Трам-та-ра-рита

Идет по рельсам он всегда И держится за провода. И всякий раз звонок дает, Что отправляется вперед. И. Ищук Всякое дурное настроение, кто бы что ни говорил, развеивается по дороге домой. Только бы поймать мелкую удачу за хвост, и остаток дня спасен! Волосы, собранные на макушке, приплясывали в такт шагам. «Стой, стой, стой…» — в отчаянной попытке успеть на трамвай, она не ощущала ни духоты, ни назойливой струйки пота на лбу, ни впившейся в плечо лямки рюкзака. Ну, еще немного и… Трамвай деловито захлопнул двери и с грохотом покатил прочь. Да-а-а уж, всякое дурное настроение! Девочка с досады крутнулась на одной ноге и разношенной туфлей пнула булыжник. Вот тебе! Теперь четырнадцатый ждать минут десять, не меньше. Вечность! Загребая носками обуви пыль побрела было к ларьку за водой, но замешкалась. Денег совсем не осталось, невезуха… Облизнула губы. Зачем только бежала? Девчушка стащила с себя пиджак и обернула его вокруг талии, завязав рукава. Целых. Десять. Минут. Еще один камешек полетел, звякнув о рельсы и отскочив к туфлям. Она задержала на нем взгляд и хмыкнула, затем воровато огляделась по сторонам: почти никого. Всего-навсего тощий дядька уткнулся в бумаги, торчащие из потрепанной папки. Он то расхаживал по остановке туда-сюда и бормотал себе под нос, то потирал щеку, словно прочитал что-то нелепое или зазорное. «Нет, этот не заметит.» Наклонилась, подняла с земли булыжник и быстро положила его на рельсу. Луч солнца отразился от стальной балки, как бы подмигнув — игра началась. Девочка отряхнула ладони о юбку и поспешно отошла в сторону. Взглянула украдкой: нервный дядька по-прежнему изучал свои бумаги, нахмурившись. «Взрослый!» — проскользнуло легкое пренебрежение. Она запрокинула голову вверх и сощурилась. До-о-олго, так до-о-олго-о ждать. Ну прямо-таки сонная муха, греющая лапки на солнце! Вдалеке зазвенел трамвай: — Тр-р-р-р-а-ам! — красно-желтый, с облезшей по бокам краской и согнутой электрической дугой, он шел вперед, не зная преград. Во рту появился горьковатый привкус. Грохот колес приближался, а девчонка не сводила глаз с беспечно поблескивающего на солнце камешка. «Может, убрать?» Трамвайная тень еще не подобралась к нему… Она прикусила губу. «А вдруг перевернется?» Представила, как яростно заскрежещут колеса, как неуклюже покачнется вагон и рухнет на асфальт, вспоров его железным боком… «Как падают трамваи? Наискось или прямо?» Паника, разбитое стекло посыплется на темный асфальт прозрачной солью… У нее перехватило дух. Чье-то немое любопытство обожгло затылок, но уже не обернуться. Слишком страшно. Испытывающий взгляд взрослого — расстрел в упор. Уж лучше просто вглядываться в номерок на лобовом стекле и ждать. «Перевернется? Не перевернется? Ой-ой…» Провода над головой загудели от напряжения. Железная гусеница уверенно понеслась вперед, и тень накрыла рельсы. «Не буду, не буду больше! И в трамвае ездить не буду! Честное слово, только бы…» Рогатый невозмутимо проехался по камню, словно по кусочку масла, плавно остановился и заурчал. Двери открылись с лязгом; по ступенькам застучали каблуки, заскрипели подошвы туфель. Никто и не приметил, как покачивался вагон. Девочка подкралась к колесу и застыла, не поверив своей удаче. «Распилил камешек в мелкую крошку…обалдеть!» Она не решалась войти, всё стояла и смотрела. Двери подождали и возмущенно захлопнулись у нее перед носом. Колеса тронулись с громким стуком и шипением, напоминая своим тактом: правила-есть-правила, правила-есть-правила, правила-есть-правила… «Обещала!» — блеснули рельсы, уводя трамвай вперед. Она завороженно глядела вслед удаляющемуся номерку, затем повернулась к остановке. Дядьки и след простыл. **** — Не то, нет, не то… — пробурчал он себе под нос и покачал головой. Пару раз метнул нервный взгляд в сторону прохожих, не в силах угадать выражения лиц на расстоянии, и сгорбился. Холод пробирался сквозь прохудившуюся подкладку куртки и свирепо кусался под шерстяным свитером. Но Перов не отрывался от чтения. В носу защипало. Ожидание сегодня затянулось дольше прежнего. Все приезжавшие трамваи были решительно не теми. И вот, когда уже не чувствовалось ног, по всей округе разнеслась эхом трамвайная трель. Двери шумно лязгнули, ударившись о балки, и он расплылся в улыбке. Из теплого салона нехотя, все как один, выбирались пассажиры. Последней оказалась пожилая дама с тростью, и Перов с радостью подал ей руку. Но та лишь сердито взглянула на него, покинув вагон. Может, ему следовало задаться вопросом, отчего это она разозлилась? Однако ботинок резво ступил на подножку, и второй тут же последовал его примеру. Салон встретил обыкновенным теплом и уютом, и Перов приободрился: расправил плечи и плюхнулся на желтое изогнутое сидение; поерзал и уселся удобнее, закинув ногу на ногу. Из папки достал еще один лист и принялся внимательно изучать. От середины лба до переносицы пролегла заметная морщина. Он растерянно потер щеку и снял шапку. — И как же это…чтобы вот так…а что, если… — вслух заговорил сам с собой. Посидел в тишине пару минут, вжикнул молнией на куртке, стянул шарф и бросил его на соседнее сидение. — Знаете, что я думаю, Перов? — ворвался в его напряженные мысли насмешливый женский голос. Писатель резко вскинул голову и часто заморгал, вовсе не ожидая услышать чего-то такого. В дальнем конце вагона ему помахала размытая рука. — Опять вы, — недовольно заметил он и подвинул к себе папку, будто боялся, что ее отберут. Лист чуть подрагивал в руке. Неявственная женская фигура, пошатываясь и придерживаясь за поручни, двинулась по проходу. Она присела сзади, и видение обрело резкость: невысокая, изящная, с очень даже милыми чертами лица, искаженными, однако, глумливой улыбкой. Темные волосы, остриженные под замысловатое каре. Перов нахмурился. Разве бывает каре замысловатым? Ну как же…как же это правильнее сказать? Беда с этими описаниями. Прямо-таки беда…и ведь глаза у нее светло-карие, а упомянуть совершенно забыл! — Так вот, знаете, что я думаю? Перов пожал плечами, сосредотачивая взгляд на мелких каракулях. — Вам надо дописать уже и, наконец, издаться! Не то так и будете ездить в трамвае. Он посмотрел на нее как на сумасшедшую. — Ну вот о чем таком вы так долго пишете, — она придвинулась ближе, уцепившись тонкими пальцами в медный поручень, — расскажите. — А может, еще и сериал ваш любимый обсудим? — Ну как хотите, — обиженно повела плечом девушка и отвернулась к окну, — станет теплее, выйду и дальше по рельсам пойду! Хам. Впрочем, помолчала она недолго и сразу же принялась за своё: болтать о пошиве занавесок, о приготовлении бризоль, о том, что лампочки в салоне следует хоть иногда протирать от пыли, а окна бы помыть. Он цокнул языком. И к чему только остановился трамвай пару месяцев назад? Шла бы себе дальше по рельсам и мерзла, эта проклятая, сующая всюду свой нос, Рита. Вагон плыл вперед, считая остановки. Язык всё никак не заплетался, а слов ею было сказано не мало, и от этого Перову было досадно. — Хорошо, ладно! О девочке. — А…? — она запнулась, будто кто-то подставил ей красноречивую подножку. — Я говорю, о девочке пишу. Такой…которая ничего не боится. — Ну, не бывает так, — тут же категорично заявила Рита и фыркнула. — Все чего-нибудь, да боятся, — поскребла ногтем иней на стекле, — не вижу, моя остановка или не моя? Быстро она утолила свой интерес… Перов промолчал, лишь нетерпеливо постучал по раме. За окном плыли густые кучевые облака словно ряды круглых белоснежных башенок; вагон взмывал всё выше и выше. Самое время писать! Мотор урчал, трамвай постепенно замедлял ход; Рита встала и подошла к дверям: — Хотите честно? Дурня, а не идея. Она уверенно шагнула в гряду плотных облаков, зависших в небе, и даже не вскрикнула. **** Едва повеяло весенним теплом, Рита изменила свой маршрут, и времени у Перова появилось предостаточно. Это к лучшему. Она пренебрегала всеми правилами хорошего тона, оскверняя салон звоном мелочи и приторным парфюмом. А голос…её голос мог довести до нервного истощения. Только почему-то за окном все чаще мелькали привычные пейзажи, глазу не за что было зацепиться. Мутное пятно, в которое сливались все дома, убаюкивало, и он начинал клевать носом. Иногда, напротив, короткие пантомимы случайных прохожих привлекали внимание больше, чем собственные строки. Времени стало больше. Стало ли? Порою стук колес и дребезжащие стекла сливались в невыносимую какофонию звуков, и Перов принимался искать источник самого назойливого шума, который едва ли можно было устранить.  — Тра-а-а-а-м! — разбудила неожиданная трель, и он отлепил щеку от стекла. Дождь неровными струйками смывал с окон придорожную пыль. Трамвай не шел, а полз медленной гусеницей, как будто что-то впереди мешало. Перов присмотрелся, но ничего не сумел разглядеть. Двери механически лязгнули, и ноги сами ринулись по проходу. С опаской выглянул наружу: Рита, проклятая Рита, вышагивала по рельсам в прозрачном дождевике. И слова выглядели бы о ней так же непечатно, как если бы она разгуливала в неглиже. — Уважаемая! — заорал Перов. — Не сошли бы вы с рельс? А та, знай, шла себе дальше, даже не вздрогнув. — Эй! — Тра-а-а-ам! — А? — она обернулась и вытащила наушник, слегка прищурилась, оценивая идущую за ней трамвайную процессию и засмеялась. -До Подола не подвезете? **** — Там…там…облака натуральные! — вскричала Рита, обеими руками уцепившись за ближайший поручень. Её отросшие темные волосы развевались на ветру, словно флаг капитулировавшего государства; а страх начисто стер привычную вульгарную насмешку. Вот только теперь, пожалуй, она и была очаровательна. Перов глядел на неё одновременно с недоверием и восторгом маленького ребенка. — Вы в самом деле их видите? — Так не слепая ведь! Где…где рельсы, где остановки, где вообще хоть что-нибудь? — Хотите почитать? — только и смог он выдавить из себя, зашелестев испещренными правкой листами. — Псих…вы форменный псих, — покачала головой Рита. — Мне кажется, вы теперь тоже, — замечание это далось Перову не без труда, зато помогло ей прийти в себя. Она взбеленилась и решительно разжала сначала одну ладонь, потом вторую и, чуть помедлив, повернулась к распахнутым дверям спиной. — Ну, давайте сюда свою макулатуру. Рита читала так медленно, что нервы уже были на пределе. Он шуршал карандашом и тщетно вносил правки. В папке осталось пару листов, лишь затем, чтобы заставить его завтра начать перечеркивать всё сначала. — Обалдеть, — отозвалась она, и карандаш замер; Перов не решался взглянуть на нее, — никогда в жизни еще не читала такой дурни. Он нахмурился, судорожно сглотнул и уставился на нее в недоумении, не веря своим ушам. — Ваша девочка, которая ничего не боится, хоть раз делала что-то… эдакое? Не дрейфила, скажем, глядя на камешек под колесами, подложенный из чистого любопытства и шалости? Что расшатается, упадет вагон, да так, что всех в лепешку? — Не понимаю. Рита откинула со лба прядь волос и посмотрела на писателя в упор: — Пусть она у вас и дальше пляшет по облакам. Неживая, неправдоподобная. — Дайте сюда! — разозлился он и грубо вырвал у неё из рук листы. Сколько времени он потратил на них… — Почему вы пишете о ней, ей же чужды человеческие чувства! — Не чужды! Замолчите. Не чужды! — у него задрожали руки от гнева. - Вспомните свои страхи, разве у вас их нет? А эти описания…они ужасно…ужасно… — Нет. Это вам — чужды чувства и понимание! Только и умеете по рельсам шляться, как дура! Она вскочила с места, непроизвольно стиснув руки в кулаки. Щеки у нее вспыхнули. Облака за окном стремительно сворачивались точно пенка на закипевшем молоке, разделялись и выстраивались в правильные прямоугольные линии домов и магазинов. Он яростно складывал листы в одну стопку. Запихивал их как попало. Сердито сопел и не решался смотреть ей в глаза. Погорячился, но что уж теперь? Рита, растрепанная и злая, уже не видела за окном ничего, кроме привычного близорукого мира. Она бросилась к дверям, как ужаленная. Но на выходе задержалась, сжав поручень: — А вы рискните, Перов, рискните поднять свою задницу и издать эту книгу. Трамваи прямиком в нужные издательства не ходят, правда? — и выпорхнула из салона прочь. В этом была вся её манера разговаривать. И он не нашелся, что ответить. Проклятая Рита угодила аккурат в болевую точку. **** Осенний дождь отчаянно косил по стеклу мелкими иголками, и рубил на корню всякое желание выходить на прогулку. Притих шорох карандаша — взгляд скользнул по финальному листу. Ну вот… Трамвай заурчал и остановился, двери непривычно тихо лязгнули и замерли. Перов спрятал текст, перевязал папку растянутой резинкой покрепче и уставился немигающим взглядом в окно. Такое неподходящее время… Прохладно и сыро. Он поежился и недовольно скривил лицо. Посидел какое-то время в салоне, пока ряды тусклых ламп не погасли. Стало пусто и темно. Накинул на голову капюшон, спрятал папку под куртку и застегнулся. Всё. Пора выходить. Угодил ботинком в лужу и выругался. Потоптался на месте, решаясь, в какую сторону свернуть. Ведь когда долгое время следуешь прямому маршруту, теряешь сноровку менять направление. Если бы по рельсам сейчас шла Рита, проклятая Рита…он бы догнал её и предложил перебежать с ним во-о-он ту дорогу наискосок. И она бы согласилась. Непременно согласилась. Перов осторожно сделал шаг, словно боялся упасть. Это оказалось страшновато. На светофоре замигал зеленый человечек.