TRUE LOVE IS POSSIBLE
ONLY IN THE NEXT WORLD
FOR NEW PEOPLE
IT IS TOO LATE FOR US
WREAK HAVOC ON THE MIDDLE CLASS
Но у тебя есть... Любовь. Ты думаешь, что у тебя есть любовь. Ты хочешь сказать ей об этом. Привет, Дора, это Ким. Он бы тебе не понравился. У него ужасный вкус – в основном в мужиках – но еще в книгах и фильмах. Он не дает мне пить, и я его слушаюсь. Тебе бы не понравилось, что он не снимет перчатку чтобы пожать тебе руку. Что он повесил под потолком проектор, на который спустил ползарплаты, чтобы мы могли смотреть кино. Что он был в молодости бесхребетным моралистом. Не понравилось бы, что он позволяет мне делать с ним. Что терпит мои истерики. Наконец купил новое зеркало вместо того, что я разбил. Не тонет в моей громадной, вязкой душе. Не спорит со мной. Если мы в чем-то не соглашаемся, он иногда говорит, что ему все равно, и мы делаем по-моему. Он притворяется – специально для меня – что ему все равно. Ты бы подумала, что я вытираю об него ноги. Она, настоящая Дора, сказала бы, что рада за тебя. Холодно, издалека – но сказала бы – и за этим ее холодом было бы настоящее облегчение. Давно пора. Наконец-то ты стал крошить своей одержимостью кого-то другого. Эта Дора – в венке сухоцветов, одетая в свет, неживая – улыбается. – Гарри, – говорит она, – Гарри, тебя никто не любит. Тут дело не в среднем классе. Ты говоришь: – Нет... Она делает шаг назад. Чемодан ведет в сторону. – Он тоже... Сумасшедший. Ему хочется заниматься самоистязанием, но сам он не может. Так что он завел тебя. Понимаешь?.. Она ласковая. Она объясняет тебе как ребенку. Ты не можешь ничего сказать, только трясешься как мокрая псина. Она улыбается. Шорох колесиков по асфальту отдается на улице эхом, когда она отворачивается чтобы снова уйти.***
Ким моет посуду, выносит мусор, "готовит" заморозку, чистит вам обувь, чинит сантехнику, мебель и радио, зашивает тебе и себе дырки в носках и трусах. Ты готовишь нормальную еду, моешь полы, убираешь пыль со столов, полок, книг и моделей аэростатов под потолком, стираешь одежду – руками на железной доске. Летом, когда отключают горячую воду, пальцы у тебя трескаются от стирки. Торс однажды спросил, кто из вас, ну, баба, и ты на секунду задумался. Потом Маклейн отвесил по лысине Торсона звонкий, тяжелый подзатыльник, и ты понял, что это одна из его тупых подначек – такая тупая, что не понравилась даже его юмористу-дружку. Но ты задумался. Когда ты был с Дорой, она делала по дому почти все. Пока ты продолжал скатываться в бутылку, она однажды починила свалившуюся книжную полку. Ты на нее разозлился. Потому что ты – мужик. Это была твоя работа. На то, что твои опухшие пальцы не могут даже держать отвертку, тебе было похер. Ты наорал на нее из принципа. Она плакала. Ты точно знаешь, что в этом всем "бабой" была она. С Кимом выходит сложнее. Ты никогда не видел, чтобы он плакал. Ты только знаешь – Ким сам тебе рассказал – что он рыдал после трибунала над твоим сорокаградусным телом. Он не спал два дня подряд и думал, что ты умрешь. Что у него на руках будет кровь почти десятка людей. Он тогда разревелся, уткнувшись носом в твой обоссанный диван и сидел так, пока не зазвонил будильник. Звонок значил, что пора заталкивать тебе в глотку очередной друамин. На таком днище вы с тех пор не бывали и ты надеешься, что больше не будете. Ты сам плачешь... Хотя бы раз в неделю. Раньше – чаще. Ты размазываешь сопли по его костлявому плечу и ноешь, что хочешь нажраться. Он гладит тебя по волосам. Ты успокаиваешься и извиняешься. Он снимает очки и говорит, что идет спать, и что ты тоже идешь. Точка. Иногда, когда он думает что ты уснул, Ким накидывает куртку и уходит на пару часов из дома. Он втапливает по Буги-стрит, вдоль берега или по тоннелям, где еще не погасили свет после подпольных гонок. По утрам от него пахнет сырой землей, потом и горелой резиной. Если подумать, все это делает "мужиком" в основном его. Если подумать, любого, кому хоть раз надо было справляться с твоими истериками, стоит окрестить "почетным мужиком". Даже Дору. Особенно Дору. Ну вот. Теперь ты запутался.***
TRUE LOVE IS POSSIBLE
Когда он возвращается с ночного заезда и видит, что ты не спишь. Что ты все еще хочешь нажраться, но вместо этого куришь и ждешь его – что ты сделал бутербродов с колбасой и заварил кофейник. Поставил рубашки с пятнами на подмышках и воротниках отмокать в отбеливатель. Что ты искал чем себя занять чтобы ноги не понесли тебя в круглосуточный на углу.TRUE LOVE IS POSSIBLE
Потому что завтра выходной. Это конечно неNEXT WORLD
но почти, что-то похожее. Ким влезает тебе на колени и сует пальцы в перчатках, с запахом Кинемы и сигаретного дыма, тебе в глотку. Ты давишься и благодарно мычишь. – Гарри, – говорит он, – Гарри... Киму нравится секс. Еще одна в копилку "мужика" – Киму очень нравится секс, с тобой и вообще, и он не устает. Он умеет держать свое тело, всего себя, под контролем. Когда ты пытаешься коснуться его на работе, он похож на литую статую. Но – у него слетают тормоза как только вы возвращаетесь домой. Поэтому он не сразу приходит в себя когда чувствует, что твоя рука у его щеки дрожит. Что ты снова плачешь. Ты успел увидеть на его щеке черное пятно. Какая-то сажа. Масляная моторная дрянь. Угольный дым Джемрока – и красные буквы, которые пересекают его грудь.FOR NEW PEOPLE
IT IS TOO LATE FOR US
– Гарри? – Тебе нравится когда тебе больно? Он моргает. У него короткие черные ресницы. Несколько раз подпаленные брови – они теперь задрались вверх. – Что?.. – Она мне снилась. Сказала, что ты хочешь чтобы я сделал тебе больно. Что ты только поэтому со мной. Ким отстраняется. Ты думаешь – вот оно. Он уже успокаивал тебя сегодня ночью, и с него хватит, у тебя для этого есть мозгоправ и таблетки. Ему нужно было уйти из дома чтобы побыть одному – он любит, в самом деле, быть один, наедине с радио, машиной, инструментами, моделями или потрепанной книжкой про энтропонавтов. Он любит быть один больше чем он любит быть с тобой, чем он любит твой ум как у ищейки, твои зеленые глаза, твои руки и твой член. – Ты не делаешь мне больно. – А это что такое? Ким вздыхает. – Это называется абстинентный синдром, Гарри. И, скорее всего, паническая атака. Если ты думаешь, что я не знал, каково жить с бывшим наркозависимым, то ошибаешься. – Откуда? Он фыркает. – Мы живем в Ревашоле. – Зачем? – Зачем... Мы живем в Ревашоле? Не то чтобы я никогда об этом не думал... Ты утыкаешься ему в шею и целуешь. Он вздрагивает. Он все еще тебя хочет – если ты опустишь ладонь между его ног, то почувствуешь, что он мокрый. – Зачем ты со мной? Ким стаскивает с руки у тебя за спиной облизанную перчатку. Он очень устал. – Потому что я люблю тебя. – А не поздно? Он хочет что-то спросить – ты чувствуешь, как работает его челюсть. Потом он понимает. У него открывается рот, делает из губ беззвучную "о". – Думаешь, нам даже пытаться не стоит? – Я... Может, знаешь, они забрали всю в новый мир. Новые люди. Всю... Всю любовь и всю нежность. Отправили на контейнеровозах через Серость, а нам ничего не осталось. Он слезает с тебя. Тихо снимает куртку, футболку, стягивает штаны. – Я в душ. – А что насчет?.. – Я все сказал, Гарри. Я люблю тебя. И иду в душ. А потом спать. – А что с TRUE LOVE? Он снимает носки и остается в одних трусах и очках. – Я не знаю, – говорит он, – как ты сделал это ртом. Но мне все равно. Я сказал что думаю. Делай с этим что хочешь. Он кидается в тебя свернутым мячиком из носков и уходит. Ты слышишь, как Ким матерится когда в душе его окатывает сначала холодной водой, как он настраивает температуру и как, в конце концов, скрипит его рука о бортик ванны пока он мастурбирует.***
Ты гладишь себя по щеке. Размазываешь по бакам сажу, какую-то моторную дрянь. На груди у тебя красные буквы.WREAK HAVOC ON THE MIDDLE CLASS
Раньше ты не мог. Моралинтерн не давал тебе сдохнуть от голода только чтобы ты охранял их – дома, телики и машины – как цепной пес. Теперь ты не можешь потому что среднего класса в Ревашоле почти не осталось. Они увезли с собой на Оксидент контрабандой то, чего там раньше не было – любовь, нежность, поцелуи, поцелуи, поцелуи – в маленьких коробочках и больших контейнерах, набили в аэростаты так что те не могли оторваться от земли. Выпавшую под шосси нежность собирали Ревашольские крысята, и теперь на всей Островалийской изоле она осталась только у них. Ким даже не протягивает ей руку. Он кланяется, положив ладонь в перчатке на солнечное сплетение, между легких, между блестящих пуговиц. – Я – Долорес Деи, – говорит она. – Я знаю, моя Светоч, – говорит он, – я вам служу. Вы не помните? Она улыбается ему как ребенку и протягивает руку, но замечает у него на щеке грязь. Вывеска кассетного проката мигает за ними малиновым светом, твои ноги пристали к трещине между полосок на переходе. – Вы дали ему меня убить. – Но он был прав, моя Светоч. Вы не человек. – Это значит, что меня можно убивать? – А вы умерли? Она думает. Обводит пальцем подбородок, похожий на персик. – Наверное, нет. Вас все равно будут судить. За предательство, дезертирство и мужеложество. – Ревашольская Коммуна легализовала гомо-сексуальные отношения еще в начале века. – Простите, я не застала. А предательство и дезертирство? Он улыбается, словно бы извиняясь. – Не успели. Долорес гладит блестящие пуговицы на черном мундире Кима. Тебе кажется, они все же друг другу понравились. Ты чувствуешь через кокон сна, слои и слои – абрикосов, малинового дыма, каштанов, сажи, красных букв, белых одеяний и жара и света – как настоящий Ким ложится с тобой в постель. Как под его телом прогибается матрас, как он закидывает через тебя руку и пахнет хвойным шампунем и морской водой. Хвойным шампунем и сексом. – Ты же его не любишь. На самом деле. Ким щелкает каблуками и выпрямляется перед ней. – Со всем уважением, моя Светоч, мэм, я не стану обсуждать с вами нашу личную жизнь. – Я брошу тебя в темницу. Ким склоняет голову. Он снова улыбается. – Как скажете, мэм. Может, я там высплюсь. Она подает ему руку, и он берет ее под локоть. Когда они оба уходят к нависшему над улицей граффито, то даже не оборачиваются на тебя, и над крышами раздается стук неровных колесиков ее чемодана. Они оставляют тебя на перекрестке, парализованным и наедине с черными от угля гигантами на граффито. Ты смотришь и смотришь на них и слушаешь, через слои и слои и слои сна, как настоящий Ким – наверху, в реальности – храпит, уткнувшись лицом тебе в спину.