Неоново-розовый мелькает по левому краю дороги зазывно, легкомысленно, весело, словно там не очередной сетевой бордель, а воздушные шары и стаи фламинго, сами похожие на шары. Они неспешно шагают за витринами, неся розовое облако тел навстречу прохожим и оставляя позади искристые перья.
Льёт дождь, и в лужах отражаются цветные огни, бесконечные двери и окна, ведущие во тьму иллюзий.
Дрожащими пальцами Ло с усилием давит себе на глазные яблоки. Прямо над ним опускает голову сквозь потолок автобусного вокзала птица на тонких изящных ногах — подобно видению во сне или в толще воды. Она надвигается на Ло, изогнув длинную шею и хлопая крыльями — неотвратимо.
Он по-детски жмурится, пережидая момент ужаса — и холодок в нейронных приемниках на шее; волоски дыбятся на руках от мелких разрядов тока. Контекстная реклама ломится в мозг, беззастенчиво и грубо, считывая память, желания, надежды — иногда точно, а иногда как в кошмарном сне, исказив всё и опошлив: читать тонкие эмоции и все грани чувств до сих пор не умеет ни одна сеть.
Ло отворачивается. Ему противно, гадко и скучно. Он устал, что не новость, и плохо соображает, раз фрейдистское дерьмо так настойчиво лезет в мозг. Ло сутулится, вбивает кулаки в карманы толстовки поглубже. Досада, что пожадничал купить фильтр на вход и теперь спам захлёстывает волной, свербит в горле. Он считает пульс и бредёт, упрямо глядя под ноги. Нодати оттягивает плечо и посылает в мозг строчки кода: тонус мышц, кровяное давление, химия крови, импульсы мозга — всех живых на расстоянии трёх метров и отдельным файлом — самого Ло. Привычный фоновый шум.
На Ло выпрыгивает из огромного торта на соседней вывеске девица в ковбойских штанах и шляпе, с вульгарным алым ртом. На голой, чуть обвисшей груди рассыпаны блёстки и розовые сердечки, волосы тускло блестят позолотой, блестят зубы в обворожительной улыбке. Сердечки ползут с груди на плечи и руки...
Залечь в квартале красных фонарей и отоспаться, обкатанный за десять лет способ уйти и от навязчивой заботы команды, и от внимания клиентов, и от трудоголизма — трещит как шов, зашитый пьяным хирургом. Чёрт побери, какого хуя?!
Он не хочет ни трахаться, ни вспоминать, ни сублимировать. Только спать.
Он пятьдесят пять часов оперировал на сердце одного недоумка.
Кора умер ровно тринадцать лет назад. В этот день.
— Эй, малыш Ло, хочешь, я подарю тебе сказку?
Высокий светловолосый мужчина зовёт его к себе зажатой в пальцах сигаретой и фальшиво улыбается. Свет фар проезжающей машины высвечивает лицо призрачно-голубым — красивое и мёртвое, с сияющим ореолом от взвеси дождя.
Ло подвисает на секунду от знакомой улыбки — табу, табу, табу, мигает красным в мозгу, — и со злостью отключается от сети полностью. Вокруг всё меркнет.
Так нельзя. Так опасно. Безопасно будет у мадам Жюли. Среди реальных шлюх, не лезущих в голову. Он не раз оказывался между их ног — единственный, кто не брезговал и не прочь был расширить свои навыки, — чтобы выписать лекарство или справку о полном здоровье. Его там любили и ждали, совсем бескорыстно. Почти как на Северном Тане. Почти как… Он.
«Очень смешно, Ло. Ты хоть сам себя слышишь?»
Дыши, Трафальгар Ди Ватер Ло, ты же нервная девица! Может, ещё нюхательной соли достать? Позор. Сожми зубы и дыши.
На соседней улице Детка Пять целуется взасос с Джокером. Ло натягивает шапку поглубже за меховой козырёк — но успевает заметить, как голограмма поднимает голову, похабно облизывается, идёт помехами. Над прохожими плывет цветистая реклама, баннер за баннером, большие и кричащие, маленькие и шустрые, они переливаются, мигают надписями, улыбками, вагинами и членами, изгибами тел и посулами любви и удовольствия. Росинант качает головой и гладит Детку Пять по волосам. Ло проходит мимо них, когда Детка прикуривает коммандеру, привстав на цыпочки, — и сжимает одеревеневшими пальцами старую исцарапанную зажигалку «Альбатрос» Коры-сан. Почему каждый чёртов раз так больно — как в первый?
— Привет, Ло. Чего бы ты хотел от меня?
— Молчания и возможности хорошенько поспать, — с раздражением отвечает Ло, стягивая через голову водолазку. Новенькая, что ли? Всех лиц с его работой и не упомнишь. Скорей он запомнит шрам или какую патологию. Почему её не предупредили? Ло хмуро смотрит на девушку.
— Хороший сон бывает после хорошего секса, красавчик. Изобразить немую? Я могу стать для тебя кем угодно.
Она высокая, тощая, с карими глазами и копной вьющихся рыжих волос.
Она совсем не похожа на Кору. Совсем.
— Можешь звать меня Кора, малыш. Я буду твоей богиней весенних игр.
«Богиня» затягивается из мундштука, и между узких накрашенных губ льётся ароматный пар папироски, прячет снисходительную, без капли миловидности улыбку.
Ло хватается за разъём в шее и панически озирается. Взлом? Совпадение? Подстава?
— Пошла вон, — хрипит он. Девица пожимает плечами, тыкает наманикюренным пальцем в кнопку над кроватью: «зови, если передумаешь». И спотыкается о порожек, шагая за дверь.
Иногда банан — это просто банан, стискивает зубы Ло и трясётся в истеричном смехе. Он просто устал. Ему надо поспать.
Но, оставшись один, Ло не может сомкнуть глаз в слишком холодной кровати и, встав, бродит по комнате без смысла и цели. Заглядывает за расписанную снежным пейзажем ширму: в углу ютится старое трюмо, и в россыпи безделушек на нём взгляд цепляется за помаду знакомой марки.
Блядь. Он закрывает глаза и дышит. Сука.
Мышцы сводит от напряжения и желания переломать себе пару суставов — физическая боль хорошо отвлекает, но Кора-сан просил беречь руки и не делать глупостей.
Кора-сан. Одна сплошная глупость. Улыбка в помаде, вонь дешёвых сигарет и палёной шубы, тёплые руки. Никто не обнимал Ло так уютно, заботливо, крепко, по-идиотски.
Ло смотрит на россыпь косметики и безотчётно, намагниченно тянется к тюбику: рисунок на крышке облупился, матовая краска внутри измята, и на секунду брезгливость протестующе подаёт голос. Ло хмурится, но отбрасывает всё — и мысленно дёргает чеку.
***
Краска прохладной плёнкой касается губ, неровно закрашивает верхнюю, смазывая форму. У него всегда были тонкие, жёсткие губы, не чета красивой плавной линии с чувственной полнотой у одного неуклюжего Донкихота. Тогда это был просто намалёванный рот, вечно обожжённый сигаретой или с жутковатой улыбкой из-за окровавленных зубов. Иногда помадой, а иногда и в прямом смысле.
Сейчас Ло смог бы вслепую воссоздать его на любом лице. Он лепил Кору из керамопластика, чтобы не забыть ни одной черты, все пропорции, особенности и дефекты. Но верно ли он помнил? Детская память несовершенна, а измученная болезнью, ненавистью и страхом — тем более.
«— Мы обязательно тебя спасём, Ло! Вот увидишь! Не может такого быть, чтобы во всём свете не нашлось подходящего тела.
— Ты идиот. У меня янтарная болезнь, с ней ни одно протезированное тело не уживётся, она разъедает любую плоть. Синхронизация — ноль и хрен десятых!
— Полтора процента! Если бы только нам дали попробовать...
— Не дадут! Это риски. Нужно минимум восемьдесят три, чтоб решились на пересадку мозга. А у меня ещё Ди-ген. С ним ни одно системное обновление не дружит, все бэкапы вручную, за бешеные деньги, и диагностика с починкой, и все Ди занесены в реестр, а я из Флеванса! Поко-о-йник!
— Ло! Не реви! Давай подделаем документы. Я умею. Закрасим твои пятна, чтоб не шарахались, вон у меня и грим есть. А с Ди-геном как-нибудь разберёмся по ходу.
— Кора-сан, я тебя сейчас стукну!»
Под глазом нарисовать звезду получается легче, хотя она всё равно кривая, норовит расползтись по коже синими щупальцами, и жёлтый зрачок Ло с этой подводкой смотрится чуждо. У Коры-сан были карие глаза, почти янтарные на свету и глухие, блёклые, когда он злился или думал о чём-то неприятном. Ло силится увидеть отзвук этого тепла в своих радужках, но тщетно. Ди-ген сильнее гена тенрюбито, он паразит, он замещает любое днк, даже если от тебя осталась одна голова.
«— Кора-сан, что ты делаешь! Вставай! На Миньоне код Красный! Доф… Чт… Ыымфп! Тьфу, ну и гадость этот твой персик!
— Ло. Ло… Не плачь. Всё… в порядке. Ну! Улыбнись! Теперь синхронизация… Опе-Опе кого угодно к чему угодно подключит. Так Доффи говорил…
— Он говорил, что хочет Опе-Опе себе и стать Богом! Он нас обоих убьёт…
— Ха-ха, что за сказки! Свою голову он к Ди не пересадит, кхе-кхе… даже ради бессмертия! А вот моё тело… извини, потрепанное немного… я завещаю тебе. Мой номер в реестре 01746. Донкихот Росинант. Живи, Ло. Будь свободен и счастлив».
Живи свободно, не оглядываясь, и будь счастлив, Ло. Я люблю тебя, заяц.
И я тебя, Кора-сан. Спасибо за подарок. Я не хотел его, идиот.
Я вернул бы тебе и сердце, и тело, только бы ты жил вновь!
Ло содрогается от холода, обхватив себя руками — руками Коры-сан, в которых так мало осталось от любимого, самого важного человека, в которых так много теперь самого Ло, часов, проведённых со скальпелем, пинцетом, антисептиками и шприцами, бинтами — и платами, проводкой, виртуальными схемами… Сердцами в инкубаторах-кубах.
Он гениальный хирург, он может победить любую болезнь.
Любую, кроме той, что у него внутри.
— Я так люблю тебя, Ло, — шепчет отражение с лицом Корасона, улыбкой Корасона, глазами Корасона. Ло всхлипывает, тянется к нему — и не может. Ничего не может. В жёлтых радужках маска Коры-сан дрожит и кривится, ползёт горячей краской по щекам. И со стуком двери его окликают:
— Трафальгар Ло? Меня зовут Кора. Я сделаю реальными ваши мечты!
А-а-а-а-а-а-
Крик разрывается в голове гранатой, льется по каналам связи белым огнём, ввинчивается мертвенной тишиной вируса во все бли-жай-ши-е се-ти-больно-больно-больно-больно, мир раскалывается, и он вместе с ним, на части, на кусочки, на молекулы, на россыпь пуль хруст костей трупы в телеге отчаяние пятна крови ненависть ненависть ненависть ялюблютебя…
Любовь в форме съеденного сердца.
… Сквозь белый шум и боль проступает… тепло. Огромные руки баюкают его, гладят по спине, и Ло становится невыносимо страшно и хорошо.
— Ну, ну, не плачь. Ты же взрослый уже мальчик, Ло, зачем себя так доводишь? Смотри, что ты наделал. Разрушительная сила Ди. Восхитительно. Но ты себя так угробишь.
Распахнув горящие от энерго-перегрузки глаза, Ло озирается — и не может понять.
Над головой в клоках пара качаются балки перекрытия и оборванные провода линий интернета.
Из стены торчат руки и ноги, изломанный женский торс в веснушках, чей-то дряблый живот с вялым членом под тройной складкой жира, пульсирующий ещё спермой анус. Целые тела с ровными срезами от нодачи — и брызги крови от пола до потолка. Мерные звуки капель пронизывают шипящие искры проводки.
Голова со спутанными рыжими волосами таращится на него кукольным взглядом с ближайшей стены.
— Меня зовут Кора. Я исполню все ваши меч… ты… я… зо-вут… Ло?
Он воет.
Беззвучно и оглушительно.
***
Дофламинго смотрит поверх чернявой головы в разбитое зеркало. На сутулую фигуру Ло, в которой так много от его брата, Корасона. Тот печально качает головой и затягивается.
Не трожь.
Это ты не трожь. Сам бы за ним присматривал, раз такой умный, а то бросил всё на меня. Не тебе одному он дорог, Роси.
«Не один Ло скучает по тебе».
Ло продолжает выть, цепляясь за Дофламинго, и Корасон замолкает, исполняя единственное желание клиента мадам Жюли.
