Блэк
В небольшом лифте чертовски жарко. После ночной прохлады Бангкока до бешенства неприятно находиться в душном маленьком пространстве. Облокотившись на металлическую перекладину, я позволяю себе закрыть глаза. Пальцами плотно обхватываю запястье: мне не стоит тратить на это время, сразу чувствуется ускоренный пульс. Сдавленная кожа вокруг лучевой артерии болит даже сильнее обычного.
— Ты не меняешься, — его взгляд остановился на мне тяжело, с нескрываемым разочарованием, — Помешан на своих идеях…
Я держал его так же в тот день, крепко ухватившись за запястье правой руки, когда он
удерживал меня под водой утопить меня пытался. По спине пробегают мурашки, и, на секунду, кажется, что я снова оказываюсь в мерзком бассейне пентхауса с яркой подсветкой. Дышать невозможно.
Почему ебучий лифт едет так долго? Становится хуже. Мои пальцы холодные, как будто только из-под ледяной воды, а ладони слишком сильно вспотели. Раздражает. Я так и не открываю глаза, когда собственные руки шарят по карманам: снова забыл перчатки в укрытии. Воспоминания о том, как
дорогой друг обрабатывал мои ладони от порезов после очередной миссии, приходят внезапно, думать об этом хочется в последнюю очередь. Резкими движениями приходится вытереть их о штаны, конечно, от этого хуже не станет, лишь бы пистолет лежал в руке плотно. Оружие ощущается в кармане, когда я провожу пальцами: носить так удобнее, можно сказать, что это уже дело привычки. Пора заканчивать с этой дуростью, иначе глаза не успеют привыкнуть к слабому освещению.
Взгляд цепляется за любую деталь. Нужно думать о чем угодно, кроме него. Пока лифт поднимается, я успеваю провести взглядом по зеркалу: выгляжу уверенно — это хорошо. Может и он в это поверит. С
подонком надо разобраться быстро.
Все может пойти не по плану, надо контролировать себя. Даже смешно на секунду становится от того, что плана в общем-то и нет. Настоящего плана, потому что вряд ли бред, который пришел в голову за считанные секунды, можно таковым назвать.
— Первое, что он захочет сделать… отомстить, — его взгляд остановился, я видел это, остановился точно не на мне, — Наверняка виновного искать пойдет.
Он снова оказывается прав, и я этому даже не удивлен. Ждёт меня сегодня, в этом сомневаться не приходится, мое сердце колотится еще сильнее. Помню, блядь, как дрожала в прошлый раз рука, когда я навел на него пистолет. Обманывать себя и думать, что это произошло из-за алкоголя, с каждой секундой все сложнее, так и разит фальшью. Я не привык врать даже самому себе, конечно, наш
дорогой друг сразу понял, что я не Вайт. И нет ничего особенного в том, как он смотрел на меня, как хитрым взглядом обводил в первую же минуту встречи. Он просто высматривал недостатки, слабости, за которые можно уцепиться. Эта
сволочь меня жалким считает, думает, что не справлюсь.
Впервые меня посещает мысль о том, что не хватает сейчас дурака Чона с его «гениальными» идеями. Идти напролом в нашем с ним стиле, а Вайт… Я слышу неприятный лязг, лифт наконец останавливается.
Коридор оказывается небольшим: красивый, точно такой же, как в любом другом здании в центре столицы. Всё под стать
хозяину: дорогие детали, темные оттенки, усыпляющее освещение — как бинго для богатых. Я не осуждал этот пафос, пока не понял, что за ним скрывается. Про красивую оболочку гораздо интереснее бы рассказал Йок, долбанный символизм это в его стиле, не моём. Сейчас точно не об интерьере думать стоило бы, но это сложно.
Приходится идти медленно, служебная дверь поддается легко, не заперта. Мокрая от пота рука мерзко скользит по металлу, и я все еще чувствую жар. Впереди новая комната. Приоткрыв дверь, я вижу человека. Надо сфокусировать взгляд, да поскорее, пока не ушёл. Охранник? Нет, больше похоже на кого-то из работников здания. В костюме, с чехлом из-под одежды в руках… еще один верный поданный нашего
принца. Здесь таких не меньше дюжины наверняка,
золотой мальчик любит находиться в окружении прислуги. А ведь раньше я считал, что чем-то отличаюсь от них.
Идиот. Помню, как кольцо из чёрного золота ему подарил, красивое, не исключительное конечно, но он выглядел счастливым. Притворялся как и всегда.
Пробираюсь дальше, иду спокойно, но быстро. Тело делает шаги уверенно, на автомате. Череда новых коридоров и комнат раздражают не по-детски, потом же становится не по себе. Недели в отключке действительно сделали меня мягче, даже слабее.
Какая жалость. Лабиринт из темных комнат внезапно становится похож на логово Минотавра, в которое я почему-то пришел по собственной воле или
по надобности. Тот самый мужчина с чехлом для одежды, не видит темный силуэт за спиной. Понабирал же кретинов в работники. Я делаю всё быстро, без лишних движений: ослабленное тело опускается к полу.
— Сколько ты тут не был? — он смотрит без издевки, как-будто правда есть о чем сожалеть.
Надо ускоряться. Я чувствую, что он рядом, и паника возникает сама. Не могу это контролировать. Делаю шаги осторожно, остается только жадно осматривать помещение. Он где-то поблизости, в этой комнате или может быть в следующей. Чем дальше я захожу, тем темнее становится. Знаю, уже близко.
— Смирись с правдой и… — он смотрит на меня, не отрываясь, надеется, — Прими то, что я сказал.
Я нахожу его в следующей комнате, еще более мрачной, чем остальные. Всё здесь выглядит чужеродно и нездорово, как и сам Тод, его болезненность становится видна не сразу.
Мужчина Парень напротив сидит гордо: расположился во главе стола с кошачьей загадочной улыбкой. Само его присутствие выбивает из колеи. Теперь могу разглядеть синяки под темными глазами с другого конца комнаты — в прошлый раз с мясом хотелось белки вырвать, чтобы не смотрел так по-хозяйски.
Ему плохо, ему гораздо хуже, чем мне. Тод начинает говорить совсем тихо, понимает, что откладывать больше нет смысла. После долгой тишины голос звучит для меня неестественно, как будто что-то неживое в нем появилось за прошедшие пару дней.
— Пришёл убить меня? — он пытается усмехнуться, но получается с трудом. Отвращение, только его
добрый друг во мне вызывает, стоит почаще напоминать себе об этом.
Прошу, произнеси имя… Дай хоть один повод.
— Да.
— И чего ты этим добьешься? — Тод смотрит в глаза, не отрываясь,
со всей силы ударить хочется, а он всё продолжает говорить, как ни в чём не бывало.
— Подумай, — просит по-настоящему, не так, как у бассейна, и от этого делает только хуже. Ответа не будет ждать, а доказать попытается.
Он так делает всегда. — Тави скоро потеряет власть, до этого осталось не долго. Люди собираются на улицах, чтобы выступить против него. Чем их больше, тем сложнее всё контролировать, ты и сам это понимаешь.
Предатель. Он смеет сейчас говорить о Тави, о своём дурацком плане, верит во всю эту чепуху. Поднимаю глаза на него, и уверенность исчезает. Так тоже происходит всегда, с первого года знакомства.
— Все хотят до него добраться, — он запинается, думает, стоит ли говорить дальше, — И сейчас мои люди, надев те же маски, что и у вас, убьют его. Никто не узнает, кто совершил убийство.
Его слова предельно близки к бреду сумасшедшего, и это пугает не на шутку. Идеи, идеи, идеи… идеи Тода отличались всегда, но когда они стали такими? Безумными, абсолютно бесчестными. Его голос звучит громче. Так значит он запугать хочет? Пусть к чёрту катится.
Похоже, что я попаду в ад вместе с ним.
— Подозрения падут на вас.
— Кто тебе поверит? — чувствую, как начинаю закипать. Тод правда это сделает, не стоит сомневаться в его решении. — Те, кто никогда не прибегал к насилию, убьют Тави? Серьезно? Этому невозможно поверить, — вызов в моих глазах, очевидно, приводит его в чувство.
— Будь реалистом… — его голос леденеет, — Оставайся со мной, и я предложу всё, что угодно. Всё, чего захочешь, любые изменения — я смогу это устроить.
Мне плевать на него абсолютно, только понять хочу, когда это произошло, что я сделал не так или когда упустил момент. Смотрю в его абсолютно нездоровые глаза и осознать пытаюсь, когда не заметил его гадкой натуры.
Он был таким всегда. Представляю, как в глотку его зубами вгрызусь. Не зря псом называл, я готов порвать его на части за то, что сделал, за предательство. Пусть дальше в свои игры играет, а мне нужно закончить быстро, убедиться, что остальные в порядке. Тод больше не имеет никакого значения и нужно это доказать.
— Просто слушай меня, и… ты так далеко зашёл. Но что дальше? — он ведёт себя уверенно, держится ещё,
напускная забота. От злости глаза становятся мокрыми до ужаса быстро, чувствую, как голова слегка наклоняется. — Вас люди поддержат, это так. Но что потом? Тебе его не свергнуть, — он выдыхает, — Прошу, признай это. У вас нет власти, чтобы изменить хоть что-то.
Мерзкий, бездушный, ополоумевший ублюдок, вот он кто. Губы дрожат, а я закусываю их быстро, точно будет кровь. Тод замечает, но не волнует меня это больше. Взгляд блуждает по комнате. Отвратительные белые вазы на подставке. Кто поставил сюда это убожество? Я не хочу смотреть в его глаза.
Глаза Тода не чёрные, карие, снова смотреть на них не нужно, чтобы вспомнить оттенок. Это цвет настоящего, дорогого шоколада, который не легко будет найти в обычном магазине Бангкока. Я заметил это еще в детстве. Он был моим другом!
— Протесты могут на что-то повлиять, но они не изменят страну. Власть может изменить страну, — Тод говорит тихо, но по-другому и не надо. Мозги пытается запудрить как раньше, — Без власти наш народ не изменить…
Удаётся выхватить пистолет из кармана прежде, чем он договаривает. Оружие в руках увесистое, именно такое, как надо. Секунда. После моего первого выстрела пуля пробивает плазменный телевизор на другом конце комнаты.
Я угрожаю, не нападаю. Тод прячется, да, но боится ли? Сомневаюсь. И это приводит в бешенство.
Он должен чувствовать от меня угрозу.
Я вижу, как его спина скрывается по другую сторону стола. Бежит, как крыса с тонущего корабля. Этого хватает, чтобы двинуться. Мозги словно отключаются. Одним прыжком я оказываюсь поверх гладкой отполированной поверхности и пролетаю к дальнему концу комнаты прямо по столу. С божьей помощью не падаю на пол: в последний момент ногами успеваю остановить собственное тело. Тод появляется как будто из-под земли, и всё, что остается — выбить пистолет из его рук. Его глаза горят настолько сильной злобой, что впервые становится действительно страшно.
Всё закончится именно так. Ногой попадаю по запястью, резко, чтобы схватить не успел, и кольт падает вниз, отлетая куда-то в сторону. Сам целюсь в голову уверенно, без тупых вопросов в голове, которые могут возникнуть, если замешкаюсь, но
дорогой друг успевает раньше.
Его руки гораздо холоднее моих, главное не придавать этому значения. Хватает за запястья и выкручивает, вовремя мудак успевает. Раздается второй выстрел, и я не сразу понимаю, что сам нажал на курок. Он опрокидывает меня обратно на стол до боли в лопатках, мотает из стороны в сторону, а руки к моему пистолету тянутся. Сознание перестаёт слушаться, слишком сильный удар пришёлся на затылок, а он всё настойчиво выхватить пытается. Как со стороны вижу собственные ноги, по его рукам бьющие, по груди и лицу. Если начну ослабевать, он своего шанса не упустит. Я чувствую, как длинные пальцы смыкаются на шее, впиваясь в кожу. Вторая рука обе мои сцепляет, чтобы двинуться не посмел.
Больно. Мне очень больно. Опрокидывает раз, затем второй, и я всем телом чувствую холодную твёрдую поверхность за спиной. Тод не разжимает руки, продолжая крепко шею обхватывать. Дышать практически нечем.
Что сейчас чувствует Вайт? Падаю на пол разом, будто от толчка. Он откинул меня? Глаза мокрые, и различить хоть что-то или
кого-то впереди непросто. Пока ноги ещё держат, успеваю подняться, вижу как силуэт его от стены отходит. Всё по новой.
Прицелиться пытаюсь, даже глаз не прикрываю, и вновь чувствую тяжесть на запястьях. Тод хватает стойко, чтобы вырваться не смог, чёрт бы его побрал. По лицу кулаком пробует попасть, сил не сдерживает, но и я тоже. Вижу как назад отшатывается и щёку прикрывает.
Я не хотел, не с такой силой. Успеваю ногой оттолкнуть на считанные шаги. Когда в помещении появляется охрана, я не слышу этого. В ушах гудит, в голову даже мысль приходит, что выстрелами оглушил их обоих.
Почему за него страшнее, чем за себя?
Охранники или телохранители, знать бы, удерживают солидно. Мне остаётся лишь на Тода смотреть исподлобья, молнии глазами пускать. Показалось, или на его лице и правда промелькнула обида? Он заслужил это целиком и полностью. Даже не жаль, когда, переминаясь с ноги на ногу, парень хватается за солнечное сплетение от резанувшей боли — я постарался на славу.
Это неправильно.
Сильные руки прихвостней не позволяют вырваться, в спешке затаскивают в комнату, хочу я того или нет, как с бешенным животным обращаются, но боятся, я вижу это. Ссадина на щеке пульсирует не сильно, но по затылку я словно отхватил молотком. Получается только проклятиями раскидываться на этих уродов, может и не заслужили, но до этого дела нет. Хоть парочку интересных ругательств за свою ебучую жизнь услышат.
Тод заходит следом: вальяжно, не спеша, совсем по-царски, но от глаз не укрывается, что губу потирает, значит я не промахнулся, точно в яблочко. Пусть еще ухмылкой своей гадкой улыбнуться решит.
Дорогой друг наконец оказался в правильной среде обитания, когда шестёрки прибежали. Весь из себя такой спокойный и умиротворённый, тошно смотреть.
— Свяжите его, — говорит отрешённо, и даже не смотрит на меня. Давай, продолжай вести себя, как последний мудила, от тебя не убудет.
Тод отходит к стойке, и я замыленным взглядом вижу: берёт бутылку? Он, блядь, издевается? Да, этот урод насмехается! Неужели решил меня старым дедушкиным виски угостить… ну конечно, под ним выстрелить легче будет. Только сейчас замечаю, что, кроме губы, повреждений на нем практически нет. И серьги на месте, целёхоньки, такого как он сохранность украшений не может не обрадовать.
Дорогой друг и дня не продержится без бессчётного количества побрякушек. Интересно, насколько больно вырывать серёжки вместе с частью уха? Надо было проверить. Я ненавижу его.
Это обида.
— Заберите пистолет… — опирается на стойку впереди, и, кажется, даже покачивается. Пытается не смотреть, как я из рук этих дураков вырываюсь. Бесполезно.
Я тебя взглядом сверлить буду, пока глаз не поднимешь. Почувствуй наконец вину, скотина. Знаю, не выдержишь. Обезоружить хочет, потому что боится? Не похоже. Ещё пожалеет. Пистолет, который отобрали у меня охранники, оказывается прямо перед ним, на белой поверхности небольшого стола… слишком далеко.
— Выйдите. Разберусь сам, — кратко и холодно, без доли интереса. Тод всё еще не смотрит, настойчиво ждёт, пока охрана лапы свои уберёт. Я вырываться не перестаю до того момента, как не отпускают окончательно. Запястья схвачены стяжкой, она неприятно врезается в кожу. Тело болит сильно, проснувшись в другой день мог бы подумать, что на шайку уличную нарвался. После комы восстановиться нелегко.
Когда Тод подхватывает пальцами кольт, я смотреть не перестаю, пусть совесть
дорогого друга в собственной ущербности захлебнётся. Обходит стол боком и ко мне приближается. Совсем под ноги не смотрит, молодец, я даже без оружия могу его духа лишить, так пусть постарается. Приближается и глаз своих тёмных не отрывает. Не хочу убегать или нападать, если решил — пусть стреляет.
Всем своим видом меня гипнотизирует, ненавижу это, как грёбаный питон в зоопарке себя ведёт. Не специально так делает, надо признать, но всегда на меня действует именно так.
— Ты не сможешь, Блэк, — ближе подходить не хочет, на расстоянии держится и так же прямо руку с пистолетом держит, — Пойми это… — не приказывает, просит по-дружески, так же как раньше. Мне всё равно?
— Не только я против этого дерьма борюсь, — смотрю на него злобно, так чтобы дошло наконец, — Мы не сдадимся, — я выплёвываю грубо, совсем не по-дружески. Беспокойство Тода за километр разглядеть можно — рука дрожит, слабее, чем раньше, но дрожит, брови к переносице сведены, а глаза как-будто из стекла выплавлены.
Беспокоится за меня? Пусть лучше себе посочувствует. Стоило бы остановиться, но я попросту не могу:
— Хочешь, чтобы я отступил? — он знает, что я скажу, по выражению лица видит, — Стреляй! — мне нет дела, выстрелит ли Тод, говорю враждебно, выкидываю слова так, чтобы зубы скрипели. Пускай наслаждается, он ведь этого хотел? Жаждал меня в землю закопать, своих людей прислал.
Понимаю в глубине души, что не хотел, но верить в это больше не могу. Он меня предал. Вайт справится, он сильный, раньше я этого не понимал. Подумать о нём стоило до того, как принёсся сюда, признаю, дурак.
Тод не выдерживает, расстояние преодолевает мгновенно и приставляет дуло к голове. Надо бы за пистолетом следить, но я от его глаз оторваться не могу. Хочу узнать, почему слезы на лице напротив выступили.
Ему тяжело, знаю. Мне тоже. Смотрит и боится, понять бы чего. Не глупый, и так знаю, но поверить сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я ненавижу его.
Нет, я обижен.
— Убей меня! — говорю тихо и спокойно, жду, когда в конечном итоге поступит по выбору, — Сделай так, как раньше, — хочу задеть его, да побольнее. В чужих глазах могу видеть только бешенство и иступляющую боль.
Он сам этот путь выбрал! Пусть теперь расплачивается. Смотрю с вызовом, хоть бы сильнее ненавидел, не собираюсь его чувства жалеть.
Секунды тишины для нас обоих затягиваются.
Дорогой друг не знает, как поступить, боится. Я чувствую, как он лицо моё взглядом пожирает, словно в последний раз может увидеть.
А если и последний, то что? Сглатывает, желая чтобы слёзы отступили, получается не очень хорошо.
Помню, он так раньше делал. После встреч с отцом или… В голове до сих пор вижу, как пытается слёзы остановить. Тод прерывает тишину:
— Если бы мог, тебя бы здесь сейчас не было, — произносит торопливо, нехотя. В его лице меняется что-то, наверное, пропадает уверенность, — Ты мой друг, — звучит как правда. Беспокойство этого парня выводит из себя.
Выкручиваю руки и ухватываюсь за его ладонь, чтобы выхватить пистолет. Думаю, что сопротивляется, но это не так. Удерживает на секунду, заходя за спину, но отпускает почти сразу. Направляю на него, куда же еще?
Дорогой друг даже не сомневался, что я это сделаю, но в его глазах всё же вижу печаль или обиду, не знаю. Он не имеет права ни на первое, ни на второе.
— Спрошу, — голос должен звучать уверенно, — Если бы у тебя был шанс отмотать время, покончил бы со мной?
Во мне взыграло любопытство, не более. Хочу от души насытиться перед тем, как закончу.
Это точно не боль в душе. Его ответ не должен иметь значения. Настоящие друзья так не поступают. Он улыбается по-доброму, совсем как раньше. Хочет, чтобы поверил, и практически получается. Глаза ещё мокрые, пару минут назад были такими же, но теперь без слёз. Не могу я в их темноту спокойно смотреть. Уголки губ поднимаются на прекрасном лице напротив, видно пытается скрыть то, что его в дрожь бросает.
Тод… Улыбка печальная, и он смотрит на меня так же, как годы назад, с бесконечным доверием. Не знает, нажму ли я на курок, только ждёт, чтобы поверил хотя бы сейчас.
— Можешь дать сколько угодно шансов, — выдыхает тяжело, болезненно, — Решение не изменится.
Это уловка? Скорее всего, но моё сердце колотится, как бешенное. Не хочу стрелять и делать ему больно не хочу, но пистолет опускать нельзя, слишком опасно.
Предателям не доверяют. Прекрасно понимаю, насколько жалко выгляжу перед ним, но не могу ничего поделать. В помещении слишком жарко или у меня поднялась температура? Неважно.
— Мы не убьем друг друга, Блэк, — из уст Тода слова звучат ласково, любой ценой захочет меня убедить,
и я вряд ли смогу не поверить, — Да, у нас разные пути, но цель — одинаковая.
— Тебе не стоит быть настолько уверенным, — отвечаю так, как требуется. Чего бы он там не хотел своими бреднями добиться. Не замечаю сам, как подхожу близко, и целюсь совсем уже не в лоб, а точно в подбородок.
— Результат может быть разным, но надо это принять, — Тод не ждёт от меня ответа сейчас, наблюдает, как, наклоняя голову, я его слушаю, — Поступим по-твоему или по-моему — это неважно, мы попали в замкнутый круг.
— Пристрелить тебя прямо сейчас, Тод? — а руки то дрожат, и не заметить этого невозможно, но Тод действительно не замечает. Моргает своими практически чёрными глазами и сокращает расстояние.
Он готов к тому, что я выстрелю. Смотрит наивно, ждёт. Смаргивает жидкость в глазах и всё так же мило улыбается, раньше он постоянно так улыбался
для меня.
— Давай, — голос
дорогого друга тихий и печальный, таким он не был никогда, — Если сможешь.
Опускаю пистолет сразу, по собственной воле.
Не хочу больше терпеть этого безумия. Тод подлетает ко мне, не думая, на оружие в руке внимания не обращает, только удерживает крепко. Даже объятием эту позу назвать было бы сложно, он обхватывает меня руками, не больно, цепко, ждёт, когда приду в себя. Утыкаюсь мокрым лицом в его поганую вишнёвую рубашку, которую так сильно во время драки порвать хотел, не удивлюсь, если одна из любимых. «Мужчины не плачут» — так мать говорила, но сейчас только послать её куда подальше хочется, ткань промокает насквозь, а Тода даже это не заботит. Его руки холодные, удаётся почувствовать это, когда пальцами случайно задевает кожу на предплечье. Шепчет что-то тихо, и я совсем не разбираю слов, может так и надо, и адресованы они вовсе не мне, себя успокаивает. Когда он проводит по волосам подбородком нежно, по-детски, я вздрагиваю, и
дорогой друг замечает это. Пусть хоть шею мне свернёт, уже не имеет значения.
Я не прощаю его.
Парень малость ослабляет хватку, а затем наклоняется: смотрит счастливо и невозмутимо. Улыбка всё та же, и я от её вида я чувствую искреннее удовлетворение. Не улыбаюсь в ответ, потому что злюсь на него, ощущаю подсохшие на щеке слёзы, а Тод утыкается в неё носом и плавно водит по коже. Не помню, когда в последний раз видел его таким. Мне всё ещё обидно и больно, но он ведь сможет помочь, правда? Тод наконец чувствует себя свободно рядом, и я не хочу этого менять. Мысль о том, что он жив греет душу. Слабо и совсем не так, как раньше, но я ловлю себя на мысли, что даже теперь я хочу быть рядом.
