ты – звон упавшей кисти

Шаг первый. Созидание.       Джеюн ведет мягкой, измазанной в красно-коричневой краске кистью по холсту, очерчивая контур неизвестного силуэта. Он слишком потрепанный в это утро, светлые волосы торчат во все стороны, смешно выгибаясь на концах, выглядывающие из-под свитера края школьной рубашки собирают в себя все упавшие капли краски, а глаза то и дело слипаются. Пушистый кончик кисти вдруг замирает на середине, и от слишком резкой его остановки маленькие красные брызги разлетаются в стороны, пачкая девственные участки еще чистого холста своим кровавым оттенком. Джеюн натягивает рукав серого свитера на пальцы и мажет тканью по брызгам, превращая их из точек в небрежные красные кометы. Он чертыхается про себя и злобно макает большую жесткую кисть в белила. Шаг второй. Отчаяние.       С испорченного холста на него смотрят два пустых белых глаза - два жирных пятна, поставленные поверх слоя размазанных комет. Он брызгает на них жижей черного акрила и смотрит, как медленно стекают с глаз черные подтеки слез. Шим вертит головой, постукивая деревянным кончиком десятки «щетины» по виску и жмурится до смятых у переносицы складочек. – Не получается? Джеюн прихлопывает ладонь к еще влажному холсту, отпечатывая черно-красные разводы на чистой коже. Он слышит глухие шаги вокруг себя и потому напирает на холст всем телом. Не покажет. – Эй, ты же свитер так испачкаешь… Да понял! Не смотрю. Сонхун тоскливо выдыхает в ответ на молчание и, слабо хлопнув пару раз по чужому плечу, выходит из художественного класса, оставляя Джеюна наедине со своим созданием и гуляющим между мольбертами ветром. Шаг третий. Чувство.       Он смотрит на свои разукрашенные ладони, как на что-то совершенно инородное и не имеющее никакого смысла. Он все еще сидит за тем жестким деревянным стулом напротив мольберта и испорченного чужим портретом холста. Красно-коричневая краска впивается клеймом в глаза. Джеюн ведет взглядом вниз: от глаз, по щекам и носу, останавливается на губах и смотрит на них завороженно. Еще влажная персиково-розовая краска размывается где-то между зрачком и сетчаткой, концентрируясь только в светлых влажных бликах. И все как по-настоящему. Шим наклоняется вперед над холстом и, не совсем отдавая себя отчета в происходящем, прикасается губами к персиковой краске. И почему-то верит, что целует губы совсем не нарисованные… Шаг четвертый. Сомнение.       – Джейки совсем из мастерской не вылезает… Сону скучающе выглядывает из-за двери, натыкаясь на одинокую фигуру Сонхуна в пустом учебном классе. Пак что-то невнятно мычит, пряча нос в сложенные на парте руки и вздыхает. – Эй, ты ведь знаешь, что с ним? Сонхун поднимает растерянный взгляд на слишком перевозбужденного волнением друга и сдвигает брови жалостливым домиком. – Не знаешь?! А вдруг у него депрессия, Сонхун! Ты же его лучший дру-… Эй, ну-ка вали к нему и живо вытаскивай оттуда. Сону с укором выставляет кулак вперед, а Пак переводит черные глаза на поверхность стола и качает головой. Разве может он мешать чужому вдохновению? Шаг пятый. А точно ли он был пятым..?       Сонхун закатывается в душный класс кубарем, утаскивая за своим телом парочку аккуратно расставленных мольбертов. Он болезненно стонет из завала, совсем забывая о желании пробраться сюда тайком. – Сонхун?! Ты в порядке? – два круглых ярко-шоколадных глаза врезаются в его сознание, заставляя с пьяной улыбкой опустить ушибленный затылок обратно на холодный пол. Какой же Джеюн, черт возьми, красивый. – Чего лыбишься, как придурок? Совсем себе мозги отшиб?! – Джеюн-а, не кричи ради Господа своего любимого… Пак впивается вниманием в развешанные под потолком светильники и слабо хмурится, когда тень Шима отшатывается от него. Джеюн начинает разбирать упавшие деревяшки, не торопясь расставляя их по местам, а Сонхун просто не может найти в себе сил отвести от него взгляда. Шаг шестой. Касание.       Сонхун отряхивает школьные брюки от пыли и порошка засохшей потрескавшейся краски. Джеюн хватает его ладони, как-то уж слишком небрежно вертя их перед глазами. – Ты точно в порядке? Он очерчивает руками плечи Сонхуна, пытаясь не то найти синяки, не то забрать чужое тепло себе. Потому что Сонхуну слишком горячо… Настолько, что руки трясутся в неистовом треморе, а глаза мечутся по кабинету, то и дело цепляясь за осветленную макушку перед собой. – ..Эй… что это? – Сонхун останавливает поток взволнованных прикосновений, пряча джеюновы пальцы меж своих трясущихся, и отходит от Шима, заглядывая на измазанный холст. Джеюн выскакивает перед Сонхуном, не давая тому сделать и шага ближе к мольберту, выкатывает грудь колесом и расставляет руки в стороны, воображаясь непроходимой звездочкой. – Оно…о-оно еще не закончено! Не смотри! Вот только Сонхун все равно видит. Все равно видит, как в ответ на него со светлого холста смотрит собственное улыбающееся лицо. – Это ты нарисовал?! Шаг седьмой. Остановись, ближе уже некуда.       Джеюн прячет пальцы в натянутых до предела рукавах серого свитера, морщась, когда они касаются невысохших пятен краски. Он неловко ерзает на жестком стуле перед холстом, ежась от ощущения чужого пронизывающего до самых ребер взгляда. По полу скрипят ножки табуретки. Сонхун садится рядом, все еще восхищенно прикованный к собственному портрету. – Я не хотел тебе показывать. – Почему? – ..Потому что я вижу на этом холсте Галатею. – Чего…? Сонхун сдвигает брови к переносице, переводя непонимающий взгляд на Джеюна. Тот же вымученно улыбается и в ответ только качает головой. – Забудь. Но Пак все равно пытается найти в его лице ответ, очерчивает все контуры, как будто на миг сам становится художником, рисующим такое светлое лицо лучшего дру- Да. Глаза Джеюна горят сожалением, часто моргают в немом извинении, нос морщится, и его кончик редко дергается в сторону, точно пытаясь смахнуть назойливую мушку, а губы… А губы растягиваются в улыбке, и от того маленькие пятна светло-персиковой краски на них становятся заметны в медовом свете из открытого окна. Сонхун переметается к портрету, щурясь, чтобы лучше разглядеть смазанные мазки собственных нарисованных губ. И со рта сходит рваный вздох. Шаг последний.       И слов больше не требуется. Он заглядывает в шоколадные омуты, и много времени, чтобы найти в них безграничную нежность и волнение, не нужно. Под порывом ветра открытая форточка хлопается дверцей об оконную раму с звенящим грохотом. Джеюн испуганно оборачивается. А когда возвращает голову обратно, плотно сжатая в пальцах кисть выпадает с рук, звонко ударяясь о кафельный пол. Сонхун наклоняется слишком неожиданно, слишком близко; настигает собой Джеюна, как совсем беззащитную дичь. Мягко касается чужих губ, пока вздергивается над ними прозрачный тюль вспорхнувшей шторы. И вот рисуются на совершенно девственном холсте два темных силуэта молодых юношей на фоне залитого уходящим солнцем окна, их щекочущие лоб пряди волос и сминающие друг друга губы. Правда, уже не нарисованные. Напротив чужого портрета, испорченного белым нелепым холстом. [ *Пигмалион был скульптором, создавшим прекрасную статую Галатеи. Он до беспамятства влюбился в нее, и благодаря богине любви та ожила и предстала перед ним, готовая полюбить в ответ. ]