в тишине раздавшегося грома

      Наступает тишина. Давящая и уничтожающая. Ацуши кажется, что весь мир замирает на несколько долгих, до безумия долгих секунд. Он, будто зачарованный, смотрит на острый меч, проходящий сквозь Рюноске, а после срывается на крик, подбегая к упавшему телу. Внутри все ломается, тот хрупкий мир, который они вместе выстроили в душах друг друга, рушится, превращается в пыль, когда слезы стекают по щекам, а ладони окрашиваются в красный. Накаджима прижимает к себе Акутагаву и просит, умоляет, его не закрывать глаза. Он понимает, что жизнь вытекает из него вместе с кровью, но не хочет отпускать, Ацуши не может, они этого не заслужили. Их чувства с самого начала вскружили головы, а теперь эта любовь приносит боль.       Омега не дышит вместе с Рюноске. Он смотрим полными ненависти глазами на Фукучи и кутается в темный плащ, будто бы закрываясь от всего мира. Ацуши не хочет соглашаться с реальностью, он надеется проснуться в теплых объятьях, рассказать о страшном сне и заглушить страх и боль в сладких долгих поцелуях. Фикучи смеется, он резко дергает катану, крови становится больше, Накаджима не может это выдержать, он слышит хриплый шепот и моментально успокаивается, потому что он обещал быть сильным и не лить слезы при каждом ударе жизни. В этот раз из него будто вырезают часть плоти и льют горячий воск на рану.       — Я люблю тебя, моя ежевика. Пожалуйста, уходи. — Рюноске хочет его обнять, стереть слезы и защекотать до сбитого дыхания и надрывного смеха, чтобы поднять настроение, но альфа может только слабо сжать ладонь и в последний раз посмотреть в сиреневые глаза, впервые не видя там летнего заката. Только красные пятна и угасающую надежду.       — Я очень-очень люблю тебя. — Ацуши выпускает его из рук и делает шаг назад. — Каждый мой рассвет принадлежит тебе, — касается бортов и не сводит взгляд до последнего, пока не падает в воду.       Люблю тебя, моя ежевика…       Ежевичные пирожные на крыше недостроенных многоэтажек, сладкая клубника летними вечерами на берегу моря, кексы с красной смородиной на первую годовщину, когда они случайно сожгли духовку, забыв о выпечке, полностью отдаваясь друг другу. Белые пионы, как внезапный подарок, который Рюноске так любил делать Ацуши, после выслушивая от него по телефону смущенные возмущения; ярко-желтый шарф, который омега сам связал на день рождения альфы и повязывал его ему каждое зимнее утро, целуя губами в гигиеничке, чтобы увлажнить чужие. Просмотры ужастиков в дождливые дни, когда Акутагава лежал на бедрах Ацуши и накрывал лицо подушкой на страшных моментах, их долгие утра, проведенные в нежных прикосновениях на кухне, громкие стоны в каждой комнате, ставшей уютной квартиры. Они были повсюду. Воспоминания в каждом уголке города, в каждой комнате дома, в ближайших кондитерских, в белых пионах, которые так напоминали их свадебные костюмы. Пение канареек, которых заказал Рюноске вместо голубей. Каждый момент, звук, аромат, вкус проносится в голове, разливают тепло в душе, которое превращается в кислоту, сжигающую все.       Ацуши почти не дышит, когда ступает на берег. На него смотрят люди, но ему все равно. Эмоции поднимаются, словно лава в проснувшемся вулкане. Он не отвечает на вопросы коллег из агентства, только прижимает к себя плащ и падает на колени, начиная дрожать. Ему холодно, он чувствует ползущую пустоту, чувствует, как цветочный узор на теле бледнеет и пропадает с кожи, вспоминает, как Рюноске любил водить по нему кончиками пальцев и целовать перед сном, наслаждаясь мгновением. Накаджима не может дышать, он не чувствует кислорода. Омега стирает слезы, но те льются с новой силой, кусающая истерика накрывает волной, будто цунами, и Ацуши не может устоять под силой и напором.       Его любовь, надежду, утешение, счастье, нежность, наслаждение убили на глазах у Накаджимы. Из мыслей не получается выкинуть картину лужи крови и забыть хриплое…       «Я люблю тебя, моя ежевика».       Дазай опускает руку на плечо и пытается поднять Ацуши, но тот отмахивается и тонет в боли еще больше. Она цунами накрыла его, заполнила легкие и сжала сердце. Накаджима лишь на секунду замолкает, когда чувствует, как горит щека, а после смотрит на Осаму, который потирает ладонь.       — Успокоился?       — Не смей прикасаться ко мне. — Омега отползает назад и резко встает на ноги.       У него кружится голова, тело не держит, а мысли путаются, но Ацуши отходит от них, от тех, кто не смог придумать более правильный план, чем убить одного из них. Закат в Йокогаме кровавый, как пятна крови на грязной палубе, как отражение в сиреневых радужках, как цвет любви.       Домой Накаджима приходит под ночь. Он падает на подушки и вдыхает такой родной запах, который со временем пропадет. Всюду воспоминания и напоминания. Омега оставляет последние слезы за дверью и засыпает, мечтая утром увидеть на столе записку и коробку с выпечкой. Рюноске приходил поздно и уходил рано, поэтому каждое утро оставлял для Накаджимы милые записки и теплые круассаны. «Проведи свой день хорошо, моя ежевика :)» «Не было ванильных, но, надеюсь, эти тоже вкусные. Улыбнись, моя ежевика». «Киса, ты — лучшее событие в моей жизни, пусть твой день пройдет восхитительно!» «Я взял с собой шарф, поцеловал тебя перед уходом, позвони мне в обеденное время». «Я не стал тебя будить, но знай, я люблю тебя».       Каждое слово всплывает во сне Ацуши. Он прижимает к себе противоположную подушку, кутается в одеяло, но не может согреться, без рук Акутагавы омега будто бы посреди снега. Его мир заносит метель, замораживает каждый цветок, скрывает солнце и превращает голубое небо в серое пятно. Накаджима обнимает одеяло во сне и видит под веками самые прекрасные и сладкие моменты из их совместной счастливой жизни. Ацуши улыбается сквозь сон, ощущает фантомные прикосновения к волосам, лицу, трепетные касания губ к губам, поглаживания рук и тихий шепот, окутывающий со всех сторон.       Сиреневый рассвет опускается на город. Туман укрывает белым одеялом каждую улицу, погружая в еще большую утреннюю сонливость. Ацуши чувствует холод и открывает глаза. Он находится в глупой надежде, когда скидывает одеяло и касается холодного пола. Фиолетовые пятна скользят по светлым стенам, по фотографиям, по милым записками около комода с зеркалом. Лучи рассветного солнца выделяют самые значимые моменты, которые согревают и ранят одновременно. Омега останавливается около зеркала и расстегивает рубашку, смотря на побледневший рисунок метки, ставший лишь остатками цветов и белыми шрамами на шее, плече и руке.       Пустая тишина кухни встречает Накаджиму неубранной с прошедшего дня посудой, двумя пустыми кружками и недописанной запиской, потому что прошедшим днем Ацуши проснулся раньше и проводил Рюноске, а после пошел с ним на проклятый корабль, который навсегда останется в памяти. Омега берет в руки бумажку и вчитывается в каллиграфические символы: «Доброе утро, моя ежевика. Люблю тебя. Сегодня мы встретимся на совместном задании, мы так давно не работали вместе. Я хочу тебе сказать…»       А дальше не дописано, потому что тогда Ацуши подошел к нему со спины и уткнулся между лопаток, обнимая под ребрами. Рюноске тихо рассмеялся и развернулся в руках, складывая свои на чужой талии. Он одарил омегу нежным взглядом и оставил на любимых губах короткий поцелуй. Они вместе ели теплые круассаны и строили планы на предстоящие выходные, которые никогда больше не наступят. Накаджима с новыми слезами уходит в спальню и кладет записку в коробку с остальными.       Ацуши стоит под струями душа и смотрит в одну точку, размазывая по телу мыльную пену. Он на автомате берет привычную одежду, но в последний момент тянется к рубашке Рюноске и кутается в ней, утопая в привычном аромате зеленого чая. Он приходит в офис с большой коробкой и игнорирует всех.       Накаджиме задают глупые, наивные вопросы о его самочувствии, состоянии души, выспался ли он. У омеги на душе буря, сотни игл боли пронзают хрупкие легкие и сердце, а новые слезы текут по щекам, когда Ацуши натыкается на букет розовых пионов, которые Акутагава принес ему два дня назад с упаковкой сладкой ежевики. В тот день они остались вдвоем после ухода всех и целовались в лучах оранжевого заката, кормя друг друга сладкими ягодами. Нежные прикосновения жгут по коже, будто раскаленное железо, но омега отмахивается от боли и открывает ящик, полный записками из букетов или внезапных маленьких подарков. Он высыпает все в коробку, молча, под внимательные взгляды, забирает букет и разворачивается в сторону выхода.       На плечо ложится чужая рука.       — Ацуши… — Дазай говорит с сожалением в голосе.       — Не прикасайся ко мне, я же сказал вчера, — шипит он и резко делает шаг вперед. — Ты все знал, ты все продумал! Ты сделал это специально! Ты виноват, Дазай, только ты! На его месте должен быть ты, — кивает на Осаму, — твой Чуя, — жмурится и мотает головой. — Куникида-сан, Кека, но не Рюноске! Вы знали, знали, знали, но ничего мне не сказали! Только ваша вина в случившемся, — говорит на грани очередной истерики и хлопает дверью, сбегая по лестнице.       — Ацуши, постой! — Кека пытается его остановить, но безуспешно, потому что омега отмахивается, прижимая к себе цветы и записки. — Это просто совпадение, поверь…       — Я не хочу никого слушать! Не подходи ко мне! — Накаджима хлопает дверью офиса и, не оборачиваясь, продолжает: — Просто дайте мне побыть одному. Ты не понимаешь, что я чувствую. Я потерял любимого, единственного человека, который был синонимом всех прекрасных слов для меня. Его больше нет, Рюноске не сможет обнять меня, я не смогу к нему прикоснуться, поцеловать, услышать его голос. Он был центром моей вселенной, теперь она рушится. Я не могу перестать любить и быть лишь для одного человека, если он лучшее, что случалось в моей жизни!       Нельзя тонуть в любви, она не должна становиться центром жизни, не должна занимать первое место в списке приоритетов, потому что терять ее больно, физически, морально. Ее потеря разъедает словно кислота изнутри. Ацуши накрыло цунами из чувств с самого первого дня. Он позволил себе плыть по быстрому течению влюбленности, после захлебнуться в водовороте Рюноске без возможности когда-либо всплыть. Омега забегает в переулок и прижимается к стене. Он не готов принимать происходящее, лучше бы это был страшный сон, который закончится теплым солнечным днем.       Накаджима тяжело дышит и стирает с щек слезы. Он чувствует себя уязвимым, ненужным всему миру, словно бабочка без крыльев. Ацуши задыхается во вновь нахлынувшей боли и пытается сдержать отчаянный крик. Ему не хватает Акутагавы, прошло слишком мало времени, чтобы ушла привычка к нежным прикосновениям, комплиментам, совместным ужинам. Перед глазами всплывает ужасающая картина окровавленной палубы и пустого взгляда. Ему всего лишь девятнадцать, но жизнь оставила слишком много шрамов на сердце. У него все впереди, но мечты о счастливом будущем рухнули вместе с телом любимого человека.       — Я так люблю тебя…       Наступает ночь, ночь длиной в день, неделю, месяц. Ацуши не может разогнать накрывшую его тьму. Он на автомате ходит на работу, не улыбается коллегам и продолжает ждать настоящего чуда. Со временем ждать становится легче, проще, привычнее. Рюноске перестает приходить в сладко-горьких снах, он больше не смотрит в ежевичные глаза, не касается кожи и не оставляет следов по всему телу. Он становится частью прошлого, частью важных воспоминаний, которые никогда не уйдут из мыслей. У Накаджимы целая коробка записок, фотографий, банка с сухоцветами из последнего букета и погасший огонь во взгляде. Он чувствует себя частью серой массы, которая течет по шумным улицам без крыльев любви за спиной. Каждый час в офисе кажется испытанием, потому что каждый сантиметр всех поверхностей хранит на себе улыбки, смех, поцелуи, прикосновения. Омега не может смотреть на пустой край стола, на котором так не хватает розовых пионов, ему не нравится уходить последним с работы, но не встречать под окнами Акутагаву, он ненавидит возвращаться в пустую холодную квартиру и готовить только для одного.       Месяцы сменяют друг друга. Проходит год, проходит часть потерянной жизни. Черты лица стираются из памяти, остаются белыми облаками на красном небе. Ацуши теряет себя все больше и больше, он не видит в отражении привычный образ, лишь боль в явной передозировке и нестерпимую любовь к Рюноске, которого нет, которого не вернуть, который больше не сможет быть рядом. Никогда.       Он слышит знакомые обращения от коллег, но никак не реагирует, потому что только одному человеку впредь дозволено его так называть, человеку, который больше никогда не сможет его позвать. Ацуши тонет в музыке, потому что она как обезболивающее. Действует точечно и помогает на несколько часов забыть про тянущее чувство в груди. Омега дает себе обещание — жить дальше, менять себя, встречать рассветы, не ходить по закоулкам в памяти, временно согревая тело и душу.       Накаджима меняет каждый аспект жизни на второй год: он больше не носит светлую одежду, создавая иллюзию, что он солнце. Теперь он тьма. Омега отращивает неровную прическу, собирает ее в высокий хвост и смотрит на многих свысока, чтобы те не смели давать ему ложных надежд и советов, он в последний раз встречает закат, сидя в детективном агентстве, а после подписывает заявление об увольнении. Фукудзава его не держит, отпускает, Дазай не отговаривает, только тепло улыбается и желает удачи, когда ловит Ацуши около здания мафии. Его жизнь — не день, теперь он очернился, стал ночью.       Мафия встречает холодное израненное сердце с улыбками, довольными лицами, они как змеи оплетаются вокруг шеи и сдавливают горло, перекрывая чистый кислород, лишь гниющий воздух зла способен поступать в легкие и превращать их в кусни плоти. Ацуши разрешает сделать это с собой, в нем не остается света, все его моральные принципы остались на корабле два года назад, когда всегда чистые ладони окрасились в ярко-красный, а счастливая душа разлетелась по ветру черным пеплом.       — Тебе отдадут кабинет Акутагавы-сана, — сухо говорит Хигучи и протягивает ключи. — Почему именно мафия, самый светлый омега? — чуть мягче.       — Потому что я хочу, чтобы боль была не только во мне. — Ацуши открывает дверь и застывает. Рабочий стол будто бы нетронутый за последние годы. — Сюда никто не входил… — Он аккуратно снимает липкую бумагу с полок и органайзеров.       «Позвонить Ацуши».       «Заказать для Ацуши цветы».       «Ответить на сообщение с котиками».       Рюноске был настолько внимательным, что всегда держал любимого омегу в голове, стараясь уделять ему время даже в плотном графике.       Боль Накаджимы вновь поднимается из глубин сердца, но теперь она небольшими волнами лижет ноги и растягивает губы в легкой улыбке. Время не лечит, оно помогает забыться и поставить другие приоритеты. Время помогло Ацуши смириться и отпустить, понять, что нельзя ничего вернуть и нужно смотреть вперед, не быть слабым, каким он мог быть лишь перед одним человеком. Было это взаимно.       Привычки изменяются вновь. С каждым днем тьма и обида заглатывают Ацуши больше. Он перестает чувствовать жалость на третий год пресного одиночества. Записки и фотографии остаются под закрытой крышкой, одежда больше не впитывает в себя терпкий парфюм Акутагавы, он становится нежной улыбкой, сиреневым рассветом, ежевичными пирожными и красным закатом. Альфа больше не синоним к боли, он сливается с буднями и вовсе растворяется в памяти. Он остается центром вселенной, но иной реальности, где омеге каждый день невыносимо приходить в пустую спальню и засыпать в чужой футболке. В настоящей Ацуши продолжает носить чужую одежду, но уже без тех слез, без отражений в зеркалах, без надежды.       Четыре года проходят неожиданно. Вначале они казались долгими, а после все понеслось спешно, как течение горной реки. Омега убил в себе остатки тепла, оставил лишь холод и безразличный взгляд на каждую просьбу стать мягче, помиловать очередную жертву и не разорвать ее острыми когтями. Ацуши сильный. Физически. Морально он в руинах, обломках от некогда цветущего мира.       Накаджима существует на Земле. Каждый день похож на предыдущий. Со временем, взрослением, он стал статнее, красивее, альфы стали обращать на него внимание, но натыкались на отвращение в фиолетовой радужке и кольцо на пальце. Восемнадцатилетний мальчишка потерял детские черты, став желанным многими, но никому не доступным.       Работа Ацуши размерена и неинтересна. Он не видит в этом смысла: задания, похожие друг на друга, одни и те же лица коллег, одинаковые отчеты, долгие совещания и темнота не прогретой до конца квартиры. Любимая пекарня перестала быть таковой, омега и не помнит, когда заходил туда последний раз.       — Ацуши, тебе стоит пойти домой раньше. Тебя ждет сюрприз. — Хигучи подходит к столу и тянется к стопке с бумагами. — Я закончу сама, правда, поезжай.       — Я не люблю сюрпризы. Любил… только от одного человека, теперь никому меня не удивить. — Омега снимает с хвоста резинку и проводит пальцами по волосам. — Спасибо за твою поддержку.       — Думаю, этот подарок сможет. — Девушка провожает к выходу и кивает в сторону такси. — Садись, тебя подвезут.       Накаджима прикрывает глаза и слабо обнимает ассистентку, потому что она собрала его по кусочкам и продолжает делать это до сих пор, хоть и натыкается на холод. Хигучи сильная, во всех смыслах сильная. Она пережила и не разрушила мир внутри себя после смерти дорогих ей людей, она не утонула в бездонном океане из чувств.       Ацуши смотрит на ночной город и полностью игнорирует водителя, тот и не проявляет никаких признаков своего присутствия. Они почти доезжают, но омега просит остановиться раньше. Он впервые за четыре года открывает дверь кофейни и покупает себе несколько теплых круассанов, которые всегда приносил Рюноске. Нежность плещется в груди, а на глазах капли чистых слез. Этот омега не для зла, не для ненависти, он создан только для любви. Исключительно для этого набора букв, понятия, чувства. Он был ее олицетворением годы назад, сейчас он антоним, но продолжает поддерживать огонек, не снимая обручальное кольцо, не убирая редкие фотографии с полок, не переставая покупать самому себе букеты розовых пионов.       Квартира встречает тишиной, но что-то кажется неправильным. Ацуши ловит тень у стены и достает пистолет. Он слишком устал, чтобы драться, чтобы бороться с проблемами, поэтому сразу снимает предохранитель и тихо ступает по полу, уже готовый напасть, но замирает, когда до невозможного знакомый силуэт появляется напротив темного огня и освещается лишь неоновыми огнями вывесок и фонарей.        Когда Рюноске смотрит — это смерть, когда касается — для Ацуши просыпаются все всадники апокалипсиса и уничтожают их грешный мир, оставляя лишь двоих. Омега резко делает шаг назад и прижимает руки к лицу, не желая видеть слишком живое видение.       — Моя ежевика. — Акутагава аккуратно обхватывает его запястья и опускает одну руку вниз. — Открой глаза, я настоящий. Я не испарюсь, любовь моя.       — Нет, нет, нет! — истерично говорит омега и отдает себя в такие желанные объятья. Альфа его прижимает к себе и не дает вырваться, слушая тихий плач. — Тебя нет, ты галлюцинация, уходи, исчезай. Не делай мне больно вновь, я не хочу, мне не нравится.       — Моя ежевика, послушай, пожалуйста, выслушай. Я настоящий, живой, только твой. Я не уйду, просто дай мне рассказать тебе все. Посмотри на меня. — Рюноске говорит так же тихо и гладит по волосам, пропуская серебряные пряди сквозь пальцы. Накаджима мотает головой в его руках и утыкается в шею, вдыхая давно исчезнувший зеленый чай. — Хорошо. Не хочешь — не нужно. Я здесь, я не уйду от тебя никогда, любовь моя. Фукучи перенес всех вампиров на другой континент. Брем сбежал, Дазай обнулил его способность. Йосано вытянула меня с того света, и сейчас я перед тобой. Это очень долгая история, я скажу о всех подробностях, но не сейчас.       — Рюноске, — Ацуши все еще не верит и со страхом смотрит вверх, натыкаясь на тепло и нежность, — если ты видение, то сделай меня счастливым хотя бы на ночь.       — Навсегда… — Акутагава мягко обхватывает его лицо ладонями и заправляет за уши отросшие пряди. — Ты стал еще красивее. Ты похож на луну посреди черного неба. Ацуши, я так скучал…       — Я не верю, я завтра утром буду плакать. Исчезай, пожалуйста. Я закрою глаза, досчитаю до десяти и ты пропадешь. Я спишу все на переутомление и лягу спать. Прошу, пожалуйста, умоляю.       Рюноске тихо смеется и стирает с нежных щек слезы, прижимая к себе еще ближе. Он тонет в ягодах и цветах, оставляет на губах короткий поцелуй и тянет в сторону кресла, на котором четыре года назад они любили провожать прошедший день, утопая в любви друг к другу.       — Ты сейчас не веришь, думаешь, что я игра сознания, но разве спустя столько времени, ты бы помнил черты лица, голос, мелкие детали внешности? Я готов ответить на любой вопрос, поговорить обо всем, любовь моя. — Альфа садится в кресло и утягивает омегу за собой, попутно оставляя на нем до безумия желанные поцелуи.        — Останься на эту ночь, если ты галлюцинация, после рассвета никогда больше не появляйся. Если настоящий, то, пожалуйста, давай убежим. Навсегда, куда-нибудь далеко.       Ацуши прижимается к любимым губам и проглатывает бегущие слезы. Он не дает кислым мыслям проникнуть в голову, мыслям, которые назовут его сумасшедшим, ненормальным, поехавшим на своей любви, которая явилась на фоне стресса. Но теплые объятья настоящие, они ощущаются на коже, когда Рюноске скользит ладонями под рубашку и касается под ней. Они долго смотрят друг на друга, в полной тишине, изучая новые черты, шрамы, потухшие взгляды. Ацуши водит по чужому лицу кончиками пальцев и редко оставляет легкие поцелуи на едва-заметном шраме на шее. Омега поднимает взгляд и умирает от переполняющей нежности в чужом.       Ацуши страшно, что все закончится. Стоит ему отвести взгляд, как Акутагава пропадет, станет еще одним болезненным моментом. Накаджима понимает, что… за четыре года любовь его не стала слабей, она лишь затухла, сейчас она вновь разгорается с новой силой, сжигая легкие на первом и сладком поцелуе. Ацуши усаживается на колени и путает пальцы в темных волосах на затылке, он прижимается ближе, дышит в губы и тихо стонет, когда волны возбуждения скапливаются внизу живота. Он скучал по каждой стороне их отношений.       Акутагава водит по его телу и не смеет быть грубым или жадным. Он скучал по нежному Ацуши, но не позволяет себе ставить свои желания выше чужого комфорта. Накаджима чуть оттягивает темные пряди и отрывается от губ альфы, не сводя взгляда. Они хотят друг друга до последней капли, испивать, касаться, целовать, наслаждаться каждой миллисекундой, проведенной вместе.       Темная ночь отражается в разноцветных радужках, редкие звезды растворяются в сладком и глубоком поцелуе, который сводит с ума и кружит голову, выбивая остатки здравого смысла. Омега откровенно ерзает и прижимается еще ближе, желая почувствовать биение чужого сердца. Рюноске чуть отсаживается назад и разводит колени в стороны, опуская Ацуши чуть ниже, чтобы касаться его больше. Альфа спешно расстегивает пуговицы на черной рубашке и разводит ткань в разные стороны. Он проводит кончиками пальцев и ловит губами стон.       Они во власти друг друга и никого больше. Накаджима повторяет чужие действия, сразу же прижимаясь кожа к коже, чтобы острое тепло погружало в далекие воспоминания прошедших лет. Ацуши целует, он не отрывается от губ, пока губы не начинают жечь, а Рюноске не сжимает его талию сильней, опуская руки на бедра. Он пальцами оттягивает ремень брюк и сжимает тело руками, вызывая хриплый стон. Омега утыкается носом в макушку и кладет ладонь на уровень чужого сердца, про себя отсчитывая ритм.       Ночь отражается на коже каждым неосторожным движением, отпечатком пальцев. Акутагава нетерпеливо стягивает низ одежды и сжимает ноги, оставляя на шее первый укус. Ацуши чувствует жжение и практически сливается с альфой, когда тот аккуратно проводит по сошедшему от метки шраму. Он оставляет невесомые поцелуи, а после секундная боль и цветочный рисунок вновь растекается по светлой коже.       Омега стонет в голос и в темноте ночного города превращается в серебристую пыль в чужих руках. Он тонет в переполняющей его любви, нежности и наслаждении. Рюноске сцеловывает остатки боли и поднимается к манящим губам. Он не касался их четыре года, поэтому не смеет препятствовать желанию оставить десятки поцелуев.       — Я так давно не целовался. — Накаджима ерзает и тянется вниз, расстегивая джинсы альфы. — Я не могу восполнить это. Мне хочется еще и еще.       — Мы будем делать это всю ночь, обещаю. У нас есть лимит?       — Сто миллионов. Но мы не успеем до рассвета… Хотя у нас есть вся жизнь впереди. — Рюноске помогает снять с себя остатки одежды и скользит внимательным взглядом по Ацуши.       — Если не успеем в этой, то продолжим в следующей, а после обновим абонемент и будем всегда зажигать небеса.       — Четыре года назад мы делали это каждый день, нужно наверстать упущенное. — Акутагава собирает смазку со внутренней стороны бедра Ацуши и плавно толкает в него один палец. — У тебя кто-то был? Знай, ничего такого, просто ответь.       — Не… ах! Нет. — Накаджима впивается ногтями в плечи и проводит, оставляя красные следы. — Я создан только для тебя, — хнычет и жмурится, закидывая голову назад. — Рюноске, пожалуйста! — Он тянется за поцелуем и мычит в губы на втором пальце, едва ли не кончая, стараясь сдержать волну оргазма.       — Ты такой чувствительный, мне нравится. — Акутагава чуть грубей двигает рукой и отвечает на касание к губам. Он слишком изголодался по любимому омеге, чтобы упускать любую возможность взаимодействия.       Рюноске смотрит на Ацуши и понимает, что тот практически растворяется на фоне ночи, становясь миллиардами светящихся звезд. Он словно ангел с почерневшими крыльями тонет в каждом прикосновении и сливается с луной. Некогда солнце сменило сторону, становясь частью запретного, но притягательного. Альфа целует долго, мокро, то отдает, то забирает инициативу, он скользит свободной рукой по забытым изгибам тела и ощущает жар на самых кончиках пальцев. Его омега олицетворение каждого комплимента и красивого слова.       Ацуши нетерпеливо ерзает, откидывая все лишние мысли подальше, полностью отдаваясь моменту. Утром он посчитает себя сумасшедшим, ненормальным, поехавшим на любви, но сейчас ему слишком хорошо, чтобы думать в принципе. Рюноске прижимает к себе, обнимает, шепчет слова любви и терзает уже покрасневшие губы. У них много поцелуев в лимите, можно не экономить, а растрачивать каждый. Они могут позволить себе за ночь несколько тысяч, пользуются этим и задыхаются в ежевике и зеленом чае.       Повисшую от внимательных взглядов тишину разбивает, словно хрусталь, громкий стон и десятки слов о любви. Они влюблены друг в друга, отдали свои сердца в чужие руки, чтобы после их спрятать на разных концах бескрайнего мира и навсегда забыть местоположение, утопить в океанских глубинах, сжечь в лучах солнца и навсегда оставить пятна на ладонях.       — Я люблю тебя так же, как звезды луну. — Рюноске приподнимает бедра и толкается в разнеженное тело, придерживая Ацуши за талию. — Моя первая и единственная любовь.       Действительно так. Они не любили, их не любили, но после две разбитые души нашли друг друга. Влюбились однажды и навсегда, их любовь подобна космическому волшебству, сильнейшая гравитация и полное погружение на самую глубину чувств. Влюбляемся мы только раз, только первая любовь самая чистая и искренняя, наполненная нежностью, а все последующие лишь хорошие пародии, неспособные заполнить сердце полностью. После человек уже не хочет обжигаться, оставлять на теле синяки, он делает все аккуратно, не подпуская слишком близко.       Первая любовь красива и ужасна одновременно. Это неизбежный опыт, который либо разобьет сердце, либо оплетет его тысячами лепестков роз, сдерживая от любой травмы. Рюноске и Ацуши выбрали второй вариант, полностью растворились друг в друге, чего делать им не советовали, просили — умоляли — вовремя остановиться, сказать «нет», но разве есть что-то сильней бурных чувств?       Ацуши берет инициативу на себя и сам поднимается и опускается, смотрит в глаза и тонет в черном океане, океане противоположному глубокому цвету: нежность, любовь, печаль и восхищение. В океане из звезд, которые сжигают каждым прикосновением, кусают открытую кожу и откидывают в воспоминания, когда в их жизнях царило лишь счастье и наслаждение друг другом.       Омега опускает руки вниз, зная, что Рюноске его удержит и не даст упасть. Он водит кончиками пальцев по низу живота и стонет, не прекращая не верить в происходящее. Ему хорошо, ему жарко, мышцы приятно тянет, а мысли улетают из головы, становясь огнями преступного города. Накаджима закидывает голову назад и дает себе полную свободу. Толчки становятся грубей, резче. Оба не выдерживают переизбытка эмоций, кончая почти одновременно. Акутагава выходит из омеги, и откидывается на спинку кресла. Он водит ладонью по бедру омеги и медленно целует его губы. Ацуши не верит, он почти не дышит, слишком давно изголодался по жарким касаниям и внимательным взглядам.       — Мы устроили настоящий беспорядок. — Ацуши собирает пальцами капли спермы и тянется к одежде, вытирая о нее руки. — Не пропадай.       — Никуда я не исчезну, любовь моя. Только с тобой, вместе навсегда, помнишь? — Рюноске чуть ерзает и усмехается. — Я не смогу оторваться от тебя до рассвета.       — Не отрывайся, — шепчет ему в губы омега и обнимает ногами, когда альфа подхватывает его под бедра и несет в спальню. — Люблю тебя.       Они не отстранятся друг от друга до первых солнечных лучей, фиолетовый свет скользит по светлой коже. Ацуши сидит на бедрах Рюноске и слабо покачивается, он упирается ладонями в грудь и, жмурясь, осипшим голосом стонет чужое имя. Акутагава наслаждается видом и устало касается ладонями нежного тела, оглаживая пятна от поцелуев и своих же пальцев.       — Я хочу убежать. — Омега соскальзывает вниз и сводит ноги вместе. Они испили друг друга до последней капли, насладившись каждой секундой. — Насколько ты яркая галлюцинация, что я чувствую такое наслаждение и спокойствие внутри.       — В Италию? Как мы и мечтали? — Альфа утягивает его в свои объятья и укладывает голову на грудь. — Моя ежевика, как я тебя люблю.       — В Италию, да, в Италию. — Ацуши слушает биение чужого сердца и слабо улыбается, целуя в плечо.       Жизнь слишком непредсказуема, никогда нельзя предугадать, что будет завтра или через месяц. Накаджима засыпает практически сразу, убаюканный мягкими поглаживаниями по волосам и смазанными поцелуями. Он надеется проснуться и не увидеть пустую сторону кровати, Рюноске прижимает его к себе, наслаждается ежевикой и согревается после четырех лет бесконечного холода.       Будильник не звенит. Он перестает иметь значение, когда любимые руки оглаживают тело и просят не отстраняться. Акутагава рассматривает новую метку и улыбается, потому что вновь может касаться самого близкого и любимого омеги, слышать его смех, спокойный или воодушевленный голос, видеть рассвет в глазах и наслаждаться каждым аккуратным поцелуем. Только друг для друга, созданные из соседних звезд, находящихся так близко, которые взорвались от соприкосновения.       — Я не верю до сих пор. — Ацуши наматывает на палец темную прядь и отмечает, что нет больше белых кончиков. Окончательно отросли. — Под зенитным солнцем среди высоких домов и узких улиц. Только вдвоем, спрятанные от всего мира.       — Лишь друг для друга. Навсегда.       У каждой сказки счастливый финал, у историй любви финалов нет и не будет. Они навсегда спрячутся от всего мира и прошлого в зеленых зарослях персика, в лазурной воде Средиземного моря, в холоде Норвегии, в богемности Парижа и тишине бесконечного космоса. Ацуши и Рюноске созданы из соседних звезд, они хранят частички друг друга, хрупкие, мелкие, но сильные и способные спасти, согреть, приходящие во снах. Их любовь не знает границ, как не знает их вселенная, в которой они потерялись под громкую музыку, со вкусом пирожных и запахом пионов. Неработающие телефоны, сотни пропущенных, но ни одной упущенной улыбки, слова, взгляда. Самое лучшее лекарство для человека — любовь и забота, если не помогает, то нужно увеличить дозу. Вводить подкожно, внутримышечно и внутривенно, принимать в виде сиропа и таблеток одновременно, разрешено допускать передозировки в десятичной степени, вдыхать, словно терпкий кокаин, и сыпать лекарством раны. Любовь поможет.

Я люблю тебя.