Люблю, ненавижу, люблю

В начале пути никто никогда не предупреждает, что ты будешь совершать одну и ту же ошибку всю оставшуюся жизнь. Ты выбираешь один раз, и переиграть уже нет никакой возможности. Выбираешь героин, и либо твоя жизнь превращается в борьбу, либо ты её теряешь. А если выбираешь Больного, то он и в пятьдесят лет будет лежать своей седеющей головой на твоем плече и бесконечно, занудно промывать тебе мозги, словно мы снова в Лите, у меня на флэте, смотрим фильм с Ван Даммом. Мне казалось, я переиграл: выбрал солнечный пляж, работу продюсером, размеренную семейную жизнь с прекрасной женщиной, барбекю с Бегби и его женой по выходным, хорошие условия для Алекса и моего старика, черные пуговичные глаза глупого Тотохи, но вместо этого снова оказался с извивающимся на мятых простынях Больным. Будто качу ебаный камень в гору, но когда он скатывается обратно — кончаю. Когда мы трахаемся, с нас спадают прожитые годы. Я вижу Больного таким, каким запомнил — семнадцатилетним, взъерошенным, крепко обдолбанным, влюбленным в саму идею ебаться. Не могу остановиться. Привожу его домой с чемоданом, ставлю поклажу посреди гостиной — в глазах отца усталая грусть: он приветствует Саймона, как всегда, спрашивает про сестёр, сына, племянников, но жжет нас тяжелым понимающим взглядом. Саймону насрать. Ему всегда насрать на всё, что не касается его самого, поэтому он спокойно ссыт в уши моему старику. Сай не верит в его гостеприимность, отец не верит, что мы спим в одной спальне как старые кореша. Алекс тяжело привыкает. Саймон слишком шумный, резкий, очень громкий — постоянно забывает про маленькие важные ритуалы, которые помогают моему сыну оставаться спокойным, и Алекс немного нервничает в его присутствии, потому что перед ним тотальный незнакомец. Он привык к определенному порядку и перестраивается с большим трудом. Саймон зовет себя его папкой, выводит гулять на берег и в парк, играет с пацаном в приставку и со скупым терпением наблюдает за Алексом, когда у него «плохие дни». Я прошу его быть потише, но Саймон будто вышедшая из строя стереосистема. Календарь приближает июнь, и у него как крышу срывает. Он ждет в гости Бена — мы поселим пацаненка в комнате для гостей, возможно, с его бойфрендом. Больной не может толком объяснить, как всё будет, потому что закошмарил сына до такой степени, что он уже немного опасается приезжать и звонить, чтобы уточнить детали. С Саймона станется выяснять, где и в каких позах сын развлекался со своим другом. – Мы с твоим батей пойдем на парад, застолби нам место на платформе, – вопит Саймон в трубку, как будто у него не новый смартфон, а хуевая мобила из начала нулевых. На нем футболка оверсайз, радужные буквы гласят «Гордый отец», и он не снимает эту штуку уже неделю. – Сын-педераст, это ли не счастье? Надеюсь, ты не повторяешь моих ошибок и сношаешься под защитой. Тут не угадаешь, куда твоего дружка заведет во время попойки, а лечить потом... Ладно-ладно. Не нервничай так, Бенито. Увидимся! Не представляю, как Бен терпит Саймона. Он просто поставил сына перед фактом, что теперь живёт с «тем рыжим старпёром, с которым мы шептались на футболе», и всё. Финита. Правда, ещё в красках описал, как мы друг друга трахаем и трахали раньше, когда были более подвижными. Если бы я тогда не выдернул его телефон и не хуйнул об пол, распиздел бы, как мы в засраном толчке одной иглой ширялись. Засунув телефон в карман, Больной поворачивается к Алексу и деловито потирает руки. – Скоро будет большой праздник, – сообщает Саймон в тысячный раз. Мой сын явно в тревоге, нервно гладит собаку и на Сая почти не смотрит, потому что голос у Больного скачет то вверх, то вниз. – Оторвемся на параде, как следует, а? – Ему нельзя на парад, – говорю я. – Шум нервирует Алекса. – Ну и ладно, – отвечает Больной. – Всегда можно погонять мороженое, да прогуляться на свежем воздухе. Это тебе не улицы в Лите, где могут и ножом пырнуть. Наш же дружбан Бегби и промышлял подобным, но об этом Больной умалчивает. Он смотрит на меня с презрением, будто это из-за меня Алекс не может пойти развлечься на парад или концерт... Но это и правда моя вина, поэтому я ничего не отвечаю. Конечно, мы пойдем поддержать его сына. Сейчас благоприятное время и для образования, и для карьеры, и для самовыражения. Больной просто в экстазе от идеи оказаться на гей-параде. На пивные фестивали мы ездили часто, поддержать сообщество — никогда. До сих пор не уверен, какое место мы занимаем в этом самом «сообществе». Саймон прется в качестве отца и меня тащит в той же роли. Буду рад узнать Бена поближе, если Саймон его совсем не напугает. Отец недоволен, но мирится с обстоятельствами, насколько ему позволяет его мировоззрение. Он ведь даже как-то усы сбрил, лишь бы не походить на Меркьюри. У него язык не поворачивается назвать Саймона моим партнером, но старик всё же терпит его. Верно думает, что Саймон — не самое худшее, что со мной случалось, и это, конечно, заблуждение. Впрочем, Больного уже не выкинешь из моей жизни. Он всегда говорил: «Прежде чем начинать, научись соскакивать». Кто бы предупредил, что сложнее всего соскочить с него самого. И послушал бы я? Нам всем нужно научиться терпеть друг друга, и я с тоской думаю о том, как это будет тяжело. Даже мне, потому что Больному в кайф трепать нервы других людей. Это у него в иерархии потребностей третье, после героина и ебли. Я настраиваюсь на долгий день: мне нужно разбудить сына, организовать им с отцом завтрак, застолбить моим диджеям несколько площадок (то есть мотаться по всему городу, выслушивая их нытье по телефону) и не забыть про Больного, потому что он может нахуевертить в мое отсутствие всё, что угодно. В кухне довольно шумно — Больной тарахтит без остановки, как сломанная стиральная машина, и я с удивлением обнаруживаю, что общается он с Алексом. Очевидно, пацан проснулся раньше обычного, и Саймон был первым, кто это обнаружил. Иначе вокруг него уже крутился бы мой старик. – Скоро ты познакомишься со своим братом Беном, – говорит Сай, между делом поднося ложку каши к лицу Алекса — обычно он ест сам, значит, день сегодня не очень хороший. – Он классный пацан. Управляется с консолью лучше, чем я, твой батя и старикан. Вам будет весело — сахарная вата, мороженое, радуга... – Я просил одну, а не две, – произносит Алекс неуверенно. – Вот именно, – невозмутимо кивает Саймон, зачерпывая ещё каши. Успевает и ложкой махнуть, чтобы ничего с неё не свалилось — впрочем, такой навык есть и у меня. – На параде будет много тематических футболок, и я принесу тебе самую крутую. И, может, ещё хорошие солнечные очки, смекаешь, братка? – уточняет он. – Видел бы ты своего отца в твоем возрасте... Его бы тоже следовало приодеть. Хочется возмутиться, потому что одевался я, как и все в Лите, но не получается — не могу никак вклиниться в этот странный разговор. Охотнее я бы поверил в то, что Саймон насмехается над Алексом, когда меня нет рядом, но то, что я вижу, не дает пошевелиться, потому что Больной не груб, даже как-то убедительно вовлечен. – Я просил одну, а не две. – Нет, левайсы были классные, я их зубами с него снимал, – мечтательно тянет Саймон и отправляет в рот Алекса ещё немного каши. – Но до твоего папки ему было далеко, – самодовольно добавляет Больной. – У меня всегда было чувство стиля. – Я просил одну, а не две, – повторяет Алекс уже не так удрученно, но всё ещё немного растерянно. – Пожалуй, ты прав, – Саймон смотрит на своё выпуклое отражение в тостере — доволен собой до опиздения, и вновь поворачивается к моему сыну. – Но лучше поздно, чем никогда. Вот ты и доел! – замечает Больной и облизывает ложку с остатками каши. – А ведь упрямился, тарелку на пол своротил. Весь в Марка пошёл, он тоже — не посвинячит, не поест. Веган ублюдочный. В горле ком, колючий и жаркий, но я нахожу в себе силы войти в кухню. Треплю сына по голове, слегка задеваю Больного плечом. Он словно и не при делах, закидывает ломтики хлеба в тостер. Под каждого умеет подстроиться. – Доброе утро, сынок, – говорю я. Алекс ищет Тотоху под столом, но всё-таки посматривает в нашу сторону. Вид у Саймона незаинтересованный, будто его в кухню занесло случайным ветром, но я знаю, сколько терпения нужно, чтобы сладить с моим сыном, особенно, если он нервничает. Похоже, Саймон неплохо справляется, хотя он всегда терпеть не мог моего брата. Наверное, потому что я сам его едва выносил и всегда ругал Малого Дейви на чем свет стоит, лишь бы никто не ассоциировал его со мной. Ебаный стыд. Отец считает нужным напоминать время от времени, что моя бывшая — милая и заботливая женщина, и если постараться, то всё ещё можно вернуть, построить настоящую семью, зажить нормальной жизнью. Приходится терпеливо объяснять старику, что никакого «возвращения» не будет. Женщинам не нравится, когда их бросают ради сторчавшихся пятидесятилетних сексоголиков. Да и не только женщинам — вообще никому. После длинного дня с моими припизднутыми талантами вхожу в гостиную с чувством ужасной усталости. По телевизору странная передача — в каких-то Амазонских лесах идет дождь, на ветру качаются деревья. Мой старик дремлет в кресле, убаюканный шумом ливня. Алекс сидит с Тотохой на коленях, рядом с ним — Саймон, обнимает малого за живот и роется носом у него в волосах. Мой неконтактный сын его не отталкивает, сосредоточенно почесывает собаку, смотрит, как качаются под дождем тропические деревья, время от времени косясь в сторону урчащего Больного. – Ты какого хрена делаешь? – спрашиваю я и киваю проснувшемуся отцу в знак приветствия. – О, – говорит Саймон, переводя взгляд на меня, и вдыхает так шумно, словно пытается что-то снюхнуть с растрепанной головы Алекса. – Малой твой пахнет точно, как ты, когда тебе была семнашка. – Сигаретами? – недоверчиво спрашиваю я. Саймон закатывает свои огромные, как шары для боулинга, глаза. У него два состояния — либо лупить на тебя свои глазища, чтобы ты чувствовал себя виноватым, либо закатывать их, демонстрируя презрение. – Ты конченный, что ли? – интересуется Саймон, будто и так не знает. – Ну, твой этот запах... естественный. Как твое тело пахнет, – объясняет он. – Нет, теперь, когда ты постарел, от тебя несет — пиздец, удавиться можно. А от Алекса лишь слегонца пахнет потом. Соленый такой, – Больной слегка фыркает и снова возится носом в Алексовых волосах, чуть ли не лицом зарывается. – Посмотри на него, прямо вылитый ты, когда мы сидели перед ящиком у твоих родителей дома. Маленький Марк, за уши от телека не оттащишь, – Сай смеется — не снисходительно и не натянуто — и треплет Алекса по волосам. Не знаю, хорошо это или плохо. Алекс вроде и не против — уже привык к тому, что с ним в одном доме живет какой-то посторонний мужик, который его кормит, достает разговорами и водит иногда на прогулку. Да и Саймон его не обижает. Но всё-таки Алекс совсем на меня не похож в самом главном: я сидел на черном, а мой сын заворожен дождем. – Что Вы смотрите? – спрашиваю я — картинка не меняется, разве что деревья на ветру качает, да капли дождя молотят по лианам. – Мы смотрели какую-то херню про Африку, и Алекс маленько пересрал, когда увидел, как лев жрет антилопу, – сообщает Сай. – А потом старик вспомнил, что Малой Дейви дождь очень любил. И я нашел Алексу прямую трансляцию с дождем из Амазонки. Ебануться, а? – Я просил одну, а не две, – замечает мой сын тихо. Машинально гладит Тотоху — пес лижет его руку и сонно топчется. Спадово наследство. Но если Алексу нравится, можно и потерпеть. – Сам ты старик, – говорит мой отец, словно не он раньше называл Больного не иначе, как «юный Саймон». – Прекрати при пацане говорить такие вещи. – Нет, ты слышал это, Рентс? – спрашивает Саймон с искренним возмущением. Алекс вздрагивает от внезапного крика прямо рядом с собой и слегка кривит лицо. Справедливости ради, Больной понижает голос, но он всё равно звенит от недовольства: – Я, бля, от чистого сердца, с твоим отцом, как с родным, а он твоего мужика вообще не уважает... – Уложу Алекса спать, – отрезает отец и уводит внука под руку. Тотоха бежит за ними, виляет хвостом, топчется крошечными лапками. Отцу проще смириться с мелким цуциком, раздирающим диван, чем с тем, что я сплю с Саймоном. Опускаюсь рядом с Больным и растираю переносицу, пытаюсь прогнать назойливое гудение в голове после трудного дня. Не знаю, что мне делать. Сай наваливается на мое плечо, опускает на него голову, трется щекой. Я знаю, почему он так заворожен Алексом — черты лица у нас действительно одинаковые. Бен тоже очень похож на своего отца, и когда я увидел его на стадионе, мне показалось, ещё немного, и я смогу рассмотреть в толпе молодого Бегби, Спада, Второго Призера, Томми и себя. Что мы тут делаем? Нам бы бежать, бежать, бежать, пока не начнет колоть в боку, пока не попадаем на землю, что нас породила, но не смогла вскормить. Но рядом со мной сейчас не блестящие волосы Саймона, а его седая макушка. Его кожа — не горячая, не холодная. В воспоминаниях загорелая, а сейчас в сетке морщин. Моя тощая кисть опускается на его колено. В груди тяжелое облако. Я выбрал героин, но точно не выбирал Больного — он выбрал меня, и с тех пор всё пошло по пизде. Больной — самый большой кошмар моей жизни. Самый страшный. И как же мне хреново, когда его нет рядом, пусть иногда я и ненавижу его, что сил нет. – Шаймон вшё ешё в ударе, Шаймон шногсшибательный, а, Рент-бой? – спрашивает Саймон. Вздрагиваю, сердце заходится. Больно, как услышать Спадово «котяра», но обнаружить перед собой не Дэнни Мёрфи, а какого-то бездомного с лохматой псиной у ног. Но голос Больного точно такой же, как тридцать лет назад, когда Саймон пёрся по Бонду, и шары у него такие же внимательно-настойчивые, словно ты перед ним в чем-то виноват. Как будто мы на флэте, в Лите, обдолбанные, влюбленные в саму идею ебаться. Крепко сидящие на эйче. Друг на друге. Но больше на эйче. – Шаймон шногсшибательный, – повторяю я медленно и будто слышу себя со стороны, но рука сжимает его колено ещё сильнее — молодой или старый, всё равно это он, и я его люблю, ненавижу, люблю. – Шовершенно верно.