Поцелуй на прощание

      — Хей, а что насчет прощального поцелуя, а?       Перри остановился на пороге и, предательски краснея и демонстративно закатывая глаза, обернулся к своему возлюбленному. Сегодня он задержался у своего бывшего заклятого врага до поздна. Что ж, никто из них не был виноват в том, что «Моя дорогая Мария» окажется такой интересной мыльной оперой, а попкорн — таким вкусным. Перри хотел бы остаться подольше, и он знал, что и Хайнц хочет, чтобы он остался подольше, но дома его ждала принимающая семья. Которую он любил так же сильно, как и Хайнца, и которые ждут его на ужин.       Фуфелшмерц знал это. И Фуфелшмерц коварно ухмылялся. Злодей, как-никак, а злодейские привычки не исчезают бесследно. Или он правда просто хотел этот несчастный прощальный поцелуй.       Не то чтобы Перри не нравилось целовать Хайнца. Можно даже сказать, это была далеко не первой вещью, которая Флетчеру не нравилась.       Вздыхая, агент, сдерживая улыбку, сделал к Хайнцу шаг и коротко клюнул его в поставленную щеку. Хихикая, учёный выпрямился, нежно потирая место поцелуя. Он был доволен. Так доволен, как Перри почти не мог понять. Агент привык показывать свою любовь через действия, поступки, подарки, но не через слова или прикосновения. Поэтому его почти пугало, как Хайнцу нравились такие редкие тактильные выражения привязанности. Эта кривая счастливая улыбка, сверкающие синие глаза, даже контур его лица светились и пахли смущением и радостью. От простого прикосновения кожи к коже, что за человек.       Перри не смог себя остановить: он подтянулся на цыпочках и снова поцеловал Хайнца, на сей раз в уголок рта. Реакция стоила любых ожиданий: Фуфелшмерц захихикал ещё сильнее, улыбнулся ещё шире, краска на его лице расплылась дальше и гуще, делая его белую, как сахар, кожу очаровательно розовой.       Перри это понравилось.       — Знаешь, Перри Утконос, сегодня не мой день рождения! Я это говорить потому, что, ну, понимаешь, я как будто получил подарок! Ну, твои поцелуи словно подарок! А подарки обычно дарить на дни рождения, но ты понять это, да, так ведь?       Конечно, это не был бы Хайнц, если бы он не развил бессмысленный монолог на пустом месте, в самый неподходящий момент. Закатив глаза с новой силой, Перри схватил Фуфелшмерца за шкирку и притянул к себе, чтобы снова поцеловать. На сей раз в губы. Даже если Перри не видел в поцелуях чего-то того, что видел в них Хайнц, они немного тормозили вечную карусель мыслей и потоки речи этого идиота-гения.       Этот поцелуй должен был быть таким же строгим и мимолетным, как и предыдущие два, но Хайнц вдруг, неожиданно для Перри, продлил его, положив руку на затылок агента. Продлил его лишь на пару секунд, за которые успело случиться несколько вещей:       Хайнц слегка беззвучно причмокнул губами, придвигаясь ближе. Хайнц нежно провёл рукой по волосам Перри. Хайнц слегка улыбнулся. Наверняка снова коварно, Перри чувствовал это своими губами. В животе у Перри что-то свернулась в гордиев узел. Это «что-то» было тяжёлым, горячим и пульсирующим. Перри вздрогнул. Всем телом.       И именно тогда окончилась вторая секунда, и Хайнц отстранился.       — Ладно, Перри Утконос, я уже достаточно тебя задержать! Передавай привет Финесу и Фербу, скажи, я благодарен за их правки в чертежах. Кроме предложения убрать кнопки самоуничтожения. Сколько можно повторять?       Учёный развернулся и, продолжая свой пустой монолог, пошагал в спальню, рассчитывая, что Флетчер уже вышел за порог. Но Флетчер не сдвинулся с места. Как и узел в его животе. Он, как навязчивый домашний удав, только провернулся, словно зефир на костре, обжигая низ его живота еще сильнее. Что бы это ни было, Перри никогда не чувствовал этого ранее. Это было странно. Ещё более странно было вдруг двинуться вперед.       Перри в два шага догнал Хайнца, уже стоящего возле двери спальни, и схватил его за плечо.       — Ой! — Хайнц испуганно обернулся. — Перри Утконос, ты почему ещё здесь? Я больше ничего в планах не иметь, чес — ммххм?!       И в следующие десять секунд произошло это:       Агент обхватил лицо Фуфелшмерца обеими руками и, наклоняя свою голову в удобное положение, что было важно учитывая формы их носов. соединил их губы снова. Узел в его животе дико заворочался.       Губы Хайнца были сухими, холодными, но такими приятными, родными, как прохладная, свежая белоснежная простыня, ждущая Перри после тяжёлого рабочего дня. Боже, это было приятно. Неужели поцелуи могут быть такими? Прикосновение кожи к коже? Это было немыслимо. Перри не знал, что это может быть так хорошо.       А потом он почувствовал, как на его плечи ложатся руки. Руки с длинными, худыми, как у пианиста, пальцами, проходящие по его плечам лёгкими касаниями.       И все стало куда тяжелее. Перри толкнул Хайнца с новой силой, заставляя того пятиться назад, к стене, к которой тот и оказался яростно прижат. Это было чем-то похоже на их старые сражения, но гораздо, гораздо лучше. И даже при том, что Перри обездвижил доктора, агент чувствовал, что невозвратно проигрывал.       Проигрывал Хайнцу Фуфелшмерцу и наслаждался этим.       Руки Перри тоже сместились, последовав примеру учёного, и двинулись вниз, на плечи, на грудь, на талию, обратно на грудь, снова на талию, ниже, выше — к сальным каштановыми волосам, ниже — к горячим щекам, ниже — к горлу, провести большим пальцем по кадыку, ниже — к выпирающим даже сквозь водолазку ребрам...       — Мхммхх!       Это был голос Хайнца, короткий, почти неслышный, тихий, приглушённый стон, вырвавшийся откуда-то из глубины горла. Голос Хайнца просто не имел права так звучать...       И Перри мог поклясться, что в его голове что-то щёлкнуло, а узел в животе замер, сжался, раскалился добела, распрямился и ударил его изнутри, как плеткой. Этот звук что-то в нем порвал, разрубил, освободил что-то, что было в нём всегда, но не показывалось на свет по сей день. Что-то растущее в нём годами, что-то скребущее с того дня, как Перри встретил Хайнца.       Что это — Перри было все равно. Было слишком приятно просто слепо идти у этого на поводу.       Перри глубоко зарычал. Он хотел больше этих звуков, он должен получить больше, он хотел больше, он хотел...       Агент слегка отстранился, но только чтобы вдохнуть воздуха и изменить положение головы, и прильнуть обратно, проталкивая в податливый, как теплый пластилин, рот Хайнца свой язык. Он толком не отдавал себе отчета в том, что делал. Он просто внезапно почувствовал, что расплавится в бесформенную лужу, если не будет к Хайнцу ещё ближе. Ответные движения языка не делали ситуацию проще. Туман в голове Флетчера сгустился, сдувая в забвения все и всех, кроме этого неуклюжего, потрясающего, долговязого, красивого до безобразия, великолепного... Боже, куда шла эта мысль? Да и чёрт с ней.       Перри мог чувствовать всё: как дрожат отчаянно сжимающие ткань пиджака руки Хайнца на его плечах, как бежит и несётся его пульс под пальцами держащего его агента, как вздымается его грудь, как циркулирует кровь по его венам, как всё теплеет и теплеет его красное лицо, на лбу выступает пот и крутятся тяжёлые шестерёнки в голове.       Внезапно, Хайнц схватил Перри за плечи и, полупадая-полуоткидываясь назад, резко оттолкнул от себя.       На этом и окончилась десятая секунда.       Перри смотрел на Хайнца сквозь полуприкрытые глаза, через полупрозрачную розовую дымку. Боже, Хайнц выглядел великолепно: его розовая кожа осыпалась бордовыми пятнами, волосы в беспорядке, синие глаза очаровательно широко открыты, ресницы трепетали.       И губы, влажные и опухшие от внимания. Немедленно захотелось вернуться к ним.       — Я ждать объяснений.       Перри моргнул. Потом снова. Он зажмурился, избавляясь от наваждения окончательно. Хайнц смотрел на него с благоговением и ужасом в то же время.       Что, черт его дери, только что случилось?       Агент отдернул от ученого руки, как от огня, и потер, неловко прикладывая их к груди; сделал шаг назад.       — Объяснений, а не извинений.       Предоставить первого Перри не мог даже самому себе. Это было похоже на действие какого-то инатора, и он был готов даже обвинить во всем самого доктора. Совершенно не к месту вдруг ни с того ни с сего было бестактно накинуться на своего возлюбленного без разрешения — это... это был уровень Норма! Агент неловко потер лоб, пытаясь хоть что-то сообразить.       — Нет, не то чтобы мне не понравилось. Просто… просто я не знать, что ты в этом, ну, это… нравится… э-э-э, привлекало это. Да, совершенно другое было впечатление… Я хотеть сказать, что это было просто слегка неожиданно, нетипично для тебя, и я просто хотеть убедиться, что всё хорошо! Знать, я так не целоваться с... Боже, лет с тридцати семи-шести?! Мамочки, зачем я вообще начать об этом думать... Перри-Утконос, ты куда?!       Агент скрылся за оставленной открытой дверью.       — Класс, — ворчливо заключил доктор, неловко потирая горящие щёки. Он не знал, что и думать.       Перри припарковал свой ховеркар, сбросил агентскую форму в логове, впопыхах натянул свою повседневную футболку «старого ленивого дядюшки Перри» и поднялся на задний двор. Было уже темно, в окнах дома горел свет, Флинн-Флетчеры уже заканчивали ужинать, а Перри даже не представлял, как будет сидеть в их окружении.       Он вздохнул и зашел в дом.       — Вот ты где, дядя Перри! — Финес с улыбкой помахал ему, еще не успевшему даже закрыть за собой дверь. — Выглядишь помятым.       Агент захлопал глазами и, нахмурившись от смущения, примял волосы. Вот же черт, он не удосужился даже взглянуть в зеркало. Кретина кусок. Краска, еще не успевшая сойти с его лица, сгустилась еще сильнее. Выглядел он, по-видимому, и правда странно.       — Если ты плохо себя чувствуешь, я принесу тебе ужин в твою комнату.       Боже, Перри обожал Линду. Быстро закивав, Флетчер с сотней благодарных жестов поднялся на второй этаж, пустился в свою спальню, закрыл её изнутри и присел на кровать.       Ему было о чем подумать. Ему было много о чем подумать. Хотя прежде всего надо было как-нибудь собраться с мыслями и придавить это острое чувство удушающего стыда, из-за которого он ёжился и морщился, как если бы жевал незрелый лимон.       Флетчер рухнул на кровать мешком картошки.       Это было ужасно: все, что произошло, и что сделал Перри в течение крайних пятнадцати минут, было ужасно. От поцелуя до пропущенного ужина. И хотя поцелуй был действительно приятным, агенту было просто стыдно, что он вот так вот... отчаянно и резко, так, как было совсем не в его стиле... И этот растерянный, испуганный взгляд, которым Хайнц одарил Перри. Он выглядел, как загнанный в угол дикий кот... которым он, впрочем, являлся.       Флетчер хмыкнул, потом снова нахмурился.       И всё же, что это было? Ему же надо будет как-то объясниться перед Хайнцем. И собой. В первую очередь перед собой. Нет, всё-таки перед Хайнцем важнее. Через стыд и боль стараясь пройтись по всему произошедшему и проанализировать это, Перри закрыл глаза.       Хайнц прикоснулся к нему в момент поцелуя — это то, с чего все поехало по наклонной. Он не помнил, что когда-либо хотел контакта своей кожи с чужой, по крайней мере, не так сильно. Дело в прикосновении? Но Хайнц и раньше касался его, и в романтическом плане тоже. Был и сам поцелуй. Но, опять же, они целовались и раньше.       Перри повел холодной рукой по горячим щекам. Воспроизводить эту картину в голове оказалось почти так же тяжело, как переживать. Наверное, не приведи Фуфелшмерц его в чувства, Перри не остановился бы. Ещё бы, Хайнц был прямо в его руках, его Хайнц, который так очаровательно краснел и скулил ему в губы; Хайнц, с этими своими темно-синими горящими глазами, динамично восхищенной жестикуляцией, лабораторным халатом, хлопающим за ним по воздуху, как плащ, звонким голосом и глупой, глупой до отмирания клеток улыбкой... Перри взял бы за миссию вытащить из Хайнца все звуки, на которое только способно его горло, всё только для Перри Флинн-Флетчера, для него...       Странная потребность. Совершенно инородная потребность обладать, прижать, показать, как он хотел...       Перри открыл глаза и уставился в потолок.       Как он хотел... Хайнца. Он хотел Хайнца.       Перри сел. Все стало вставать в линеечку. Он хотел Хайнца. Хотел в том самом смысле слова, в котором, он думал, никогда не мог хотеть. Перри звонко хлопнул себя по лбу и рухнул обратно на простыни. Наверное, ещё никогда в своей жизни у Флетчера не было такого резкого треска самооценки.       Ему понадобилась больше получаса на то, чтобы осознать, что всё это было сексуальным вожделением.       Перри и раньше знал чувство возбуждения. Но это никогда не было возбуждением, вызванным другим человеком и полностью на него направленным. Оно ощущалось иначе, не как просто плотская погоня за удовольствием, сгустившейся в его теле пар после трудного дня, который нужно выпустить, — это было… просто… иначе. Как будто его любовь к Хайнцу обрела новую форму, сжигающую Перри изнутри. Результатом этой новой формы был полутвердый член агента, который тот игнорировал. Это было слишком много для него за раз. Если он только даст себе еще немного времени (хотя бы на сон), то тогда позволит себе решать, и что думать, и делать, и чему уделять внимание.       Даже не раздевшись, Перри укрылся пледом и вытащил из заднего кармана телефон.       «Прости. Буду завтра,» — написал он и отправил в их с Хайнцем беседу.