ещё не тогда, просто глупо звучало бы иное обращение после Канву.       Когда отстаивали они всем экипажем и всей штурманской Лёшку, которого пытались выкинуть из компании, и таки выкинули, а он, не приняв подачку от барствующего акционера, ушёл следом, не раздумывая и не жалея? Нет, ещё не тогда, тогда было только чёткое ощущение правильности и единения.       Когда они стали снова летать вместе, пройдя недолгую стажировку в Аэрофлоте? Нет, у Лёши тогда ещё была Саша.       Да, наверное, тогда всё и началось, когда Лёшка ввалился в его квартиру среди ночи с бутылкой. Когда сказал, зажмурившись, что разводятся они с Сашей. Гущину было больно, и Леонид, не удержавшись, обнял своего Второго, держал его, пока Лёшка, вцепившийся в столешницу до белизны пальцев, не разжал руки. Зинченко помнит тихое бешенство, охватившее его от взгляда на эти подбитые руки – крылья, что беспомощно лежали на столе. А ещё он помнит нежданную хрупкую нежность от едва слышного шёпота:       - Посидите со мной, пожалуйста.       И Леонид сидит рядом, пока Лёша засыпает. И придумывает задачу для них обоих – собрать снова свой экипаж на одном борту. Задача оказывается сложной, долгой, но вполне посильной – ребята тоже скучают без своих пилотов, уходят из «Пегаса» без сожалений, аккуратно, по двое, когда лётчики дают отмашку, что в Аэрофлоте открыты вакансии стюардов. И когда нетерпеливый Лёшка радостно облапывает своих бортпроводников, наконец-то сведённых в их экипаж, в коридоре, Леонид Саввич, пославший к чёрту субординацию, присоединяется к общим объятиям.       Ну зачем, зачем молодому красивому парню потрёпанный жизнью полуседой мужик? Чувства Зинченко останутся только при Зинченко. Так безопасно. Так правильно.       Леонид Саввич цепляет на лицо невозмутимость и выходит из туалета. Когда за ним закрывается дверь в кабину, Вика и Андрей переглядываются:       - Тьфу, пронесло. Надо заканчивать наши споры, Андрюша. Работа есть работа.       - Увлеклись мы, - соглашается Андрей. – Ладно на Поттеровском форуме доспорим. Взрослые люди, а туда же.       - И всё-таки любит Северус своего Гарри, - оставляет последнее слово за собой Виктория. ***       - А я тебе говорю, любит он его, - доносится до дремлющего Лёши голос Светы. У них сегодня чартер, и самолёт пока ещё пуст. Зинченко гоняет нового стажёра, которого он взял при условии, что Гущин будет летать вторым пилотом вместе с ним. С их экипажем давно уже не пытаются спорить, попытки развести их по разным бортам были, но все шесть человек яростно сопротивлялись, меняясь сменами и выходными, так что в конце концов их оставили в покое.       - Ну, может, и любит, - отвечает Вера. – Это же не значит, что они пара.       - Вера, ты взгляды их видела? Они же следят друг за другом постоянно.       - Напарники же, вот и присматривают друг за другом.       - Да не смотрят так напарники, пойми. Любит он его.       - Ага, любит. Девушек, как перчатки меняет, то одна, то другая.       - И ни с одной не остаётся, всегда возвращается.       - А женился зачем?       - Ну и где та жена? Нет её. Нету.       Девушки пьют чай и продолжают:       - Да он же его убить готов был за дурь его, - говорит Вера.       - А в результате против всех пошёл, до конца верил, - возражает Света.       - Он ему жизнь спас, - слышит Лёшка голос Веры. – Всем спас в итоге.       - Держал до конца, верил в него. Что это, если не любовь?       Лёшка тихо дышит, сон от него сбежал. Неужели выдал он себя?       Когда, ну когда же началось безумие? Лёша не знает сам.       Не было ведь сначала ничего, только глухое взаимное раздражение. И Старшему он не по нраву пришёлся, да и самому Лёшке закованный в правила командир показался занудой. Лёша не ожидал, что ему в первом же полёте отдадут штурвал, не ожидал настолько, что напрочь забыл, что за спиной пассажиры. Взлетел так, как учили, как привык, домой вернулся, в небо, а потом Зинченко отобрал штурвал и не подпускал к управлению, пока Гущин не понял своей ошибки. Только после десятков, сотен взлётов и посадок в тренажёре, совершённых вторым пилотом по плавным, почти незаметным глиссадам, Лёша снова получил штурвал в руки.       Уважение было. Трудно не уважать настоящего профессионала. Только позже, много позже Лёша разглядел за строгим собранным пилотом влюблённого в небо собрата по крылатому племени. Навыки военного лётчика командир неумолимо допиливал до навыков гражданского пилота, охватывая все стороны жизни, и Лёшка учился. Учился доверять напарнику и самолёту, учился уважать свой экипаж, людей, что работали за его спиной в салоне.       - Вы представьте, Гущин, - однажды сказал ему Леонид Саввич после особо удачного дня в тренажёре. – Их ведь там всего четверо на весь салон, а пассажиров – двести. Толпа. Любая нештатная ситуация – паника, пьяный пассажир, террористы, не дай Бог, - мы обязаны закрыть дверь в кабину, а они там останутся. А Вы – женская работа. Поставьте себя на место Андрея, попробуйте.       Лёшку продирает по коже мороз: смог бы он так? Каждый день, внимательно, вежливо, терпеливо подходить по первому требованию любого пассажира. Быть готовым к оказанию медицинской помощи. Успокаивать детей и паникёров. Кажется, пилотом быть проще.       Леонид Саввич наблюдает за ним и удовлетворённо кивает:       - Вижу, поняли. Ну и славно.       «Вляпался», - понимает Лёшка, посадив искалеченный борт в Петропавловске. Ему не нужна Саша, стоящая рядом, он хотел бы обнять самого важного человека. Своего командира. Именно его он спасал в первую очередь, ради него рисковал, за ним падал сквозь тьму, теряя высоту вместе с грузовым бортом, пока не оборвался трос. Позже ночью, в гостинице Петропавловска, Лёша берёт себя в руки, загоняя в закоулки души нежданное тёплое чувство. Он убеждает себя, что это адреналин и гормоны, оставшиеся после страшного рейса. Он думает, что у командира есть семья и Чкалов, и не ему лезть со своими вдруг вспыхнувшими чувствами. Он решает, что ему хватит и Саши, что он, Лёша, постарается сделать Сашу счастливой и постепенно забудет своё наваждение.       Их брак – ошибка, но Лёша понимает это не сразу. У него и без того полно проблем, его всё-таки выгоняют из «Пегаса». И Зинченко, неожиданно злой на язык, язвительный Зинченко уходит из компании вместе с ним. Командир, не раздумывая, меняет свою устоявшуюся сложившуюся репутацию на положение стажёра – самую низшую ступень иерархии в штурманской. Саша тоже переводится в Аэрофлот, но аккуратно и по регламенту, не обрубая концы. Она – пилот, не стажёр, и это хорошо, но Лёшку корябает по душе какая-то неосознанная фальшь этого её решения.       Брак их разрушается, не прожив и полгода. Саша всё решает сама:       - Я не рыцарь неба. Ты живёшь там больше, чем здесь со мной.       Лёша согласен с ней. Как-то так получается, что дома рядом с Сашей он словно надевает на себя маску потому, что жена хочет видеть не его, настоящего Лёшку Гущина, а какую-то улучшенную его версию. Так уже было в их жизни после Африки. Тогда они разошлись.       «И не надо было пытаться исправить ситуацию», - понимает Лёша, собирая вещи в сумку. Он покупает бутылку водки и называет в такси адрес Зинченко.       «Командиру тоже несладко пришлось», - думает Лёша, пока такси везёт его по тёмным улицам. – «Чкалов говорил, разошлись родители, развелись после отпуска».       - Разводимся мы с Сашей, - беспомощно говорит Лёшка, и Зинченко вдруг обнимает его. Гущин цепляется за столешницу потому, что ему всё-таки больно, что не сложилась у них с Сашей семья, а ещё – чтобы не обнять в ответ командира, не потерять и его тоже. Но как же хочется быть нужным, быть ближе, и Лёша почти неслышно просит:       - Посидите со мной, пожалуйста.       И Старший не бросает его, садится рядом с кроватью, а на следующий день подкидывает задачу – собрать свой экипаж снова, чтобы летать всем вместе. Задача сложная, но в итоге Лёшка даже не пытается сдержаться, обнимая свою команду посреди коридора, не обращая внимания на посторонних. И командира обнимает тоже, пусть и пополам со Светой.       Зачем, ну зачем правильному аккуратному мужчине в его жизни разгильдяй и балбес, у которого до сих пор эмоции вперёд головы включаются? Нет, грех жаловаться, именно сейчас жизнь почти идеальная, и портить её Лёша не позволит даже себе. Особенно себе. Чувства Гущина останутся только при Гущине. Так безопасно. Так правильно.       Леша встаёт, складывает плед и идёт в кабину. Надо занять голову не мыслями, а работой. За его спиной стюардессы продолжают уже не слышный ему диалог:       - Если Джон и Шерлок парой не были, тогда зачем их снимать так провокационно.       - Специально их так снимали, как они смотрят друг на друга. Народ по ним до сих пор с ума сходит, в фанфиках их в пару сводят чаще, чем всех остальных. ***       - А я говорю, любят они друг друга, - доносится до Лёши голос Веры из-за полуоткрытой двери гостиничного номера. Лёшка замирает на месте, как вкопанный, от неожиданного этого заявления, и Леонид Саввич, который идёт следом за ним, врезается в Гущина и тоже замирает, услышав слова Веры.       Так уж повелось в их экипаже, что в длинных рейсах, когда ночуют они в гостиницах, по вечерам собираются они вместе. Пьют чай, смотрят какой-нибудь фильм или передачу, просто общаются. Сегодня пилоты припозднились после короткого душа, рейс выдался тяжёлый, погода сменилась резко, и им пришлось два часа вести борт сквозь грозу.       - Вер, ну какая любовь в те годы, - отвечает ей Андрей. – Их бы за психов посчитали, будь они вместе.       - Андрюш, ты не прав сейчас, - отвечает Вера. – Я тебе про любовь говорю, а ты мне – про ориентацию. Сам посуди, они – друзья?       - Друзья, - подтверждает Андрей.       - Их не развели ни война, ни голод, ни подружки Баки, ни болезни Стива. Стив из кожи вон вывернулся, в буквальном смысле. Терпел кордебалет этот позорный. А как понял, что Баки может быть жив, и спасать его никто не собирается, послал начальство и сбежал. Он Баки своего выше приказа поставил, выше присяги. Рисковал и выжил. И Баки вытащил. Ну и толпу другого народа заодно.       Лёше очень хочется провалиться сквозь землю потому, что Вера говорит о нём, даже если она рассказывает про кого-то другого. Он ведь тоже рисковал, тоже поставил жизнь человека, стоящего за плечом, выше прямого приказа. Ну и про толпу народу тоже верно. Именно заодно.       - Баки тоже хорош, - подхватывает Света. – Везде за Стивом, всегда приглядывал, страховал, спасал, а потом в сторону отошёл, когда у Стива девушка появилась.       Леонид Саввич резко выдыхает в Лёшкино плечо потому, что теперь говорят о нём, даже если Света рассказывает про кого-то другого. Приглядывал он за стажёром, было. Учил, страховал. Работать без него отказался, спас Гущина этим отказом, удержал. А ещё…       «Не показалось», - вдруг понимает Леонид. Гущин задерживает дыхание, чтобы успокоиться, но его трясёт мелкой незаметной дрожью. Не показались Леониду Лёшины взгляды, тоскливые, голодные, брошенные украдкой. Так не смотрят на напарника и командира, так смотрят на нечто недосягаемое, желанное, совершенно необходимое и безнадёжно недоступное.       «Сегодня», - решается Зинченко. – «Я скажу ему всё. Сегодня» ***       Лёшу трясёт. Слишком много он услышал, слишком близко командир.       - Соберись, - слышит он приказ. – Заходим, пьем чай, через двадцать минут уходим. Соберись, стажёр.       Лёша берёт себя в руки вовремя, Вика выглядывает в коридор и спрашивает:       - Где же вы потерялись? Пойдемте, а то там чай остывает.       - Мы долго сегодня не высидим, - устало отвечает ей Зинченко. – Болтало изрядно, вымотались.       - Садитесь, съешьте что-нибудь да спать идите, - хлопочет у стола Вера. – Вид у вас обоих тот ещё.       Лёша обнимает ладонью кружку. Есть не хочется, но разговаривать сейчас он не в состоянии, поэтому бутерброд – больше защита, чем еда.       - Да ты засыпаешь совсем, стажёр, - слышит он наконец-то голос Старшего. – Мы пойдём, ребята. Спокойной ночи.       Дорогу до номера Лёша не помнит. Его приводит в чувство стук закрывшейся и запертой двери.       Лёша садится на свою кровать и закрывает рукой лицо. Всё, что живёт в его душе, рвётся наружу.       - Говори, - Зинченко садится напротив. – Скажи мне.       И Лёша говорит. Короткими рублеными фразами. Подписывая себе приговор.       - Люблю. Давно. После Канву понял. Испугался. Уцепился за Сашу. Женился. Не смог забыть. Не посмел сказать. Не смог уйти. Не прогоняй меня. Я не могу без тебя. Не смогу.       - Лёшка, - жадный, голодный, неожиданный выдох опаляет руку, и Лёша, открыв глаза, видит тёмный жаркий взгляд. – Люблю. Мой.       Поцелуй не должен быть похож на ураган, но он похож. «Вот так за спиной растут крылья», - понимает Лёша, и больше мыслей не остается.       - Что мне делать с тобой? – спрашивает Леонид.       - Не знаю, - пьяно улыбается Лёша зацелованными припухшими губами. – Я никогда не…       - Я тоже, - озадаченно смотрит на него командир и решает. – Будем разбираться вместе.       - Управление сдал, - шутит стажёр, и вдруг падает на кровать от легкого толчка, не сопротивляясь.       - Управление принял, - говорит Леонид. ***       Жарко, как же жарко, тело горит, вся кожа стала эрогенной зоной. Тихо тлеют полоски, проведённые жёсткими пальцами, расцветают огненными цветами лёгкие поцелуи. Шея, плечо, бок, бедро – Он везде, и ты – только Его и только для Него. Дотянуться до ключицы, облитой тонкой притягательной кожей, оставить свою метку – Мой! – губами, зубами. Ахнуть и выгнуться, когда добирается Он до паха, выдохнуть сквозь стоны Его имя и почувствовать Его ответную дрожь. Выскользнуть из-под Него, уложить на кровать и пройтись поцелуями сверху вниз – губы, местечко за ухом, шрам от аппендицита, коленка – сесть сверху и соединить два жаждущих внимания органа. Вас не хватает надолго, слишком близко, слишком сладко, слишком, слишком…       И на пике одним общим выдохом:       - Лёша.       - Лёня. ***       - Что будет дальше? – интересуется Лёша, уютно устроившийся на плече Леонида.       - Дальше? – Леонид вдруг поворачивается на бок и смотрит в глаза Лёши серьёзным испытующим взглядом. – А дальше – вместе, Лёш. Летать со мной сможешь?       - Да, - также серьёзно и чуть испуганно отвечает Лёша. – Я без тебя – никуда, слышишь? Никуда.       - А жить? Жить со мной – будешь, Лёша?       - Да, - еле слышно выдыхает Лёшка, голос его садится. – Да, Лёня. Да.       «Лёшка не ждал этого предложения», - понимает Леонид и прижимает Младшего обратно к себе.       - Пацан ты мой непутёвый, - тихонько говорит он, задевая губами вихрастый висок. – Мой, понимаешь? Мой. ***       Они не скрывают и не афишируют свои отношения. Личное – это личное, оно остаётся вне аэропорта, а работа есть работа – так решают они оба. Просто гостиничный номер в рейсах теперь всегда один на двоих. Просто на работу они ездят на одной машине вместе, этот факт никого не настораживает, живут люди рядом, вот и скооперировались, не одни они такие. А кофе своему командиру Гущин и раньше таскал периодически, не стесняясь. Что тут такого, один экипаж же?       Первыми и единственными, кто замечает их отношения, становятся ребята из их экипажа. Сложно не заметить быстрые, лёгкие, одинаковые улыбки двух пилотов, которые мелькают, когда они глядят друг на друга. У Зинченко не спросишь, он – командир в первую очередь, и Вика спрашивает Лёшку:       - Вы вместе? – прямой вопрос бьёт Алексея под дых. Он беспомощно смотрит на подловившую его Вику, и та понимает – да, они вместе.       - Не беспокойся, - говорит она. – Просто мы ближе всех к вам. Сложно что-то скрыть, когда летаешь рядом.       - Это так заметно? - смотрит грустно на неё Леша, и Вика обнимает его, стараясь поддержать.       - Нет, - успокаивает она Гущина. – Вы не палитесь на самом деле, а от нас прятаться не надо. Семья мы, Лёша. С того острова клятого, с Канву. Не беспокойся, и Зинченко своему тоже скажи, пусть не беспокоится. Мы – с вами, за вас, Лёша. Мы – семья, не прячьтесь от нас. А если помощь потребуется, только скажи, ладно?       - Спасибо, Вик, - Лёшке действительно важно мнение родного экипажа. Тем более, что отец вычеркнул его из своей жизни после развода с Сашей, и приезжать не позволяет, только звонить разрешил иногда. Ситуацию с отцом не исправил даже разговор Леонида с Гущиным-старшим, Лёшка тогда несколько часов сидел сначала в машине, а потом под дверью на ступеньках, поджидая своего Старшего.       - Не вышло, - виновато говорит ему Леонид. – Сказал, чёрт с тобой, живи, как знаешь, и на глаза не являйся. И звони раз в неделю.       - Я понял, Лёнь, - в голосе Лёши горечь и смирение. – Понял.       - Он тоже понял, - отрывисто говорит Зинченко. – Про нас. Сам понял.       - Хуже не будет, - ломкая, неправильная улыбка Алексея бьет командира под дых.       - Я с тобой, Лёш, - Леонид берет Лёшку за руку и сжимает, поддерживая. – Я – с тобой.       А вот разговор с Чкаловым получился неожиданно. Валера затрезвонил в дверь их квартиры, когда Леонид поехал переобувать машину на зиму. Лёшка кулинарил и гостей не ждал, но Валерке обрадовался. После Канву Чкалов посерьёзнел, взялся за ум, бросил юридический, к которому не лежала душа, и умудрился поступить в МАДИ самостоятельно. Парни подружились, несмотря на разницу в возрасте, периодически пересекались в спортзалах и неплохо общались.       - Я знаю про вас с отцом, - внезапно говорит Валера, и Лёша, аккуратно отложив ложку, оборачивается к нему и ждёт продолжения.       - И что ты об этом думаешь? – интересуется Гущин, когда становится понятно, что Чкалов растерял все слова.       - Что ваши отношения меня не касаются, - отрывисто говорит Валера. – Он – мой отец, ты – мой друг. Я не понимаю подобного, но если вам двоим так лучше… Ты ведь не бросишь его? У него всё серьёзно.       - Никогда, - чётко говорит Лёша, как только слова Валеры доходят до сознания. – У меня тоже всё серьёзно.       - Это – всё, что мне нужно знать, - подытоживает Зинченко-младший и ехидно добавляет:       - Никогда бы не подумал про тебя так.       - Знаешь, я бы тоже никогда про себя так не подумал, - косится на него Лёша. – Просто он – исключение. И довольно об этом.       - Извини, - просит Валерка.       - Проехали. Котлету будешь?       - Давай. ***       - Они знают про нас, - говорит Лёша, когда они с Леонидом пьют чай после ужина. – Наш экипаж знает, что мы вместе.       - Ожидаемо, - пожимает плечами Леонид. – Это был вопрос времени, когда они заметят.       - Они сказали, что мы все – семья, что от них не надо прятаться, и что они помогут, если нам будет нужно, - докладывает Лёша суть разговора.       - То есть дверь в кабину мы больше не запираем, сами стучаться будут, - насмешливо говорит Леонид и хлопает поперхнувшегося Лёшу по спине. – Шучу я, это шутка. Шутка, Гущин, ясно тебе?       - Ясно, - сипит Лёшка в ответ и смеется в голос. – Лёнь, я же поверил. Интересная идея, кстати.       - Убью, - полушутливо грозит Зинченко. – Никаких поползновений в сторону кабины.       - А какая идея была богатая, - вздыхает Лёша, и командир отправляет стажёра в комнату шлепком по заднице.       - Я тебе устрою сейчас идею, - низким голосом говорит Леонид, и у Лёши по спине пробегает табун сладких мурашек. – Ох и устрою, чтобы всякие завиральные идеи даже близко в голову не приходили.       На следующее утро перед вылетом Зинченко просто говорит своему экипажу:       - Спасибо.       - Пожалуйста, - отвечает за всех бортпроводников Вика и хихикает, глядя на Лёшу, который сегодня вместо форменной рубашки надел водолазку с высоким воротом.