Хрусталь

Ни сюжета, ничего — одни только обрывки. Я потерялся и запутался. Тогда, когда все уже стало казаться понятным, когда я уже смотрел на все со своей будто бы собственной вершины — вдруг появляется он и я чувствую себя растерянным, как никогда. Я столько всего успел сделать, почувствовать, попробовать и написать — и вдруг я оказался в пустоте и все предыдущее вдруг обрушилось, потеряло смысл и обрело его вновь. Это случилось в один миг. Просто они вошли и мне вдруг стало не по себе. Я и раньше видел их — немного на сцене, немного в телеинтервью, немного за кулисами. Но на этот раз все было иначе. Я будто потерял почву под ногами. Как будто онемел. Я смотрел и не мог насмотреться. Просто наблюдал за ним, как загипнотизированный — так, что это даже уже стало неприличным, хотя, казалось бы, что может быть неприличным в нашей среде. Ну вот именно это. Он поднял глаза и тоже посмотрел на меня. А я, как последний идиот — не смог отвести взгляд вовремя. И не вовремя тоже не смог. Я просто стоял там и смотрел ему прямо в глаза. Даже не попытался обратить все в шутку, в прикол. Мне кажется, он все сразу понял. Он был такой серьезный, почему-то. А мне казалось, что я увидел кого-то, кого не видел уже очень давно — кого-то, по кому очень давно скучал. Я в жизни ничего более идиотского и странного не испытывал. И ничего более сильного. К чему теперь все эти песни, если я ничего в этом, как оказалось, не понимаю. Все эти пластмассовые розы, искусственные крылья — и это. Бьющееся нежным эхом, такое живое внутри. Не хочу теперь его видеть. Он же мальчишка совсем. Только взгляд его этот — слишком уж серьезный, глубокий. Говорили, у него было тяжелое детство. Невозможно смотреть ему в глаза. И не смотреть невозможно. Я никогда не позволял себе быть таким слабым, а теперь просто ничего не могу с собой поделать. Я все равно смотрю и смотрю, только теперь украдкой — как сталкер, как чертов маньяк. Просто смотрю. Как на картину. Как на летящих птиц. На это отражение в воде — самое настоящее из всего, что я в жизни видел. Хрустальный ручей — вот что он такое. Я должен был тогда отвернуться и больше не обращать на него внимание. Но я теперь словно одержим. Я жду каждый новый фестиваль, чтобы увидеть это снова — это свое Зазеркалье с тихой рекой. Место, где можно быть счастливым всегда. Эти его глаза. Одинокие и какие-то бесконечно сияющие. Юные и печальные. Он всегда мерцает — я не знаю, как это объяснить. Мне кажется, я сумасшедший, полный идиот. Мне кажется, что он… И знаю, что ничего, абсолютно ничего не могу — не имею права предпринять. Я могу только писать и посвящать ему песни. И каждая Кристина, Люси, Тиина — будет думать, что это для нее. А он просто улыбается своими глазами-звездами и легко заводит за ухо длинные пряди. А я все смотрю, смотрю… Где я так прокололся, где так нагрешил, что мне послали это испытание? Я думал, что умру от наркотиков и алкоголя. А я, кажется, умру от тоски по юному Йонне Аарону. От тоски по его умиротворяющей тишине, примиряющей меня с самим собой. Говоря поэтическим языком, в котором я вдруг, ни с того ни с сего, разуверился — я словно бы нахожу в нем свой рай. Не рановато ли в 30 лет? Глупо, нелепо, совершенно невразумительно. Все, о чем только можно мечтать. За одним исключением. Я сам выдумал все это.