М — равно мотивация

Больше, чем карты, Уайлена, свои пистолеты и папу, Джеспер любил одобрение и восхищение. Поэтому зажив (пусть и временной) жизнью полуреспектабельного горожанина в особняке Ван Эков, он восстановился в университете. Услышав новости, Уайлен так обрадовался, что они начали целоваться прямо в коридоре, продолжили всю дорогу вверх по лестнице, знаменуя каждую ступеньку новым поцелуем, и закончили на столь удобном кожаном диване в бывшем кабинете отца Уайлена, теперь по праву принадлежащем им. Ну или точнее — на полу перед диваном: в какой-то момент Джеспер, не сдержавшись, укусил его, и Уайлен лягнулся, удивлённый и чувствительный, спихивая их обоих на куда более жёсткий пол и устраиваясь поверх Джеспера. Эта поза ему нравилась особенно. В этот раз Джеспер умудрился продержаться куда больше недели, о чём было немедленно сказано в регулярном письме его отцу, сочинение которого Уайлен ввёл в еженедельное расписание как занятие «особо важное», с галочкой. Он мог бесконечно краснеть от шуток, мол, из него получилась отличная невестка, но правда была в том, что старик Колм заслуживал хотя бы одного хорошего сына. Кажется, его решением был доволен даже Каз. По крайней мере, насколько мог показаться довольным такой прожжённый негодяй, как Каз Бреккер, которого в последнее время всё чаще и чаще заставали ковыляющим без дела в порту. (Через несколько месяцев после описываемых событий всё руководство порта сменилось при загадочных и драматичных обстоятельствах, но связать это дело с Казом никто так и не смог, так что он, наверное, был ни при чём. Наверное.) Он не говорил ничего подобного, но однажды без приглашения появился в их двухэтажном особняке на Гельдштрате и полтора часа бросал увесистые намёки по поводу того, к каким профессорам Джесперу стоит особенно прислушиваться, а на кого нужно было накопать побольше информации — чтобы использовать в дальнейшем. Уайлен заставил его записать их имена в отдельный блокнот, купленный им специально для того, чтобы Джеспер носил его с собой на лекции. Каз ушёл полтора часа назад, и они с Уайленом, конечно, продолжили наслаждаться вечером в их новой кровати. Два раза. — Я и так хожу с этими стариками по одним коридорам каждый день! Как, по-твоему, я могу забыть, как их зовут? — ныл Джеспер, вытягиваясь в полный рост поперёк кровати и сбрасывая простыню, до сих пор хоть как-то прикрывавшую его наготу вместо одеяла. — Если ты ходишь по ним так, — Уайлен перекатился набок, пальцами прослеживая мокрую от пота дорожку от Джесперовского плеча ниже вдоль его правого бока и по-хозяйски кладя ладонь ему на внутреннюю сторону бедра, — они наверняка запомнят тебя. Только вежливо знать их имена в ответ. К картам тянуло невероятно. Прошёл целый месяц, прежде чем он сорвался в первый раз, обидно, с одной невинной шутки говнюка Элзингера. Тот вечер стоил ему его любимого цилиндра и кольца с пальца — играли и правда по-маленькому, так что ранена была скорее его гордость, чем кошелёк. Но эта рана только раззадорила его аппетиты. Утром на лекции он всё никак не мог сосредоточиться, просчитывая туда-сюда варианты исхода игры, как траекторию полёта пули. А вечером по дороге домой свернул с привычного пути и очутился за карточным столом. Смотреть на следующее утро Уайлену в глаза было невероятно стыдно, хотя тот не попрекнул его ни словом, ни делом. За следующие пару месяцев срывы случались ещё несколько раз, и чем дальше — тем глубже. Ему действительно нравилась учёба. Одним из столь горячо рекомендованных Казом профессором оказался старик Оюу Кир-Хад, и с ним математическая наука, представление о которой Джеспер имел лишь самое базовое, внезапно заиграла новыми красками. Оказывается, можно было математически просчитать траекторию пули. Можно было по-новому считать деньги. Оказывается, даже игра в карты имела в своей основе математику. Чтобы скрыть свои приключения от и так перегруженного делами Уайлена, Джеспер забирался в самые дальние и неизвестные притоны. Но от Каза Бреккера это ещё никого не спасало. — Убери руки! Несмотря на хромоту и субтильность, ему никогда не составляло труда вытащить Джеспера — за шиворот, пьяного и возбуждённо-несчастного — из самой жопы, в какую его обсессия могла его загнать. Он сам мог себя загнать. — Я и сам бы справился! Каз выпустил ворот его пальто из цепких, по привычке одетых в чёрные перчатки пальцев, ещё когда они поднялись по лестнице, оставив подвал притона за спиной и ступив на каменную Кеттердамскую мостовую. Если бы судьба умела верно отражать обуревавшие Джеспера чувства, сейчас лил бы дождь, неумолимый и противный, как оставшийся после безобразной сцены внизу осадок на дне его души. Но вместо этого на улице было на удивление тихо. Ночь стояла по-настоящему летняя, тихая, тёплая и, если бы не вонь, плотным смогом окутавшая улицы этой части города, её можно было бы назвать приятной. Джеспер теперь должен был Казу денег. Опять. Он не мог вспомнить точной суммы, но в памяти всплывал кошелёк в его пальцах и звон монет по деревянному столу, когда тот паршивец, поняв, что Джеспер на мели, достал нож и Каз вырос из-за его спины, как призрак из могилы. Джеспер, кстати, так и не понял, откуда тот взялся. Джеспер теперь должен был Казу много денег. Отработка долга заняла у него почти четыре месяца. Университет на этот раз бросать было нельзя, Каз пообещал отрезать ему уши, но и встревоженных глаз Уайлена было достаточно, чтобы отрезвить его на какое-то время. Он покорно ходил на лекции днём, выполнял поручения Каза — по ночам, в промежутках, как и обещал, читал Уайлену вслух и покорно вписывал косноязычную строчку от себя в письма отцу. Они придумали с Уайленом игру. — На раздевание? — неверяще переспросил его Джеспер, поначалу удивлённый предложением. Уайлен так широко и невинно распахнул обрамлённые тёмными ресницами глаза, и Джеспер проиграл первую партию только потому, что всё время думал лишь о том, как неудобно упирается стоящий член в ширинку его брюк. Уайлен к этой партии готовился — и такая забота была приятна. Джеспер хотел было поддаться, ведь любой итог игры так или иначе грозил принести максимум удовольствия им обоим. Но в итоге фантазии о том, как он берёт раскрасневшегося, взволнованного от смущения Уайлена прямо здесь на столе поверх разбросанных повсюду карт, отвлекала его настолько, что на столе пришлось отдаваться ему. Что он и сделал с превеликим наслаждением. Ставки постепенно стали расти. Джеспер наконец-то начал думать чем-то помимо члена и выиграл возможность привязать Уайлена к кровати. Эта ночь представлялась им как полная дикой страсти, подобной той, какую искали за стенами «Зверинца», а в итоге обернулась для них чем-то нежным, трогательным. Негромкими вскриками в льющемся из приоткрытого окна свете луны; поцелуями в самые неожиданные места: внутренняя сторона локтя, под коленкой, вдоль изгиба стопы и за ушами. Любовными признаниями в полной тишине давно заснувшего дома. В переплетённых даже во сне пальцах, подсвеченных первыми лучами восходящего солнца. Они пробовали по-разному. Джеспер с блеском защитил курсовую у Кир-Хада — и Уайлен впервые взял у него в рот. Раньше боялся, стеснялся, а в тот вечер предался своему занятию с энтузиазмом, предвещающим недюжие таланты в этой области, и Джеспер терял голову от любви и вспоминал все молитвы — от случайных зубов и за благополучную концовку. Когда его работу выбрали напечатать в университетском журнале — честь, которой ежегодно удостаивались лишь некоторые первокурсники, — они повторили эксперимент. Они перепробовали всё. Шёлковые повязки, зелья, придуманные хитрыми фабрикаторами игрушки. Уайлен всегда просыпался раньше него и иногда, когда Джесперу удавалось быть очень, очень хорошим, охотно шептал ему на ухо новый секрет. И Джеспер собирался в университет, измученный — в самом лучшем смысле этого слова — фоновым возбуждением и бесконечными часами, проведёнными за учёбой в библиотеке и дома. Сокурсники — к его удивлению, у него появились приятели, никогда не слышавшие слов «Клуб Воронов» или «Каз Бреккер», — подтрунивали над ним, а родной отец в каждом письме велел беречь Уайлена как зеницу ока (что расшифровывалось как «я волнуюсь о тебе, сынок»). И когда сердце его призывало всё бросить, Джеспер представлял Уайлена. Со скованными за спиной наручниками. На коленях с раскрытым ртом и высунутым далеко языком. Под ним, на нём, удерживающим его на кровати и позволяющим удерживать себя. Просящего, приказывающего, с раскрытым в крике ртом и с кляпом, зажатым между губ. На улице, дома, однажды в лесу — им на помощь бросилась группа лесников, и пока Джеспер применял свои прочие оральные таланты, чтобы уболтать обеспокоенных добряков, Уайлену, сверкая милой голой задницей, пришлось лезть за штанами на дерево. Кончающего и не позволяющего кончить Джесперу. Готового попробовать что угодно — ради него и вместе с ним. Желание играть никуда не делось. Оно всегда ходило за Джеспером по пятам, мгновением брошенных костей, примерещившимся краем глаза, шелестом игральных карт, принесённых откуда-то из-за угла лихим ветром. Манило. Уговаривало. И он знал, что однажды снова оступится. И тогда Каз отрежет ему уши. А возможно, возможно, в следующий раз он сможет поднять себя сам. И его спасут любовь к Уайлену, к его пистолетам, к отцу и то, что день за днём он всё-таки становится новым человеком. И, может, в таком случае его карта ляжет совсем по-другому.