a slow readers club

— Не могу согласиться, — говорит она, вертя в руках карандаш. Ноги болтаются в пустоте под ней ритмом в такт — ещё немного, и мелодия, которую здесь источает каждое здание, окажется и у неё на губах. Малхут прикусывает губу и искоса бросает взгляд на Йесода, которому, кажется, было абсолютно всё равно. На то, что она вот просто так идёт за ним на его этаж, на то, что она бесстыдно отвлекает от подготовки к очередному приёму очередного гостя, на то, что её никак не отпускает содержание ещё одной беседы по одному и тому же пассивно-агрессивному сценарию, свидетелем постановки которого он и был.       В воздух дразняще взвиваются неубранные с последней схватки обрывки книжных страниц и мягко оседают на идеально вылизанное шоссе — нахмурившись, Йесод щёлкает пальцами, и те с готовностью исчезают. — Не можешь называть вещи своими именами? — хмыкает он и садится на край моста рядом с ней: не так неаккуратно плюхнувшись на холодный асфальт, как если бы он был набит ватой так же, как и для неё, а плавным движением, как будто мягко соскальзывая на лёд. Карандаш чуть не выпрыгивает из пальцев, но вовремя подныривает под ноготь и делает финт, как если бы Малхут умела делать трюки: — Я бы просто нашла более подходящий синоним, — Йесод поджимает губы, и она тут же подбирает другие слова, — ну, и так понятно, что она натворила дел. — «Дел». Ты просто делаешь ей одолжение, отказываясь назвать её сукой. — Я не отказываюсь назвать её... — Малхут вздрагивает, когда неверное вращение всё же выбивается из монотонной канвы и отправляет один из любимых её карандашей — синий в малиновую крапинку, — куда-то в пасть разверзшегося под ними города. Она провожает его взглядом, пока тонкая брешь в неоновом мареве, облизывавшем верхушки зданий, не затягивается, как будто ничего и не было. Как будто бы Йесод только что не нарушил одно из своих многочисленных правил — впрочем, именно на этом этаже это могло и не считаться за самосаботаж. Он фыркает, подбирая под себя ногу: — А что ты сейчас делаешь?       Черт возьми, этот карандаш всё-таки был самым её любимым — Малхут на автомате смотрит в свой список дел и видит лишь слегка заляпанную бурым страницу с мириадом чёрных, даже где-то оставшихся острыми штрихов. Если закрыть глаза, то он вполне был похож на добротный сценарий действий на ближайшие сутки, всего лишь чуточку выкупанный в вишнёвом соке. Йесод молчит — Малхут неуверенно проводит ногтём по бугристой бумаге с расплывшимся кровавым пятном, что во вчерашнем приёме очередных гостей сожрало особо важное предстоящее дело, и закусывает губу. Она не знает, что сейчас, и что потом вообще будет делать, но признаваться кому-либо, а особенно сидящему рядом с ней человеку, в этом не особо и хотелось, поэтому она прижимает к себе планшет и отворачивается, прожигая неморгающим взглядом кривой полумесяц на горизонте — яркую фиолетовую фигуру, венчающую здание-пародию на ярмарочный столб с лентами. Хоть на его этаже всё и кричит о несвободе: все эти шестерёнки, натянутые между небоскрёбами цепи — небо остаётся открытым. Чистым, без потолков и крошащейся от любого удара внизу штукатурки. В голову невольно закрадывается мысль, можно ли каким-нибудь чудесным образом сесть на вертолёт и просто отсюда улететь. — Факт остаётся фактом, и тебе это прекрасно известно, — наконец говорит он, упираясь руками в асфальт позади. — Только от того, что я назову её, — она прикрывает ладонью рот, как будто бы Анжела стоит прямо у неё над душой, и осторожно повторяет за ним, пробуя чужое ей слово на вкус. — сукой, ничего не изменится. — Не изменится, — он хмыкает и пожимает плечами, — но так ты напомнишь себе о том, кем люди и им подобные являются на самом деле. Советую записать, отличное упражнение на каждый день.       Малхут слегка морщится, машинально шлёпая по коленям в поисках утраченного карандаша — чёрт возьми, он ведь знает, на какие рычаги ему нужно нажимать, — пока Йесод же смотрит на неё настолько незаинтересованно, насколько это выражение вообще можно нацепить на себя наспех силком. — Как вариант, — продолжает он, стараясь не ухмыльнуться, но маска всё же потихоньку соскальзывает, — вербальная память тоже память. Ты же помнишь, что она тебе постоянно говорит.       Тут он был прав, и как бы она не старалась выбросить из головы одну из её обидных шпилек, та всё равно вонзается в старую мозоль, и желание доказать, что она чего-то действительно стоит, снова вырывается наружу. В голове начинает медленно клубиться потревоженный рой карандашных записей-дел, которые нужно не забыть сделать, не забыть напомнить, никак не пропустить, потому что она должна, она обязана, потому что иначе отсюда не выбраться, потому что...       Планшет слегка трещит в её руках: она не чувствует, с какой силой в него вонзились ногти, не слышит их жалобного скрипа по пластику — где-то вдалеке громоподобно поворачивается одна из гигантских шестерёнок, возвещая то ли новый час, то ли новых гостей. Малхут, полностью поглощённая своей главной слабостью, вскакивает на ноги, раскидывает руки и, зажмурившись, кричит в пустоту неонового города одну-единственную причину.       Порыв несуществующего ветра уносит металлический скрежет вместе с её «Анжела — сука», как если бы ничего и не было — сердце стучит так глухо, что даже становится больно, но ни с чем не сравнимое облегчение, пусть даже на пару процентов, к которым она так привыкла, притупляет весь дискомфорт. Фиолетовый снова начинает резать вновь раскрытые глаза — неоновый месяц расплывается в улыбке и вдалеке будто подмигивает ей, и справа слышится незнакомый звук: Йесод хлопает в ладоши сначала раз, потом второй и третий.       Малхут прижимает к себе планшет и прячет за ними моментально покрасневшие щёки — господи, неужели она действительно выругалась вслух и только что выписала себе официальный запрет на приближение ко всему, что имеет в названии «Технологические науки», но на его губах играет едва заметная улыбка, и это настораживает ещё сильнее: — Отлично. Теперь закрепи успех, сказав это ей напрямую в следующий раз. Или всё-таки? — И больше ни одного нецензурного слова на моём этаже. — Но ты же сам... — она возмущённо всплёскивает руками, но Йесод уже отворачивается, скрестив руки на груди — не хватает только таблички «осторожно, двери закрываются». Натренированный на перемены взгляд цепляет слегка порозовевшие мочки его ушей — соблазн ткнуть его в открывшуюся брешь, оставленную напоследок щель накатывает как цунами, но она прикусывает губу и как ни в чём ни бывало отряхивает от несуществующей пыли полы пиджака. В конце концов, карандаша, чтобы поставить подпись, у неё нет.