Milk

Хотя спустя целый год трудно описать события, которые привели к этому, Чонгук все ещё хорошо помнит прижатие джинсов к джинсам, запах и ощущение влажной кожи Хосока под носом и то, как его нервы были в огне, до такой степени, что он думал, что выпрыгнет из своей собственной чёртовой кожи. Чонгук не боялся, что его поймают, да и вообще, мысль о том, что его поймают, никогда не приходила ему в голову. Все знали смены друг друга, рабочие привычки друг друга, и у них было добрых двадцать минут, прежде чем им грозила реальная опасность. Его нервы были на взводе, потому что Хосок, тот самый парень, на которого он целыми днями пялится, (ну потому что как него не пялиться!) был прижат к нему спереди в этих обманчиво длинных шортах, вполне приемлемых для погоды и работы, но достаточно коротких, чтобы вызвать возбуждение, когда они едут вверх от повседневной суеты работы, в бургерной. Он помнит, как после полных, головокружительных пятнадцати минут, в течение которых Хосок терся о его твердый член, он с шипением кончил, прежде чем выпутаться из тесных джинсов, чтобы горячо и грязно кончить в собственную руку. Стыд не успел охватить его, не было даже секундного шанса. Хосок обернулся, вывел его из этого состояния, окинув взглядом, а потом схватил парня за запястье и вылизал его руку до блеска. А Чонгук стоял там, неподвижный, как скала, в благоговении. — Тебе понравилось? — спросил Хосок, заляпав спермой всю левую сторону лица из-за неаккуратной работы. — Какая часть? Это был глупый вопрос, он до сих пор кривится, когда думает об этом. Но как он должен был ответить, когда его мозг превратился в горячую, липкую патоку, а Хосок смотрел на него глазами, достаточно горячими, чтобы поставить парня на колени. С тех пор прошел целый год, снова наступило лето, а инцидент всё не повторяется и Чонгук стесняется говорить об этом или привлекать внимание Хосока. Это прекрасное воспоминание, которое помогает ему пережить скучные пятничные вечера, когда порно не помогает, и ему нужно что-то более осязаемое, более реальное, чтобы разрядиться, но это просто такое запутанное воспоминание. Чонгук знал, что Хосок был на виду. Иногда это быстрое «угадайте, кто наконец-то переспал сегодня ночью!» пока он надевает фартук в начале смены. Чаще всего это происходит после работы, когда они все курят в подсобке, а Хосок слишком свободный, слишком громкий и то, что вылетает из его рта в форме сердца, смущает, но вызывает стояк. — Я говорю ему, чтобы он целился мне в рот, а этот засранец заляпал мне все волосы! Сокджин, «крутой» менеджер, чаще всего вздыхает: «Мне действительно не нужно было это слышать». Может быть, Чонгук наивен, может быть, люди не рассказывают о том, как они занимаются сексом в запертых шкафах, когда должны быть на работе. Это то, что делают нормальные люди, ведут себя так, будто ничего не произошло, и продолжают жить своей жизнью? Хосок, похоже, так и думает. Они приветствуют друг друга в начале смены, как всегда, до и после инцидента: дружелюбно, непринужденно, и Чонгук всегда задается вопросом, не переспал ли тот с кем-нибудь еще в свою смену. Этого никак нельзя допустить. У Хосока впечатляющий покер-фейс или ему просто все равно? Скорее всего, последнее. В любом случае, у Чонгука ничего этого нет. Сегодня в Корее жара, переходящая грань дискомфорта, которая превращает машину в печку, если припарковать ее на открытом месте без тени. Он испытывает своё обычное беспокойство, хватаясь за фартук и ожидая, когда Хосок войдет в дверь и поприветствует его. Это всегда первое «привет», которое заставляет его руки сжиматься перед тем, как всё будет хорошо, и он окажется в задней части цеха, делая заготовки или помогая на сборочной линии, насвистывая мелодию, которую кто-то играет на дешевом радиоприемнике, установленном высоко на металлических полках. Он слышит знакомый звук шагов Хосока, громкий и уверенный, прежде чем мысленно вскрикнуть от кровавого убийства. Это определенно больше ноги, чем он привык видеть. — Привет, Куки, — Хосок вытирает пот со лба и хватается за фартук. — Чёрт, сегодня ужасно жарко. Это определенно будет проблемой. — Привет. Единственное, что удерживает его от возгорания на месте, это то, что Сокджин отправит его домой переодеться, ему придётся, потому что он ни за что на свете не позволит Хосоку управлять кассой, когда его задница меньше чем в дюйме от того, чтобы высунуться из шорт. Но вместо того, чтобы отправить его домой, потому что Бог, видимо, считает, что у него унизительный кинк и он любит напрягаться на публике, Сокджин отправляет его на задний двор кухни мыть посуду. Прямо напротив места Чонгука. В своде правил должно быть что-то на этот счёт, потому что это явное нарушение техники безопасности. Острые ножи и отвлекающие предметы не должны находиться в одном пространстве. Он пытается делать свою работу, пытается сосредоточиться на музыке, на современных песнях, которые он не слышал много лет, пытается побороть ностальгию, вместо того, чтобы смотреть на ноги Хосока. Нужно закончить много подготовительной работы, потому что ублюдок из последней смены, без сомнения, халтурил сегодня утром, тяжелый груз, взваленный на его плечи, отлично отвлекает, чёрт, он даже не убирает челку, когда она попадает ему в глаза, потому что она служит своего рода щитом. Чонгук хорошо защищён от задницы перед ним, по крайней мере, половину своей смены. Никаких неловких стояков для него сегодня, никаких сэров. За пятнадцать минут до обеденного перерыва вся его тяжелая работа идет насмарку. Чонгук не хочет поднимать глаза, он планировал не поднимать голову большую часть дня. Но он слышит, как что-то разбивается о кафельный пол и он так увлечён своей работой, что звук пугает его. Хосок не может просто оставить разбитую тарелку на полу, поэтому единственным логичным решением будет навести порядок, пока никто не пострадал. Обычно в таких ситуациях используют веник и совок. Хосок ошибочно полагает, что было бы лучше и удобнее собирать осколки по одному. Чонгук должен сказать ему, что собирать осколки по одному — это чертовски глупо, не говоря уже об опасности, но он этого не делает. Он останавливает свое занятие, наклоняется и смотрит. Нижняя часть задницы Хосока медленно проступает, заглядывая под джинсы с манжетами, и выглядит очень мягкой, словно его зубы могут растопить ее насквозь, как зефир. Чонгук отдал бы всё за контакт кожа к коже, чтобы почувствовать, как его член погружается в эту мягкость, чтобы взять его в руки, пока он это делает. Его пристальный взгляд длится недолго, хотя кажется, что он просидел над своей станцией не менее десяти минут, и он даже не заметил, как вошёл Тэхён. — Знаешь, если ты чего-то хочешь, всё, что тебе нужно — это спросить, — и затем он уходит так же быстро, как и вошёл, словно трёхзвездочная фея из бургерной, которая дает волшебные советы только озабоченным. Вот только советы, которые он даёт, требуют почти слишком много его мужества. Почти. Ему требуется некоторое время, чтобы сдвинуться с места, кажется, что его ноги приклеены к полу, когда Хосок наконец встает, задница пожирает шорты, чтобы уступить место более пьянящей коже, прежде чем он выбросит кусок стекла, все маленькие разбитые кусочки, положенные на один большой разбитый кусок, в мусорное ведро. Когда Чонгук двигается, он не стоит слишком близко. В основном из-за камер на кухне, частично из-за того, что Хосок казался неприкасаемым в странном смысле. — Эй, когда у тебя обеденный перерыв? — шепчет он, потрясённый тем, что слова проскальзывают сквозь него так гладко, являя собой забавное противоречие с хаосом, бурлящим в его животе. Хосок испуганно поднимает глаза, но потом видит его лицо и улыбается: — В пять, а что? — …Ты собирался поесть или…? — Ладно, это было не самое гладкое предложение, но он пытается, и это его первый раз, когда он предлагает кому-то подобное вне клуба, не будучи пьяным в стельку. Хосок смеётся, потом оглядывается через плечо и становится серьезным. — Куки, детка, ты должен быть более ясным, — говорит он, его голос совпадает с низким шёпотом Чонгука. — Скажи мне, что тебе нужно? — Мне нужно, чтобы ты помог мне кое с чем в кладовке. Он чувствует, как горят его щеки, как сползает неплотно прилегающая маска хладнокровия, но Хосок смотрит на него так, будто он только что произнёс самые горячие слова, которые когда-либо слышал в своей жизни, и это подтверждение успокаивает его, снимает тревогу, от которой у него начинают слабеть колени. Чонгук позволяет Хосоку уйти первым, потому что, хоть и в кладовке нет камеры, она есть за её пределами, и будет выглядеть слишком подозрительно, если они оба войдут туда одновременно и вернутся через непростительно долгое время. Хотя он сомневается, что Сокджин вообще проверяет камеры, но лучше перестраховаться, чем остаться без работы. Чонгук даёт себе остыть на кухне с кондиционером, прежде чем двинуться в путь. Ощущения совсем другие, не такие, как в прошлый раз. В прошлый раз всё произошло как бы само собой. Сейчас есть ожидания с обеих сторон, и прежде чем он успевает остыть, он снова стаёт горячим. Но он не позволяет новому блеску пота на его лбу надолго остановить его. Ведь Хосок ждёт его. Когда Чонгук распахивает дверь кладовки, он видит, что тот сидит на закрытой корзине для грязных полотенец, и небольшой вес Хосока лишь слегка вмял прочный материал. — Быстрее, мы должны быть быстрыми! Чонгук не знает, правда ли это, но всё равно спешит туда, как только за ним закрывается дверь. В прошлый раз обошлось без поцелуев, поэтому он чувствует себя странно, хватаясь за затылок Хосока, чтобы сблизить их губы, но вместо того, чтобы отказаться, Хосок потакает ему, бесстыдно стонет, прежде чем засунуть свой язык так далеко в рот Чонгука, что тот чуть не задыхается. У Хосока есть опыт, он чувствует это по тому, как двигаются его губы, и еще десять минут назад эта мысль заставила бы его рухнуть на пол, а теперь она только заставляет его стать нехарактерно смелым. Это было похоже на борьбу с чем-то диким, только он во сне, никаких реальных последствий, чтобы вызвать сомнения внутри него, только острые ощущения. Его руки скользят по спине Хосока, проникая под джинсы и соприкасаясь с голой, упругой кожей. Он застонал, когда понял, почему он чувствует только кожу и джинсы. Под ним ничего нет. — Ты такой… — выдыхает Чонгук, когда они наконец расходятся. Раздражающий? Сексуальный? Бесстыдный? Всё вышеперечисленное. Чонгук никогда не делал этого раньше, не сосал член другого мужчины, но он отчаянно хочет увидеть, как выглядит, как звучит, когда кончает другой. Расширятся ли его глаза или закроются, издаст ли он звук или подавит его усилием воли, как это часто делает Чонгук, когда его сосед по комнате дома. Как бы восхитительно ни выглядели на нём эти шорты, их нужно было снять. Расстегнув пуговицу и молнию, он снимает их одним рывком, а затем протягивает руку вниз, чтобы пощупать, и Хосок стонет так непристойно, что это явно напоказ. — Это так раздражает, насколько ты красив. — он шепчет, ноги трясутся от предвкушения. Он не большой и не средний, и вид маленького члена Хосока, вытекающего предъэкулятом на его сомкнутый кулак, заставляет его член болезненно пульсировать в штанах. Эта обманчивая нежность пробуждает в нём что-то тёмное. — Держу пари, ты чертовски сладок на вкус. — рычит он на ухо другому. И вот, Чонгук уже на коленях, принимает Хосока в себя снова и снова, до боли в челюсти. Звуки, которые он издаёт, заполняют маленькое пространство до краёв, если бы он был громче, они могли бы вырваться под дверь, и Чонгук хочет этого так сильно, хочет заставить другого кончить, напрячься и оставить его, как мягкое мороженое, оставленное на жаре. Он берётся двумя руками за задницу, чтобы придвинуть другого ближе, пока тот не задыхается, указательный палец касается его дырочки, и Чонгук просто знает, что там он выглядит еще красивее, и дрожит от мысли, что на него стекает сперма. — Блять, Куки, я сейчас кончу. И Хосок отстраняется, к несчастью Чонгука, кончая в кулак и скуля, как побитый щенок. Чонгук прибегает к тому, чтобы укусить Хосока за бедро, его собственный член кричит о трении, о чем угодно. — Ты никогда раньше не пробовал сперму, да? —Хоть и звучит как вопрос, но это утверждение насквозь. — Есть вещи, к которым нужно просто привыкнуть. И он совершенно прав, но совсем в другом: Хосок слишком тугой для полноценного проникновения, это сразу видно, как только он разворачивает другого и наклоняет его над корзиной. Пот стекает по его виску, рука напрягается, когда он плюёт прямо на отверстие Хосока и смотрит, как тот дрожит, как слюна скользит по его промежности, прежде чем Чонгук снова подталкивает ее к отверстию головкой своего члена. Вводить головку легко, скольжение и слизь умопомрачительны, пока он раскачивается взад-вперед, его рука обхватывает ствол, чтобы не дать ему погрузиться полностью и разорвать Хосока на части. Некоторое время он не обращает внимания на доносящиеся до него звуки, пока не понимает, что это он сам задыхался и неистово стонал в теплый воздух. Проходит всего пять минут, прежде чем он чувствует, как всё напряжение в его теле перемещается вниз и пальцы ног загибаются в ботинках, он вырывается и стоит, потому что любое движение сейчас заставит его разрядиться. — Чёрт, давай уже. Хосок не делает ничего подобного. Что он делает, так это меняет положение своего тела, падает на землю коленями и принимает член в рот, пока Чонгук не застонет так громко, что он уверен, что его услышат по ту сторону двери. — Блять, может, в следующий раз хоть немного предупредишь, — Он едва успевает произнести эти слова, как впивается в горло Хосока. Яйца пульсируют у его подбородка так восхитительно, что заставляют его дрожать. — И что это будет за удовольствие? Если Чонгук умрет где-то в ближайшем будущем от сердечного приступа или стресса, он хочет, чтобы все его друзья и близкие знали, что это дело рук Хосока.