***
Пробуждение вышло медленным, отдающимся горечью, приправленным сладковатым послевкусием на языке — в нос ударил аромат знакомых, резковатых благовоний. Едва уловимый, но настолько глубокий, что захотелось обратно погрузиться в непробудный сон. Подтверждение догадки разом размели крупицы последней надежды. Где она находится? Как долго? Клаудия не спешит узнавать. Не из-за тревоги или страха, даже не смелого упрямства ради. От горького осознания, — то, как плывёт сознание, как мучительно пылает её тело, является только началом. Медленно вздыхая, наконец, Клаудия набирается храбрости, дабы позволить себе выбраться из всепоглощающей темноты. Перед глазами тотчас замелькали белые пятна. Стеклянные крупицы пространства. Уплывающий потолок. И одинокая, мутная, тёмная фигура, выжигающая в ней дыру. — Проснулась, — Клаудия не двигается, узнав знакомый грубый баритон, царапающий всё естество нетерпеливыми нотками. Даже не вздрагивает. Словно безвольная кукла, устремляет свой неясный взор на мужчину, нависшего над ней. Кроваво-красные глаза, настолько яркие и притягательные, что весь народ Империи не побрезгует сравнить их с самой драгоценнейшей разновидностью корунда. Сверкающие. Только в рубинах этих — ярое сумасшествие, жадность, бездушие и чёрствость, которое Клаудия, с головы до ног пожираемая ненавистью, распознает в глубинах дрогнувших зрачков. Всем телом вмиг овладевает стыд, а следом — тихая ярость. Девушка зажмуривается до боли в висках, принявшись бормотать под нос странный, неведомый бред, да столь неистово, что многие истолковали бы в ней сумасшедшую. — Клаудия… Моя милая Клаудия, ну же, посмотри на меня. В ответ донёсся лишь бесшумный, мимолётный вздох. Похолодевшие пальцы, спрятанные в рукаве платья, крепко ухватываются за плотную и ворсистую на ощупь ткань. В голове — пусто. Она в прострации. Она в западне. Она в ловушке. Пропитавшийся каким-то агрессивным ожиданием воздух давит, лишает возможности дышать. Обладательница дрожащих ресниц грезила оказаться где угодно, лишь бы не здесь; далеко отсюда: хоть на краю света, хоть посреди непролазной тайги, где свирепствует ливень и бушует гроза, при ударе о землю отдающаяся скрежетом металла о камень. Потому что оттуда возможно сбежать, уцелеть. А от них… Нет. Сколько ни пытайся, они будут ловить её снова и снова. Снова и снова. И так до бесконечности. Клаудия уже давно перестала быть наивной. Раньше она верила, что смирение — это добродетель, пусть душа всегда рвалась на волю в попытках оказаться за гранью общепринятого равновесия. Непокорный нрав не позволял её личности растаять без следа, в глубине пучины бесстрастия. Она чтила в нём свободу и спасение. Многие считают, что идти супротив силы — тупиковый путь. Клаудия пошла напролом. Намеренная избежать участи марионетки, она боролась за своё будущее. Тогда почему она здесь? Почему? — Наш пасхальный агнец не в настроении играть? — тихий, довольный смешок растворяется неожиданно близко, отчего девушка выдаёт себя — напрягается, когда по шее с нажимом проходится холодная, заставляющая встрепенуться дорожка. — Моя вина, Бог видит, я не хотел пугать Вас, — принявшая нормальную температуру кожа тонких перчаток плавно переходит ниже — уже по трахее, вдруг надавив ощутимее, чем прежде. Словно мучитель намеревался свою жертву задушить. — Просто… Позвольте этому господину разжечь Ваш интерес. Миг, и веки распахиваются. Клаудия жадно принимает глоток воздуха с едва уловимым привкусом табака. Пуговицы на закрытой горловине платья расстегивают неторопливо, одну за другой, полностью обнажая кожу лебединой шеи. — Заигрываешься. — Разве? Секундой ранее я полагал, что только начал. — Как и закончил, — второй мужской голос звучит крайне недовольно. — Оставь нас. Убирайся. — А вот и не уберусь! — заметив устремленный на него помутнённый взгляд, герцог лишь наклоняется, опаляя нежно-розовые губы горячим дыханием. Сбоку слышится свирепый рык, а после раздаётся скрип кровати. — Вы ведь не слепы. Неоценимые бриллианты не сверкают так, как обжигающая красота подо мной, и Вы мне велите проваливать прочь? — прямой зрительный контакт не обрывается, даже когда между лицами расползается облако дыма, струйкой выскальзывающей из приоткрытого рта мужчины. Горько. Она задыхается. Пересиливая сопротивление, девушка поднимает руку, будто пытаясь дотронуться до чужой в попытках достучаться, воззвать к совести. Однако вдруг сжимает до побеления костяшек и откидывает, словно ядовитую змею. Схлестнувшись с аметистовыми очами дьявола, что от сея действия загораются только сильнее, Клаудия из последних сил процеживает сквозь зубы: — Будь ты проклят. И проваливается в темноту. — Уснула? Какой сильный действующий эффект, — властитель Карлайла делает очередную затяжку, прищурившись, неотрывно глядя на ангела — не иначе, возлежавшего на простынях. Унимая желание снова дотронуться до нежной кожи, переводит взгляд на собственные подрагивающие пальцы. Место, где произошло соприкосновение. Такое сладкое и… сильное. — Увы, цена всегда равносильна полученному. Стоит ли полагать, что моя погибель уже не за горами? Его рассуждения звучат пусто и блекло. Вениамин разговаривает с самим собой, но в то же время с каким-то извращённым предвкушением. — Снова несёшь всякий вздор? — возникшая между двумя телами, практически прижатыми друг к другу, рука кронпринца жёстко хватает чужое плечо, заставляя мужчину, ранее опирающегося коленом о кровать, рывком принять стоячее положение. — Говоришь о погибели, и всё равно лыбишься… Больной. — Опрометчивость всегда приводит к краху, Ваше Высочество кронпринц, будьте внимательнее, — поправляя съехавшую с плеча ткань тусклого жюстокора, холодно изрекает герцог. Принц даже не успел заметить угрозу, как через мгновение голос собеседника вновь проливается легкомысленным тоном: — Впрочем, неужто Вы не согласны с моими предыдущими словами о том, что леди Клаудия очаровательна? Я думал, Ваша любовь по отношению к ней безгранична. — Осмеливаешься сомневаться в моих чувствах к Клаудии? Да тебе жизнь, судя по всему, недорога, — хмыкнув, щурится Его Высочество наследный принц. — Я забираю её в императорский дворец. — Вот как?.. — изогнув бровь, растягивает Лемберк, почему-то ни капли не удивлённый. — Что прикажете делать мне? — Мне всё равно, если будешь держать свой рот на замке. — Ха-а… — лишь выдыхает в ответ он, качнув головой. — Ваш рассудок настолько изнемогает? Вы выдаете абсолютно невежественные решения. — Заткнись! У тебя что, есть идеи получше?! — пусть Лукас и ненавидел моменты, когда намекали на его ограниченность, перегубив гордость он всё же полагался на врождённую предприимчивость Лемберка. — О пропаже небезызвестной дочери герцога осведомлён каждый второй бродяга, в то время как слухи об инциденте на похоронах Феликса Чемболейн летит из уст в уста. Вы всё ещё хотите упрятать леди Клаудию во дворце? Порывы, гоняемые безрассудством, могут весьма дорого обойтись. Но… Знаете, как верный сторонник, я могу оказать содействие. — Коварный ублюдок, думаешь, я оставлю Клаудию рядом с тобой?! — понимая, к чему ведёт этот хитрый лис, и ударив кулаком по колену, восклицает Рокштант. — Чёрта с два! — Почему Вы так грубы? Я не понимаю Ваших опасений, — герцог невинно улыбнулся, приняв задумчивый вид. — Если не ошибаюсь, среди дам я славлюсь истинным джентльменом. — Мы говорим о Клаудии, а не о швали, с чьих ртов вылетает одно лишь дерьмо! — раздражённо фыркает кронпринц. — И ты понимаешь, о чём я говорю. — Прошу, успокойтесь, территория моей резиденции весьма обширна, мне нет необходимости здесь задерживаться, — герцог устремляется ко столику, стоящему посреди спальни. — Король скоро заподозрит неладное, а Ваше длительное отсутствие всколыхнет подозрения рода Чемболейн. Глава рода примчится во дворец и попытается выведать какую-либо информацию о Вас, главного подозреваемого. В конце концов, мне придётся немедленно наведаться в свои владения для наглядности моего там присутствия. Уже на следующий день составится достаточный размер корреспонденции, в которой будут заключаться новости о привычном беспорядке в Карлайле — таким образом я на время перетяну внимание на себя, — отложив трубку, мужчина открывает окно и поворачивается лицом к собеседнику. — Вскоре всё, наконец, утихнет, и Вы сможете забрать Клаудию к себе. Как Вам такая перспектива? Вместо слов Лукас посылает герцогу взгляд, полный недоверия, которое, скорее всего, оказалось инстинктивным. В глубине подсознания кронпринц понимает преимущество потенциального плана, что в будущем может даже привести его к выигрышному положению, однако… — Забавно, что роль главного подозреваемого достанется мне, — на губах мужчины расползается ироничная ухмылка, напоминающая оскал. — В то время как абсолютно чистого склизкому выродку наподобие тебя. — Боже, Боже, — пожимает плечами Лемберк, словно мурлыча: — Прошу, уважайте меня также, как и я Вас, Ваше Высочество. — Отправляйся в пекло, — с раздражением проведя рукой по волосам, кронпринц встаёт, хватает меховую накидку и накидывает на плечи. — Я оставлю здесь своих сопровождающих, не смей приближаться к ней, коли жизнь дорога. — Предлагаете мне проводить ночи за пределами собственной спальни? — не удерживается от насмешки он. — Закрой свою чёртову пасть, так нравится бесить меня?! — выплюнув очередную брань, кронпринц переводит взгляд на спящую девушку, словно провалившуюся в бесконечный сон. Подобные мысли бросают его в неконтролируемую дрожь. Не бывать этому. Пока он жив, никогда. Страх скручивает внутренности, подталкивая к невыносимой бездне. И он срывается. Наклонившись, Рокштант рвано касается губами её щеки, расслабленно трепещущих ресниц, а после, наплевав на всё, насыщается сладковатыми губами, о которых так грезил днями и мучительными ночами. — Клаудия, пожалуйста… — не в силах оторваться от красивого нежного лика, алые, наполненные сумасшествием глаза на миг закрываются. — Ещё раз… Посмотри… На меня. Вениамин Лемберк, лицезреющий столь трогательную сцену, лишь порывисто вздыхает, не скрывая насмешливой, слегка подрагивающей ухмылки. — Она Вас не услышит, Ваше Высочество. — Пусть не сейчас, — на удивление, соглашается легко Лукас, словно находившийся в глубоком трансе. Вениамин вопросительно поднимает бровь. — Вскоре до неё достучится голос моего сердца. Я готов дать ей ещё немного времени, чтобы она осознала. Она примет меня, станет моей, хочет того или нет. Мне ведь больше ничего не препятствует. Лемберк отвечает на хищный оскал добродушной улыбкой, звонко хлопая в ладоши. — Великолепно! Мне очень по душе Ваша решительность.***
— Вениамин… Лемберк. Произнесённое имя чётко оглашается в стенах мрачной комнаты. Мужчина, ранее снимавший свой длинный жюстокор, никак не реагирует. Безразлично откидывает на диван, приглаживает рубашку, внутренне недовольный мелкими каплями. Тёмную ткань верха же вырисовывают брызги, будто после алого ливня. В воздухе витает едва уловимое зловоние металла. Наконец, он поворачивается. Лемберк смотрит молча, ожидающе, без намёка привычной беспечности, только заметный фиолетовый блеск в глазах выдаёт его недавнее празднество насытившихся бесов. Он ненавидит чужаков. Особенно, когда мерзкие надоедливые крысы так бесцеремонно разгуливают по его дому. Едва кронпринц покинул поместье, Лемберк, как и обещал, отдал распоряжения касательно пленницы и вскоре наведался в Карлайл. Однако, откровенно заскучавший, не позабыл посетить свой публичный игорный дом. Ещё с подростковых лет молодой герцог был не прочь побаловаться азартными играми, а после это стало обычным средством увлекательного времяпровождения. Огромные ставки, большие риски и холодный расчёт. Хозяин Карлайла любил испытывать судьбу. Вернулся он немного разомлевший от выпитого алкоголя, но довольный, словно налакавшийся молоком кот. Ничего не предполагало безжалостной резни, не будь некоторые червяки столь глазастыми. Он даже не дал объясниться, сразу всадил клинок в глотку твари, забывшей своё место. С остальными разбирался медленнее, уже в другом месте, где сыро и воняло разлагающимися трупами, наслаждаясь каждым криком и переломом костей. Не дождавшись отклика, пересохшие, потрескавшиеся уста тем временем приоткрываются вновь, нарушая образовавшуюся тишину: — Собираешься… Замучить меня? Вопрос звучит удивительно холодно для несчастливицы, оказавшейся в беде. — Откуда у Вас возникли подобные мысли, леди Клаудия? — спустя минуту размышлений, наконец, откликается Лемберк. — До этого… Разве ты не был в пыточной? В ответ раздаётся фривольное, довольное мычание. — Вы действительно хотите знать? Боюсь, правда ужаснёт Вас, хотя… Вы ведь достаточно сообразительная, чтобы догадаться. Девушка переводит на него взгляд, сравнимый с ледяными шипами. — Значит ли это, что я буду следующей? — Вы всегда были проницательны со мной. Вениамин улыбается уголком губ, исполнив для наглядности лёгкий поклон. Не стоило и гадать, что его действие выражало лишь провокационную насмешку. — Истинно так. Сегодня я нарекаюсь быть Вашим палачом. — Вот как. Твоя демоническая кровь, и правда, прогнила насквозь. Неужели не боишься вероятности расправы? — Я обожаю сюрпризы, — делиться отошедший Лемберк, облизнувшись и ухмыльнувшись в пустоту. — Они как трудности. Их можно разгадывать головоломками. Борьба наполнена азартом и непредсказуемостью, и это потрясающе. Что бы Вы ни подготовили, я готов к любым сюрпризам. — Будь ты проклят. Лемберк дёргается, на секунду застывает. — Я уже давно проклят. И размеренными шагами приближается к постели, точно изворотливая пантера. Его выражение лица олицетворяет обильнейшее спокойствие. Заметив это, Клаудия, следя за каждым движением мужчины, по рефлексу принимает сидячее положение, настороженно прижимаясь к изголовью из чёрного дерева. — Не провоцируйте меня, — возвысившись над ней, просит Лемберк. — Кидаясь порывистыми изречениями, Вы обрекаете себя на последствия. — Я готова к ним, — девушка усмехается, напряжённо выпрямившись. — И не боюсь боли, Вениамин Лемберк. Сцепив руки за спиной, он сладко улыбается. — Кажется, Вы не до конца осознаёте нынешнюю ситуацию. И как сейчас выглядите. Загнанная в угол, беззащитная, красивая женщина в постели мужчины… — Замолчи! — С первого дня, как увидел, сходящего с ума. И что хочется с ней сделать. Так много и… Снова, — он мечтательно прикрывает глаза. — Вырисовывается довольно соблазнительная картина. — Катись в ад! — Я польщён. Вспоминая прочие адресованные мне оскорбления, замечу, Вам ещё далеко до моих забавных неотёсанных недругов, — с кислым выражением лица потёр испачкавшуюся брошь, закреплённую в районе груди. — Почти досадно, что трупы не умеют болтать… Было бы куда занимательнее. — Больной ублюдок… — содрогаясь от ужаса и сжимая кулаки, сглатывает Клаудия. Герцог, будучи заинтересованным, склоняет голову. — Знаете, Ваш очаровательный ротик стал невежественнее со временем, — однако, нисколько не оскорбившись, расслабленно стягивает перчатки, пока уста всё искажаются в мягкой, привычной ему улыбке. — Полагаю, всему виной неподобающее окружение. Одной нищенской грубиянке уже давно пора четвертовать язык, жаль, я не сделал этого раньше. Ярость мгновенно застилает всё пеленой. Девушка резко подаётся вперед и тянется к чужой шее, схватившись за ткань тёмной атласной рубашки. Комнату заполняет тихий смешок. — Не смей, — игнорируя слабость во всём теле, она подавляет в себе всхлип, процеживая слова через усилия. — Не смей вредить… Моей семье. Лемберк. — Семья… Какое полноценное слово Вы выбрали для обозначения одной маленькой беспардонной заразы, — герцог ухмыляется, шепча на грани слышимости: — Теперь мне интересно, каким же прозвищем наградится Ваш будущий любовник? — Замолчи! — руки девушки лихорадочно задрожали. — Ты пожалеешь. Обещаю, что пожалеешь! — Не смею спорить, — легко соглашается Вениамин, накрывая ледяные руки, тем самым согревая жаром температуры собственной кожи. — Я верю Вам. Она вздрагивает. — Ангельское безместие, — на пальцах запечатывается единственный поцелуй, как опускаться ниже начинает уже язык, вызывая отплясывающие по спине мурашки. Влажная дорожка изрисовывается на запястье, поверх прободающих, синеватых, подобных небу, вен. — Прошу простить, сегодня я не отличаюсь безграничным терпением. Видимо, к пыткам придётся приступить гораздо раньше. — Нет, — сглотнув, ужаснувшаяся подобным раскладом Клаудия чувствует опаляющий жар чужого тела. — Подожди… Улыбка искусителя подрагивает, становится соблазнительнее. — Я устал ждать. Вениамин прижимает её ладонь к своей щеке, не позволяя оборвать зрительного контакта. — Вы скучали по мне? — талию словно окольцовывает змея, планирующая сковать свою жертву в смертельных объятьях. Проворные пальцы пробегаются по пояснице, дальше — вдоль спины, по выпуклой косточки позвоночника, всё играясь со шнуровкой светлого, лёгкого платья. — Скажите. Чемболейн с неудовольствием понимает, что во время нахождения в небытии её переодели. — Прочь! Убери руки. — Всё ещё сопротивляетесь… — задумчиво изрекает он. — А Вы ведь уже посещали храм, миледи, — на мгновение отведя взгляд, чтобы зацепиться за кружева рукава, мешающего зайти дальше, свободной рукой он тянется к карманам брюк. — Разве Вам не хватило этого времени для самобичевания? Клаудия вздрагивает, проклиная себя за неосмотрительность. Разумеется, он знает. Как мог не знать? Его шпионы, замаскированные под слуг и приближённых семьи, докладывают о каждом её шаге. А она, прекрасно об этом зная, ничего не предпринимала. Лезвие кинжала отражает выражение лица девушки — испуганное, паническое, возбуждённое на грани безумия, а после раздаётся звуки рвущейся ткани. Шнуровка повисает жалкими лентами. После — рукава. — Я надеюсь, Вы смогли добиться желаемого, — бросает черноволосый на грани безразличия. — Раскаяния, песнопения о душе, — с нежностью продолжая своё занятие: то и дело оставляя всё более жёсткие укусы на запястье, помечая нетронутую, чистую кожу. — Лицезрели саму Богиню равновесия. Тяжёлую статую из камня, безэмоционально наблюдающую за крушением одной воспылавшей грешницы. Бьюсь об заклад, Вы хотели избавиться от груза на сердце. Помогло? — Тебе доставляет удовольствие мучать меня? — она прикрывает глаза, и по щекам всё же скатываются предательницы горькие слёзы. — Чего ты добиваешься, Лемберк?.. Какая же она слабая. Какая же… Руки запылали от грубых укусов, плечи же, напротив — дрожат от поцелуев, невесомых, как пёрышко. От изобилия ощущений она жадно вдыхает исходивший от Лемберка запах табака и дорогого одеколона, чувствуя, как начинает сходить с ума. Не нужно измываться надо мной. — Посмотрите на меня. Она затаивает дыхание, услышав те самые нотки в обычно беспардонном голосе. То спокойствие и уверенность, сталь и острие, способное резать, и то самое затаённое. Практически неуловимое, похожее на нежность. Пытаясь очистить рассудок, девушка, наоборот, отворачивается. Однако тут же была перехвачена рукой мужчины, не смирившимся с непокорностью. — Пару взмахов ресниц не заставит меня разомлеть, как млеют те простодушные глупцы. Посмотрите на меня, Клаудия. Лемберк вдруг зарывается пальцами в серебристые пряди, приблизив их лица настолько, что их носы соприкасаются. — Не нужно плакать, — тёмные брови изгибаются, а кончик большого пальца быстро сметает скатывающийся кристалл. Сверкающие лазуриты наконец встречаются с аметистом. — Вы так долго не хотели принимать меня, и вот я, перед Вами, — возбуждённый всем своим естеством, он посылает ей улыбку, которую влюблённые дарят своим возлюбленным. — И ведь совсем не страшно? Почти беззвучный шёпот звучит не лучше обещания скорой казни. — Всё иначе. Ваше тело тянется ко мне, потому что помнит. Тот день Вы считаете днём своего грехопадения. Что ж, пусть так… — аметистовые блеск на мгновение потух. Она выдыхает от неожиданности, когда, приблизившись, Вениамин слизывает влагу на её щеке и заискивающе шепчет на ухо словно сокровенную тайну: — Я всё ещё готов мириться с этим, но Вы продолжаете смотреть на меня с отвращением. Считаете бастарда недостойным мусором? Что? Голубые глаза распахиваются от услышанного. Клаудия словно парализует. Это откровение. Недопустимое откровение, наполненное горечью насмешки и таким неожиданным чувством опустошения. Коварный плут, мастер манипуляции, самый непредсказуемый, а потому и опасный человек в Империи, далёкий от понятий долга и чести. Всё это — герцог Лемберк, не брезгующий пользоваться грязными методами для достижения целей и удовлетворения собственных извращённых желаний. Клаудия знает, что он полностью оправдывает свою дурную славу. О нём ходит множество ужасающих слухов по сей день, но услышать подтверждение одного из них, да ещё и от самого виновника… Пугающе. Из всех троих сумасшедших, преследующих её, Клаудия боялась только Лемберка. С первого взгляда. С первого мгновения их встречи. Она всё прекрасно помнит. Фигура долговязого широкоплечего юнца раскрепощёно оглядывала людей, как выставленный товар, с лёгкой сладостной улыбкой нескрываемого превосходства. Но тёмная, испускающая мощные потоки аура вводила в нервный мандраж. И оно усилилось многократно, до судорожной дрожи в пальцах, стоило этому человеку приблизиться и заставить посмотреть в свои хищные, возбуждённые глаза. Цвет аметиста, граничащего с обсидианом. Цвет мрака и холода, норовящего обжечь. Чувство неконтролируемого пристрастия. Похоти, неудовлетворения, жадности. — Я нашёл тебя первый, моё ангельское безместие. Запомни меня. В тот вечер она покинула торжество, будто за ней гналась стая оголодавших волков, прикрывая рот ладонью, дабы подавить внезапные приступы тошноты. Мерзко, мерзко… Только волк был всего один. И единственное, что он послал ей вслед — едва заметный, многообещающий оскал. — Теперь Вы знаете то, что никто не должен, — с трепетом обводя покрасневшую отметину на шее девушки, Вениамин медленно тянется к ткани на спине пленницы с двух сторон, разводя и потягивая вниз. — Я знаю Вашу грязную тайну, а Вы знаете мою. Отныне… Клаудия вскидывает голову. — Мы связаны. По щеке скатывается последняя одинокая слеза. — И отправимся в ад вместе. Тихое мычание высвобождается вместе с корсажем платья, девичьи губы ищут необходимого утешения в чужих. Жаль, что совсем не в тех. Жадных, грубых, но таких тёплых и нужных. Клаудия притягивает мужчину ближе, обхватывая широкие плечи, и ахает, когда по ранке на нижней губе проходятся языком, заставляя девушку приоткрыть рот. Лемберк погружается в сладостную глубину, запечатывая её тихий стон. Она сдалась. Снова и снова пыталась спрятаться, однако уже тогда её мучило осознание — неминуемое произойдёт. И сейчас довольно подставляется под чужие губы, горячие руки, свободно водящие по коже невидимые узоры там, где её никто никогда не касался, именно она. Ни один мужчина не касался. Он всегда был единственным. — Ну же, — внезапно слышится его голос, немного хриплый и потерянный, словно обладатель его ощущает неутолимую жажду. — В этот раз не лгите мне, Клаудия. — Я… — наконец, шепчет она на грани слышимости, не позволяя мужчине отстраниться. Мало, мало. Как же мало прикосновений, его губ, его жара. Она не хочет снова резаться о холодные шипы. — Пожалуйста, Лемберк… — Ещё, — горящие аметистом глаза светятся, но даже странный лихорадочный блеск не пугает её. Она чувствует, как батист нательного белья подцепляют проворные пальцы, пробегают по нежному кружеву оборок, а затем устремляются вниз. Змей искуситель с дикой ненасытностью наблюдает за метаниями пленницы, доводя до исступления. — Не останавливайся, — словно в бреду, выдыхает. И с судорожным всхлипом: — Я хочу… Лемберк впивается в её губы прежде, чем она успевает его проклясть в очередной раз. Дрожащие вспотевшие пальцы зарываются в черные, как смоль, волосы, притягивая сильнее. Это поцелуй, полный забвения, одержимости и тихой, несокрушимой обречённости. Клаудия распята, раскинув крылья, не жалевшая потерять их красоту. Лемберк целует каждое перо, прежде чем оторвать с обожанием искушённого. Вырывается всхлип, ведь напор неожиданно ужесточается. Мужчина приподнимается на руках, прекращая придавливать юную деву своим телом, и более не поддаётся умоляющим рукам, скользнувшим по шее из-за недовольства их хозяйки. Лишь расслабленно прикрывает глаза, слегка изогнув уголок губ. Безусловно, нравится. Однако Клаудия не понимает, почему он вдруг решил пойти на попятную. Вот же она. Наконец-то в его власти. — Я не планировал заканчивать так рано, — разгадав растерянность в лазуритовых глазах, делиться герцог. — В конце концов, это воссоединение. Почему бы не насладиться им сполна? — он заправляет ей за ухо длинную прядь волос, принимает сидячее положение, опираясь о колени, седлая её бёдра. И без того распахнувшаяся в области груди рубашка начала медленно опадать, движимая манипуляциями Вениамина. Наконец, он подносит к лицу набитый диковинными по рукоять узорами кинжал, не отрывая испытующего взгляда от лица пленницы. — Что ты делаешь?.. — не удержавшись, срывается Клаудия. Она старается выглядеть невозмутимой, но на самом деле её стремительно настигает паника. И только после — невообразимое смущение. Перед глазами предстаёт широкие плечи с перекатывающимися мускулами под бледноватой кожей, ореолы сосков на мужской груди, обнажённый торс… Становится до тошнотворности жарко. Не в силах скрыть красноту щёк, девушка отворачивает голову. — Не стоит прятаться, меня это только раззадоривает, — отстраненный голос растворяется совсем близко, и в ту же секунду по телу скользят холодным лезвием. Не придавливая, пока нет. Словно ища хорошее местечко для идеального удара. Клаудия сжимает кулаки, чувствуя холодное касание серебра и готовясь опередить мучителя. Ей страшно. Противный пот стекает по виску, в горле становится невозможно сухо. Пусть этот человек всегда был непредсказуемой личностью, она прекрасно знает — сейчас он может убить её. Ради веселья, простой прихоти. Она не предоставит ему и шанса. Собрав все оставшиеся силы, она завопила нечеловеческим голосом, надеясь, что таким образом мужчина хоть на секунду потеряет бдительность. Не теряя времени, тут же замахивается, предпринимает попытку ударить, целясь прямиком в челюсть, однако кулак резко перехватывают. Нет, нет… — Нет! Хватит! — Что Вас разозлило? — игнорируя крики, Вениамин фиксирует руки над головой девушки своей одной. — Неужели всё из-за этой игрушки? — вопросительно направляя к перепуганному лицу лезвие кинжала, удивляется он. — Недавно были совсем не против. Что же Вы испытываете сейчас? — от чужого тона пробирает мурашками — настолько он оказывается жутковатым и ледяным. — Чувствуете себя преданной, Клаудия? — Ненавижу! — прекращая бороться, утомлённая бессмысленными потугами, выплёвывает искренне: — Я тебя ненавижу… — Как же Вы суровы, — ласково прочертив линию подбородка, герцог, больше не медля, оставляет красноватую полосу на гусиной коже плеча девушки. Она молчит, поджав губы. Терпимо. Пока что терпимо. Но как долго будет длиться его терпение? — Ненавидьте, презирайте, вот только куда подевалась вся Ваша воинственная спесь, что Вы активно демонстрировали на похоронах? Его Высочеству кронпринцу, думается мне, он понравился куда сильнее кончины живучего молодого господина. Она смотрит на него расширенными от изумления глазами, в которых постепенно зарождается страх. Холодная маска слетает по щелчку пальцев. Взамен удивлению приходит осознание, а после мимолётная тревога. — Ты всё понял ещё тогда, после покушения… Почему же не доложил об этом кронпринцу? — спрашивает, как тут же шипит, больше не сумев сдерживаться, едва лезвие кинжала неторопливо прорисовывает вторую полосу. — Перечеркнём беседу о бесполезных ресурсах, — протягивает Лемберк, но в голосе кипит странное напряжение, а самодовольная ухмылка подрагивает, грозясь разбиться на множество осколков. Нет, то блестят её злые слёзы, что он собирает с особой бережливостью языком. — Больно? — процеживает будто сквозь зубы. Яркие аметистовые глаза оказываются напротив, расширившиеся зрачки дрожат, словно в приступе безумия. — Эти губы, — касается искусанных уст подушечкой большого пальца, проводит линию, будто стирая грязь. — Были запятнаны. Хочу их очистить. Комнату нарушает звяк серебра — кинжал отбрасывают настолько сильно, что он раздаёт мелодию не похуже развлекательной музыкальной шкатулки. Неизвестно, чьи прокусывают уста, но в грубых беспрерывных поцелуях главенствует привкус крови. Горячая патока. Сладкий аромат. Клаудия тянется вперёд, ощущая, как в ней преобладает жадность над стыдом, и где-то на задворках сознания слышится привычный смех развеселившегося Асмодея. — Это тело, — твёрдо доносит ей в губы мужчина, — перестало принадлежать Вам ещё тогда, когда моим глазам посчастливилось наткнуться на него. — Только тело? — в ответ спрашивает она, загнанно дыша и даже находя в себе силы усмехнуться. — Неужели оно настолько бесценно, что главный сторонник Его Высочества удосужился предать его? Клаудия вскрикивает от неожиданности. Впившиеся в шею зубы оставляют яркий след, дорожкой спускаясь вниз, ко вздымающейся груди. Резко отодвигают мешающиеся остатки ткани, прикусывают сосок. Умелые пальцы играются с нежной кожей груди, успешно выбивая всё более сильные стоны. В действиях мужчины чувствуется рвение столь ощутимое, что его можно принять за ярость. — Лемберк, — зовёт его девушка, зарываясь в длинные, чёрные пряди. От наслаждения хочется закрыть глаза, но девушка пристально смотрит в потолок, едва ли не обнимая своего врага. — Твоя жадность слишком безмерна, чтобы быть удовлетворённым одним лишь телом, — тот замирает, мужчина напряжён, словно готовиться вырваться, но Клаудия не отступает: обнимает напористее. Голос её спокоен и твёрд, подобно скале. — Сколько бы ни соблазнял и ни подавлял меня, этого будет недостаточно. Ты не сломишь меня. Я никогда не стану твоим развлечением на одну ночь, потому что пользоваться буду именно я. Я никогда не предам свою семью ради тебя. Ты — наш враг. И я никогда не приду к тебе по своему желанию. Моё тело не принадлежит тебе. Оно только моё. — Как и сердце? — наконец, раздаётся глухой смешок, и герцог приподнимает голову, вглядываясь в стальные лазуритовые огни. — Что же насчёт Вашего сердца? — Разве волнует властителя Карлайла сердце той, чьё имя он ставит в одну категорию со своими бесчисленными трофеями? — изогнув бровь, интересуется Клаудия. Вениамин смеётся. — Как ловко Вы пытаетесь увильнуть от ответа, — поймав девичью ладонь, подносит ту к губам, запечатывая нежный поцелуй. — Моё ангельское безместие. Я услышал, что Вы хотели донести. И отказываюсь отпускать. Потому что Вы правы — мне этого недостаточно. Расстегнув штаны, мужчина наваливается сверху. Удар сердца, встреча взглядами. Внутри — океан похоти. Клаудия вскрикивает, когда Лемберк, не сдерживаясь, делает рывок и входит в неподготовленное лоно. Замирает внезапно, бесшумно выдыхает. А после заставляет обвить свою талию ногами и припадает ртом к её груди. Адский жар норовит выплеснуться удовольствием, и вскоре её настигает жгучее наслаждение, граничащее с болью. Невыносимо. Прилив за приливом, всё более мощным, отчего стоны становятся несдержаннее. Рывок. Ещё и ещё. Хочется больше. Клаудия отвечает, когда её губы начинают безжалостно терзать, увлажняя языком и врываясь им же внутрь. Толчки ужесточаются, но темп становится медленнее, отчего она непонимающе мычит. — Когда ты растягиваешь удовольствие, тебе хочется забыться в нём, — видя перемены на лице пленницы, благосклонно подсказывает Вениамин. Уголок его губ тянется вверх. Вероятно, её растерянный на грани разочарования вид весьма забавляет мужчину. — Это почти что равносильно пытке. Понимать, что оно не вечно, и всё равно желать… Хах… Остаться там навсегда. Клаудия облизывает губу, рвано выдыхая с каждым плавным толчком, напрягая бёдра и постепенно погружаясь в его медленный, но такой головокружительный такт. Вот, о чём он говорил. Она откидывает голову, блаженно прикрывает глаза, а после неожиданно чувствует, как тело становится невообразимо чувствительным. Так неописуемо хорошо! — Я… — резко запрокинув голову, цепляется за широкие плечи. Нет, нет, ещё рано. Чувствует, что за ней наблюдают: смотрят безотрывно, изучающе, довольный блеск в глубинах темнеющих зрачков соревнуется с ненасытным голодом. — Быстрее… Герцог тихо стонет, кадык его дёргается, но не смеет отвести взгляд. Картина перед ним непередаваема. Произведение искусства, не иначе. Мокрые, трепещущие ресницы. Красные пятна на щёках. Дрожащие губы. Прикрытые глаза, скрывающие яркость лазурита. Длинные спутанные волосы, белые, как снег. Мягкие, словно пух. Совершенство. — Скажите, что я хочу услышать. — Пожалуйста, Лемберк… — настроенная достичь пика, она протестующе стонет, когда мужчина останавливается, не позволяя высвободиться. Медленный толчок. — Только не сейчас… — Ещё. — Умоляю… — Ещё, Клаудия. — Скучала. Я так скучала… — наконец, всхлипывает она, отчаянно заглядывая в горящие аметисты. Услышавший долгожданное признание, демон хищно улыбается: — Великолепно. И срывается, возводя девушку до небес.