Любовь – Дешёвые Драмы
У Майки внутри притворное счастье разливается. Для этого никакие флажки в детском меню и тайяки не требуются. У Майки переизбыток чувств, которые наружу через улыбку да короткие смешки в рукав прорываются. Губы Манджиро уже немеют от ноющего в их уголках счастья и отчаянно просят их обладателя прекратить предаваться безудержной радости. Ведь это всё слишком, потому что Сано такого не вывозит. Потому что бабочки внутри уже настолько преисполняются тёплыми чувствами, что размножаются делением раз сто и готовы выгрызать себе путь к кислороду любыми возможными способами. Из-за них у Майки беспробудная эйфория, не сдвигающийся ком в горле и по-странному приятная боль в животе, что больше походит на симптомы хронически больной психики. И потому Дракен с Мицуей на него, как на сумасшедшего смотрят. И верно делают. Ещё немного и у виска начнут крутить. Манджиро отмахивается, ему всё равно. У него чувства. У Майки сердце трепещет, до в предвкушении трясущихся конечностей, затруднённого, сбивающегося дыхания и глупых поступков доводит. Он забывает одолженный у Дракена байк где-то на неизвестной парковке, на окраине Токио. Ищет его более суток и едва ли не привлекает к поискам большую часть токийской свастики, которая, такими делами заниматься, желанием явно не горит. А всё из-за того, что Ханагаки в магазин по близости забегает и ему, по мнению Сано, явно тяжело полупустой пакет с одной лишь газировкой до дома тащить. Абсурда в этом он явно не видит, да и не хочет. Позже оказывается, что никакого специально отведённого для остановки транспорта места там и вовсе никогда не было. Хотя Майки отчаянно утверждает, что байк в кем-то смачно обоссаных кустах совершенно точно оставить не может. Рюгуджи после ругается непозволительно долго, брови хмурит, к переносице грозно сводит, в уме прикидывая, сколько моющего средства уйдёт на его, загаженный вонючим местом, мотоцикл. Мицуя осуждающе качает головой, разгоняя по домам весь собравшийся под его началом поисковой отряд добровольцев. На бой не признающего вину Манджиро и взбешенного Дракена желают посмотреть все. Грандиозная драка не устраивается только потому, что Такемичи во время рядом оказывается, успокаивающе руку на плечо Майки кладёт, сжимает. У Сано все безумные тараканы в голове хип-хоп танцуют, акробатикой занимаются и прекращать в ближайшее время явно не собираются. Баджи шутит: — Ты ещё бы на помойке байк оставил. — длинные волосы, собранные Чифую в по-непривычному опрятный хвост, поправляет. Все тихо диву даются, тот безобразный веник на голове друга вспоминая. Удивляются. Кейске продолжает: — Себя бы тоже мог у урны забыть. Не велика потеря. Непобедимый Майки лишился мозгов. Вот свастоны офигеют. Сано и сам-то не против. Майки предлагает ничем не примечательному Такемичи Ханагаки шоколадку, которую за пару секунд до этого, по собственной глупости, роняет прямо под ноги замечтавшемуся Хаккаю. Шиба на неё едва ли не наступает, задевая, к счастью, только краешек ядерно-фиолетовой обёртки. Манджиро готовится обматерить весь белый свет, но после первого же вырывающегося – "Ах ты ж сука, чтоб тебя...", теряет дар речи напрочь. Потому что Такемичи внезапно совсем рядом обнаруживается. И у него такое обескураженное выражение лица будто произнесённое ранее ругательство напрямую относится к нему. — Это не тебе. — поясняет Сано, протягивая мальчишке изрядно потрепанную жизнью шоколадку. Ханагаки густыми ресницами хлопает часто-часто, не понимает зачем ему сладость, принесённая Майки для кого-то другого. Не ему же, глава сам так говорит. — Точнее это тебе, а то нет. — Манджиро чувствует себя великомучеником. Такемичи как раз к нему руки тянет и улыбается странно, по-нервному. Сано, главный в крупной, серьёзной банде гопников, сильнейший из них, тает. Не вовремя. Злосчастная шоколадка вновь валится из рук и летит вниз, теперь уже в ближайшую лужу. Ханагаки явно рассмеяться хочет, но ни то из внутренних опасений за сохранность физического здоровья, ни то из уважения к другу сдерживается. И только уголки его чуть обветренных губ нелепо вверх дёргаются, за одну секунд обратно возвращаясь. Майки готов за них самого себя на грязный асфальт уронить и больше не вставать. Такемичи его всё равно поднимет, обязательно, так же как и заляпанный, хрен знает в чём, шоколад. Манджиро покупает Ханагаки ванильное мороженное с шоколадной крошкой, потому что тот со слов, запуганного появлением парочки свастонов, Аккуна – у Такемичи любимым считается. Несёт сквозь жару максимально бережно, аккуратно очень. При первой же возможности уебаться, вместе с пломбиром отправляется в недолгий полёт. Впечатывает быстро тающей сахарной массой прямо Ханагаки в рот. Размазывает нечаянно дальше: шея, подрагивающий от шока кадык, ярко выраженные ключицы, на совсем ещё новую футболку, грязным липким пятном попадает даже на пах, да там рукой и остаётся. Сглатывает нервно, смотрит в восхищении, а когда в себя приходится, то обоим только мямлить нечто невнятное, обеспокоенное, извиняющееся и остаётся. Дракен, стоящий в стороне, молча бьёт себя ладонью по лицу. У Майки в руках лицо Такемичи. Он его щёки раскрасневшиеся оглаживает, смотрит зачарованно, скорее всего, влюбленно. Ханагаки как к неизвестному, привлекающему интерес объекту к Сано придвигается. Не совсем ещё понимающий, околдованный, завороженный. Перед чёрными, обретающими блики счастья глазами, крашеная блондинистая макушка с дурацкой причёской маячит. Манджиро в манящие волосы друга волнительно подрагивающие пальцы запускает, его всего гладит, ласкает. Всем существом солнечного, доброго Такемичи требует, нуждается, обожает. Ханагаки поддаётся, позволяет и сам в светлую жидкость с голубыми разводами плавится, превращается. Как думает Сано – в божественную. Кожа Такемичи не такая бледная, как у Майки, подзагорелая, медовая отчасти, красивая очень. И её Манджиро не навязчиво касается. Запястье, локоть, предплечье и тело мягкое, податливое, солнечными лучами согретое, живое. У Ханагаки кровь к лицу всё приливает и приливает, уши фантастически розовыми становятся. В небесно-голубых глазах всё летнее тепло скапливается, согласие полное отображается. И Майки любит, любит, любит настолько, что вперёд двигается без сомнений. От непривычных ощущений задыхается, в них же и тонет беспощадно. Они целуются, как две бабочки в полёте к светильнику, крыльями смазано, неловко сталкиваются. Сано особое внимание нижней губе Такемичи уделяет, прихватывает не сильно, в уголки губ чмокает чувственно. Сминает, сминает, сминает, отстраняется и снова почти невинно соприкасается. Руки во взъерошенной копне волос медленно, беспорядочно гуляют, странствуют. Манджиро открывает для себя новые континенты, миры, галактики и планеты под именем Такемичи. А он с полуприкрытыми глазами, блаженно трепещущими ресницами, вспотевшими от волнения ладонями, которые на форме Сано мокрые отпечатки оставляют. Майки желает сохранить их навсегда так, что раздражённый Мицуя, при всех его упорных стараниях, не сможет от белых, потных разводов избавиться. По расслабленному лицу Ханагаки, привлекательно припухшим от множественных поцелуев, губам солнечные зайчики бликами скачут. Рот приоткрыт соблазнительно, заманчиво и Манджиро тут же его зацеловывает тщательно, ни на что не отвлекаясь более. Так Майки познает новое чувство и имя ему – влюблённость.
***
У Майки чёрный импульс и в руках пистолет зажат крепко накрепко. Леденящий кожу металл никаких ощущений не вызывает. И палец привычно лежит на курке. Пара угроз и приговор подлежит исполнению. У Майки в ушах несколько выстрелов громким шумом отдают и кто-то неизвестный, продырявленный, будто решето, на бетонный пол опустевшего помещения заваливается. Подкошенный, изувеченный, травмированный, поражённый, совершенно разбитый. Манджиро психопат, больной ублюдок, какого только поискать. Он этого человека не знает и знать не хочет. У Майки в руках лицо Такемичи. Он его щёки, кровью забрызганные выплёвываемой, оглаживает. Смотрит виновато, очевидно, сожалеюще. Перед угольно-чёрными, давно потерявшими блики счастья глазами, тёмная пыльная макушка лежит, под взором расплывается. Манджиро в, потерявшие прежнюю мягкость, волосы своей подростковой любви от ужаса подрагивающие пальцы запускает, его всего гладит, ласкает отчаянно. Всем существом своего плаксивого Такемучи с синдромом спасателя требует, нуждается, но теряет необратимо. Ханагаки не двигается, не колышется даже под свирепым ночным ветром. Из под него багряная, вязкая, мгновенно застывающая, жидкость вытекает. Сано знает её название – кровь. Кожа Такемичи мертвенно-бледная, хуже, чем у Майки. И её Манджиро касается. Запястье, локоть, предплечье и тело твёрдое, замершее, охлаждающееся, мёртвое. У Ханагаки кровь от лица всё отливает и отливает, навсегда покидает свой сосуд. В небесно-голубых остекленевших глазах ничто более не отображается. А Майки же любит, любит, любит настолько, что осознать, принять не может. Руки взъерошенной копны волос едва ли касаются, у Такемичи сквозное отверстие прямо во лбу и запёкшийся ужас по краям. Манджиро открывает для себя мёртвые, утерянные континенты, миры, галактики и планеты под именем – труп Такемичи. А тот с широко распахнутыми глазами, без страха, с надеждой, окровавленными ладонями, которые на форме Сано отпечатки неминуемой смерти оставляют. Майки желает никогда их не видеть, но в памяти сохранит обязательно. У Ханагаки рот приоткрыт в немом крике – "Я тебя спасу, чего бы это не стоило" и Манджиро тут же, не отвлекаясь, готов выколоть себе глаза. Они вытекут вместе со всеми прилегающими артериями и нервами прямо на ныне мертвенное тело, с болью и ужасом созерцаемое. Именно поэтому, Сано решается спрыгнуть, в психопатии растворяясь. Он влюблён в сокрытый тьмой асфальт и стремится поскорее с ним встретиться. Влюблён в Такемичи Ханагаки. Так Майки не хочет, но познает новое и последнее чувство, а имя ему – сожаление.