Рельсы-шпалы

Поезд мчался из Тифлиса прочь, попыхивая характерным дымком и скрипя колёсами; он оставлял за спиной грохот выстрелов, отборную грузинскую брань, людей живых и мёртвых, освещённых тусклым светом фонаря. Вся эта дорожная романтика проносилась мимо как в прямом, так и в переносном смысле: беглецам было не до видов. Каразина перемкнуло, это факт. Короткая, но драматичная перестрелка с Пацией его несколько оправдывала — как-то всё случилось быстро, бурно и не очень правильно, и всё же Нобель был скорее рад, чем нет. Ну, это не считая того, что его походя ранили и тут же забыли, но это дело обычное! Привычки товарища Караморы в обращении с потенциальными союзниками не делали ему чести, только заставляли удивляться, как за этим человеком вообще кто-то когда-то шёл. Ладно, используешь ты лучшего в мире химика в качестве тарана — так используй, наше дело правое, только извиниться не забудь! Претензии остались неозвученными по ряду причин: поезд грохотал, свистел и гудел в ночи, рука болела, объект претензий смотрел в точку перед собой и переосмысливал очередную потерю. Застывшее лицо Каразина ничего не выражало и ничего не обещало, поэтому Нобель оставил попытки достучаться до него и откинулся на… что бы там ни было за спиной, хоть бы не дверь какая, выпасть на рельсы он не мечтал никогда. Он пытался одновременно думать, радоваться жизни и не закашляться до смерти, чему опять же мешал проклятый поезд. Чахотка на таком сроке не любила тряски, в этом Нобель убедился в приснопамятной карете (кстати, товарищ Карамора, как дела с этим, мы же больше не будем так делать, верно?). Как-нибудь! Похоже, пуля только задела его, и хорошо — вытаскивать её в походных условиях как-то не улыбалось. И боль постепенно отступала. Вообще-то, с болью он уже давно был на «ты», только вот какая досада: с сильных и терпеливых спроса больше. И в конце-то концов, подумал Нобель, новоявленному лидеру нужны его руки и голова — неплохо бы побеспокоиться ради собственного дела! Короче говоря, в сдавленном рычании и стонах, доносившихся со стороны притихшего химика, было поровну настоящей боли и «обрати уже на меня внимание, сукин ты сын». От избытка внимания Нобель тоже не страдал: то дядя, то предприниматели, то Коба с его грубиянами, то вот Карамора похищает. Но, откровенно говоря, когда это внимание нужно — его ни от кого не дождёшься, пришлось немного поактёрствовать. — Как вы там? — наконец встрепенулся Каразин после очередного стона. Видимо, вышло чересчур артистично: Нобель припомнил, что обманывать вроде как нехорошо, но теперь закашлялся по-настоящему. — Ясно всё… Сейчас я что-нибудь придумаю… Придумает он, ага, в этом никаких сомнений. Вампиров вон уже выдумал, глупо предполагать, что не способен на меньшее. Нобель столкнулся с несколько рассеянным взглядом своего недоспасителя-перепохитителя и решительно отдёрнул окровавленную руку: — Нет-нет, вы сначала в себя придите, товарищ Карамора! По щекам там похлопайте, я не знаю, облейтесь водичкой, мне мои руки дороги. Вам, между прочим, тоже, если всё ещё хотите бомбу. Каразин недоверчиво посмотрел на него, на себя, мрачно тряхнул головой и, кажется, собрался. Во всяком случае, более осмысленно вгляделся в рану, что не могло не радовать. Нобель потянул за окровавленную ткань рубашки и тихонько заскулил, не успев понять, какая в этом доля актёрства. — Тихо, тихо. Здесь разрезать надо, — хмыкнул Каразин с укором и полез в карманы, за ножом, надо полагать, или что он там с собой таскал. — Если все химики так неосторожны, мне пора искать запасного? Не двигайтесь, Нобель… — Неосторожны? — переспросил он с вежливой улыбочкой, которую малость перекосило от боли и контекста. Дунув на безнадёжно выбившуюся прядь, чтобы не мешала, Нобель поглядел исподлобья и напомнил: — Вообще-то, ваша пассия в меня стреляла, так что я бы так не сказал… Нет, она, конечно, была хороша, особенно в поцелуях, но это уж чересчур страстно. Карамора снова нахмурился, но не перестал возиться с окровавленным рукавом. Что ж, видимо, они с Пацией забрались куда-то за грань дозволенного, это объясняет страдания на платформе. Какие страсти, а как вовремя! Сумбурные события в конце бегства проявились в памяти Нобеля яркими неравномерными пятнами. Кажется, его опять использовали как разменную монету враждующие группировки, и вообще дело решал выкуп. Сколько стоит голова внука изобретателя динамита?.. Нобель прикинул пришедшие на ум суммы и остался вполне собой доволен. Он не был излишне щепетилен в этом плане и не собирался закатывать истерик по поводу продажности своей жизни. Осталось-то её не так уж много, а кадр он и в самом деле ценный… Что ж, вот и послужит тому, кто его спас, хотя за карету с Каразина спросить надо. И за таран. И за половую тряпку. И за… — Ай! Больно, между прочим. — В вас стреляли, — напомнил очевидное Карамора, небрежно промывая рану. Опыт у него явно был, а вот поезд трясло, что и порождало всякого рода неудобства. — Конечно, больно. — Он снова отключился от реальности, видимо, вспоминая свои похождения, но с рукой возиться не прекратил. Нобель с интересом посмотрел на своё предплечье, а потом вспомнил, что изображает припадочного, и быстро отвернулся. — Вы ещё в обморок упадите. Больно, но не страшно. Видал и похуже… — Не упаду, кровопотеря небольшая, — не без сожаления заметил Нобель. — Что смешного? — То, как вы строите из себя умирающего после такой царапины. Ей-богу, Нобель, вы бросили бомбу под ноги Кобе… — Я и есть умирающий, — немного возмутился Нобель. — Я не про это, — без тени вины ответил Каразин. — Как мог — перевязал, до Москвы дотянете, а там посмотрим. — Ну-ну. Посмотрим. У вас план-то есть? Всё-таки у товарища Караморы незабываемое выражение лица, когда его спрашивают о плане. Цели — есть, одна другой благороднее, идеи — хоть на базаре продавай, озолотишься, да всё у него есть, кроме плана. Ах да, безграничная фантазия ещё. Интересно, кем на деле окажутся выдуманные Каразиным вампиры? Вообще-то Нобель не прочь поглазеть на настоящих, существуй они в самом деле. У этих ребят есть завидное преимущество в виде бессмертия, если книжки не врут… — Есть, — торжественно объявил Карамора. — Но ваше дело — бомба, так что отдыхайте, я потом всё расскажу. Ясно. Ни хрена у него нет. Перебираться в более комфортную часть поезда они сочли небезопасным, во всяком случае пока, и остались здесь. Из сена и каких-то тряпок соорудили неплохое лежбище, то есть, Каразин соорудил, а Нобель как мог помогал ему, гоняя соломинки туда-сюда здоровой рукой. Здесь дуло, и ему невольно захотелось обратно в тюрьму: там, конечно, условия не ахти, но хоть не было проблем со сквозняком. Очередной приступ кашля укрепил это желание, только что наши желания в сравнении с поездом, уносящимся за много миль отсюда? То-то и оно. — Ложитесь, — велел Карамора, кивком указав на получившееся лежбище. Нобель с сомнением поглядел на ворох не пойми чего, одёрнул пиджак, поглядел снова. Ничего не изменилось. — Спать будем по очереди, под утро переберёмся в людный вагон… — Извините, что перебиваю, но это грузовой поезд. — Тем лучше, — соблазнитель грузин и истребитель вампиров остался доволен, он думал не о комфорте. — Так чего вы? — Дует, — совершенно искренне пожаловался Нобель. — Сдохну раньше срока — подрывайте себя сами. Каразин поворчал, но повёлся, и правильно сделал — манипуляцией это не было. На этот раз. Теперь у Нобеля был ещё и плащ, которым он с чистой совестью накрылся, свернувшись калачиком на самодельном одре. Ну чисто сеновал! Видал бы дядя… А и чёрт с ним, с дядей, с ними со всеми. Пусть делают, что хотят, с деньгами и с заводом, могут даже забрать его солдатиков, если ещё не сделали этого. Доживать свой век надо интересно, иначе зачем он вообще нужен, этот век? Не без потаённой иронии Нобель возблагодарил чахотку и прикрыл глаза. О да, не будь её, не наслаждался бы каждой пакостью, как какой-то ненормальный… О том, что не будь её, он бы наслаждался всем этим в разы дольше, Нобель старался не думать. Через какое-то время мерное грохотание колёс слилось в единый монотонный гул с другими звуками, образуя, конечно, не сладкую колыбельную, но какое-то подобие покоя. Поезд продолжал перебирать брюхом рельсы, изредка перекликаясь гудками с мировой революцией, и вместе с ним катилась ночь. Нобель не спал — не так-то это просто, когда тебе в спину таращится испытующий взгляд (да Господи, лучше бы о своей грузинке думал, дайте поспать хорошему человеку!). Боль в груди давно стала привычной, рука не мешала, а вот к вниманию Каразина попробуй привыкни. То в окно швырнёт, то просто пялится. Жизнь обещала стать чертовски интересной, в который раз убедился Нобель. И не надо привыкать… всё равно не успеется. У всего свои плюсы! — Знаю я, о чём вы думаете, — подал голос Карамора. Он говорил тихо, хрипло, как когда пытался кого-то убедить. Нобель прикинулся спящим. — Не прикидывайтесь спящим. — При всём уважении! — неразорчиво отозвался Нобель, даже не собираясь заканчивать фразу. Пусть понимает, как хочет. — Да, — невпопад ответил Карамора. — Те, о ком я говорил, есть на самом деле, и я вам это докажу. Очень скоро… В том, как сильно он промахнулся, было что-то трогательное. Нобель не стал разубеждать идейного лидера и сосредоточился на глубоких вдохах-выдохах. Это помогало заснуть раньше, чем настигнут мысли о тщетности бытия и близости смерти, каковые он терпеть не мог; несправедливая жизнь подбрасывает великим химикам и такие навыки, как проваливаться в сон с опережением собственных мыслей. Хотя какое там, после такой беготни попробуй не засни! Да и Карамора наконец отстал… — Вампиры существуют, — донёсся убедительный шёпот. — Спокойной ночи. — Да-да, — пробормотал Нобель в полусне. — Существуют. И вам того же… И он уже почти поверил в это — от безысходности и от природного задорного любопытства, вытягивающего за уши из болезни и тоски. Ещё немного — оттого, что Каразин при всех своих тараканах не походил на сумасшедшего, и совсем чуть-чуть — из-за смутной надежды.