Без шрама на память

Когда Азирафель в первый раз приготовил святую воду для Кроули, он сразу отнес ее прямо к фарфоровой раковине в задней комнате книжного, выплеснул все без остатка и долго стоял, дрожа от невольного ужаса, не в силах пошевелиться. Он не сразу заметил, что кувшин пошел трещинами в его намертво сжатых ладонях. Дело было в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом — в год, когда Азирафель окончательно понял, что Кроули не собирался откликаться на его периодические письма. До этого им случалось не пересекаться годами, десятилетиями, даже веками, но Азирафель ощущал, что на этот раз все по-другому. Тишина между ними теперь была вязкой, тяжелой, и исчезло привычное чувство, что Кроули может быть где-то поблизости, чуть ли не за поворотом. После этого он еще несколько раз попытался доставить Кроули воду. Иногда ему даже вполне удавалось выйти из магазина с крепко закупоренной бутылью, но и тогда он заканчивал тем, что выворачивал ее в местный пруд или просто выбрасывал в Темзу. Он сознавал, что делать так не очень-то по-ангельски, но, в конце концов, Темза уже тогда наполовину состояла из мусора и без него. В одном случае Азирафель даже дошел до Мейфэйр-стрит, где располагался фешенебельный особняк Кроули, но в итоге и там просто вылил святую воду в ящик с полумертвой геранью под чьими-то окнами. Цветы тут же ожили и распустились, сияя пышной нефритовой зеленью листьев и ярким багрянцем соцветий, что, впрочем, только повысило градус его раздражения. Он решился на последнюю попытку где-то в начале тысяча восемьсот девяностых, наполнил старую бутыль из-под вина и постарался вдохнуть в воду так много святости и благодати, как мог, а с ними и нечто свое — воспоминание о том, как он впервые попробовал мед, теплую негу солнечного света, согревающего кожу, сияние капель дождя на зеленой садовой листве, узоры звезд в туманности Орла. Всё это дам тебе, если, пав, поклонишься мне. А затем он вдруг ощутил, как закипает давно затаенная злость, обжигая нутро ярко-алым, — злость на то, что Кроули мог быть таким эгоистом, что готов был оставить его одного… что ж, теперь он и так был один, и кто знал, чем теперь занят Кроули, и насколько же было нечестно, что он вообще попросил Азирафеля об этом. Как Кроули мог ожидать, что он просто возьмет и вручит ему безотказный инструмент самоубийства? Неужели он правда считал, что после всех этих лет Азирафелю не будет дела до того, что с ним случится? Охваченный внезапным гневом, он сбросил бутыль со стола, и та разбилась, сверкая хаосом осколков на паркете. Его злость ушла так же стремительно, как появилась, сменившись на стыд. Что ж, по крайней мере это чувство было привычным. Он избавился от беспорядка при помощи чуда и дал себе слово оставить попытки. Он не мог сделать этого, как бы сильно ему ни хотелось исправить случившееся между ними. Он просто не мог дать Кроули то, чего тот хотел. И в любом случае, сотворение все новых порций святой воды было именно тем, на что Небеса рано или поздно обратили бы внимание и точно бы не оценили. Пожалуй, ему и так уже подозрительно долго везло. Вместо этого ангел продолжил отправлять на адрес Кроули короткие письма — порой намекая, что он был вполне открыт для приглашений на ланч, или упоминая о предстоящих концертах, или просто делясь случайными впечатлениями о книгах или праздной ерунде. Все они остались неотвеченными, и он наполнял свои дни литературными знакомствами. Он посещал разнообразные салоны, брал уроки у фокусников, учился гавоту. Он даже вступил в некий клуб. Клуб отлично справлялся с задачей отвлечь его от лишних мыслей и был занимательным опытом, даже если порой этот опыт бросал вызов его личным взглядам на то, как именно ангелам полагается строить отношения с людьми. Конечно же, Азирафель понимал, что там происходило, он не был невинным, но он прилагал все усилия, чтобы все посетители клуба имели в виду, что он здесь не за этим. Он оступился лишь раз, прежде чем осознать свою глупость. Один привлекательный джентльмен с темными рыжими волосами прошел за ним следом в отдельную комнату, и ангел вдруг обнаружил, что задыхается, выстанывая имя Кроули в чужие горячие губы. Он остановил руки мужчины на собственных брюках, извинился учтиво, как мог, и не возвращался в клуб еще пару недель. Шли годы, и в тысяча восемьсот девяносто пятом прогремел суд над его другом Оскаром, а всего несколько коротких лет спустя Азирафель обнаружил себя в Париже на его похоронах. После, рассеянно шагая по одной из улиц в Ле Марэ, он невзначай остановился у ювелирной лавки, увидел в витрине ассортимент зажигалок и замер в задумчивости. Они с Кроули всегда любили человеческие вещи, и если он сам питал слабость к книгам и табакеркам, то Кроули нравились новизна и новаторство, быстрое и непривычное, механизмы и хитроумные приспособления. Да, Кроули это бы точно понравилось, думал он, представляя, как длинные пальцы открыли бы крышку, щелкнули кремниевым колесом, поднесли бы зажигалку к губам, чтобы поджечь небрежно зажатую в них сигарету. Он никогда еще не делал Кроули подарков. Дарить что-либо демону было идеей, настолько выходящей за рамки дозволенного Небесами, что Азирафель никогда не помышлял о подобном всерьез, разве что гипотетически — до того, как его взгляд упал на витрину, полную серебряных изделий, разложенных подобно подношениям какому-то языческому богу. Конечно, за все эти годы он множество раз находил на рынках и в лавках вещицы, которые заставляли его подумать о Кроули. Ожерелья из бусин, давно, когда люди впервые придумали делать подобное. Серебряные обручи в Месопотамии и шейные гривны в Галлии. Пряжки для пояса, булавки для плаща. Кубки. Нелепые книги по демонологии. Однажды в Египте — кольцо в форме тонкой змеи. Он сразу купил его и только потом осознал, что совершенно не представляет, что делать с ним дальше. Должно быть, оно так и лежало без дела, запрятанное в шкатулку, где-нибудь в дальнем углу книжного магазина. Дарить кольца с древнейших времен было между людьми глубоко символическим жестом, да и носить его самому тоже было немыслимо, поэтому он не совсем понимал, чем он думал тогда. Одна из зажигалок привлекла его взгляд — отлитая из серебра и не слишком большая, с очертаниями золотистого змея на одной из сторон. Прежде чем Азирафель мог бы отговорить сам себя, он вошел в магазин и купил ее. Больше того, заказал гравировку. «Для К. от А.» — достаточно расплывчато, не так ли? Случись ей попасть не в те руки, подобная надпись не стала бы компрометирующей. При необходимости Кроули мог бы сказать своим адским собратьям, что это подарок от смертного или от смертной — мало ли в мире людей с именами на «А». Он понимал, что это было жалкое послание. Он не знал, что еще он мог сделать — не считая немыслимого, буквально невыполнимого. Ювелир упаковал зажигалку в черный подарочный короб, затянутый в алый атлас, и Азирафель проделал обратный путь в Лондон с подарком в кармане. Не дав самому себе шанса отбросить затею, он вызвал посыльного и заплатил ему, дав адрес Кроули, и ожидал, ожидал, полный глупого чувства надежды, и в груди у него перехватывало каждый раз, когда звонил дверной колокольчик и кто-то входил. Каждый раз это был кто угодно, но только не Кроули и не посыльный с письмом, и хотя Азирафель неплохо справлялся с тем, чтобы наполнить событиями свои дни и ночи, все равно оставалось то мертвое время ранних часов до рассвета, когда некуда деться от мыслей. Что ж, по крайней мере он был уверен, что Кроули все еще здесь, в этом мире — просто не где-то поблизости к Азирафелю, и, похоже, совсем не планирует это менять. Приказы сверху тем временем становились все более редким явлением. Казалось, что Небеса были сбиты с толку тем миром, что создали люди, и между его заданиями теперь проходили месяцы, а позднее — и годы. Азирафель все так же отправлял свои доклады, исправно составлял отчеты, порой получал замечания за «нецелевые расходы чудес» из-за всех мелочей, творимых им для себя и не только, но все равно продолжал это делать. Где-то нищему в руку падала золотая монета, или голодных детей забирали в хорошие семьи, или вдруг за одну ночь сходил на нет жестокий кашель туберкулезника, или люди в карете, перевернувшейся на полном ходу, чудом оставались невредимыми. И все чаще Азирафель теперь был предоставлен себе самому. Разве не этого он хотел? Он в одиночестве посетил последнее представление Невила Маскелайна в Египетском зале на Пикадилли в тысяча девятьсот пятом, а спустя несколько лет был в первом ряду, когда Гарри Гудини выступал со своей знаменитой «Камерой пыток водой», и вместе со всей смертной аудиторией он замирал от восторга, захваченный остротой и опасностью происходящего, глядя, как связанный шоумен извивается в резервуаре под горячими огнями софитов. Он даже брал уроки у Маскелайна и проводил в задней комнате книжного магазина долгие ночи за практикой фокусов, представляя себе ужас Кроули, случись тому это увидеть. А еще он представлял себе целую речь, которую он произнес бы в ответ на насмешки демона, что-нибудь о людях, и их удивительной изобретательности, и о том, как прекрасно учиться творить мнимые чудеса напоказ, имея возможность творить их по-настоящему — но речь ему так и не пригодилась, ведь Кроули все еще не было рядом. А потом разразилась война. Эрцгерцог был убит в своей машине где-то на узких улочках Сараево, и всего пару недель спустя Европа уже содрогалась в жестоких конвульсиях. Однажды в августе тысяча девятьсот четырнадцатого Азирафель вернулся домой с беспокойной прогулки в парке — заголовок газеты, зажатой под мышкой, кричал о вторжении немецких войск в Бельгию — и обнаружил на полу магазина конверт с запиской. На миг ему даже подумалось, что это могла быть записка от Кроули, но конверт сверкнул позолотой, и он с горечью понял, что это не так. Он вскрыл конверт, прочитал сообщение и ощутил прилив тошноты. Текущий приказ: никакого вмешательства. Допускаются чудеса до 4-го уровня. Ожидать дальнейших указаний — Гавриил. Берлин, канун Нового года, 1929 Бальный зал Дома Отечества — Хаус Фатерланд — представлял собой, согласно хмельному соседу Азирафеля за барной стойкой, не что иное, как Эдемский сад. Колонны из мрамора, похожие на деревья, тянулись к высокому потолку в форме купола, и все вокруг было украшено серебряными пальмовыми листьями, тонущими в полумраке в тех местах, куда не доставали огни. Джаз-бэнд наигрывал нечто агрессивно-синкопированное, зал был заполнен мужчинами в темных костюмах и дамами в платьях с заниженной талией, и все они двигались так лихорадочно, точно мир мог закончится через пару часов, когда старый год сменится новым. — Могу вас заверить, в Эдеме значительно меньше плясали, — отозвался Азирафель, повышая голос, чтобы перекричать духовые. — Значит, там ничего не понимали в веселье, — рассмеялся сосед в свой бокал. — С Новым годом! Азирафель отсалютовал бокалом в ответ и сделал глоток своего «Бренди Александр». Он был не в восторге от этого места, но в кои-то веки он получил настоящий приказ от Небес, и пришлось отправляться в Берлин на поиски некой заблудшей певицы, чтобы одарить ту благословением. Согласно досье, ей положено было уехать в Швейцарию и принять послушание в монастыре. Это был сущий пустяк — раздражающе мелкий в контексте событий. Мы могли бы творить что-то по-настоящему доброе. Ангел отрешенно смотрел на кружащие, словно в водовороте, тела, запрокинутые головы, смеющиеся лица. Не то чтобы им не хватало простора для добрых деяний, с учетом всего — парой месяцев раньше обрушился фондовый рынок, и было предельно понятно, к чему шли дела; начинала цвести эпидемия гриппа, мир сотрясали волнения, в Китае гремело восстание — но нет, Небесам он потребовался вот здесь, ради какой-то там потенциальной монашки. Опасные, предательские мысли. Азирафель прикрыл глаза, потер переносицу и очень старательно отложил их подальше. Он найдет эту женщину, поприветствует наступающий год и уедет домой. — Послушайте, — он обратился к соседу, — вы не подскажете, как пройти в клуб Блау Энгель? Сосед развеселился еще больше. — Эта дыра! Вы что, решили бросить рай и отправиться в ад? Азирафель извлек нужные сведения прямо из памяти собеседника — выйти на Потсдамер-плац, свернуть налево, затем направо и дальше в сторону более злачных районов Берлина — и не стал утруждать себя ответом. Снаружи давешний дождь успел превратиться в мокрый унылый снег, и, хоть в этом и не было строгой нужды, ангел поднял воротник пальто, чтобы укрыться от колкого холода. Несмотря на непогоду, улицы все еще были полны отмечающих, и электрические огни, отражаясь, сияли на влажном асфальте. Путь был недалеким, однако контраст поражал: если Хаус Фатерланд был дворцом удовольствий, огромным, безмерно роскошным — кафе, рестораны, салоны и бальные залы, и сводчатый купол с огнями под ним, пульсирующими, гипнотическими, сияющими в такт музыке, будто кружащимися вслед за ней, — то Блау Энгель был заведением совсем иного рода. Маленький клуб, расположенный в узком проулке, с фасада представлял собой не более, чем вывеску над дверью, с огнями, источавшими синий и алый неон. Ангел снял свою шляпу, переступая порог. В дальней части помещения, местами тонущего в полумраке, местами омытого резким искусственным светом красных и розовых оттенков, виднелись сцена и барная стойка. Столики с белыми скатертями теснились, уступая место танцевальной площадке, бисерные занавески прикрывали проходы в отдельные комнаты. Публика здесь была одета намного беднее, чем в Хаус Фатерланд, и белый костюм Азирафеля казался теперь вызывающе неуместным. Клуб был переполнен, и после морозного воздуха улицы ангел почти задыхался в его духоте. Получательница небесного благоволения была где-то рядом, он чувствовал это… а вместе с тем чувствовал нечто иное, уколом, намеком, словно бы что-то слегка обжигало тыльную сторону шеи. Ангел с досадой оттянул ворот рубашки. Весь город — Берлин — ощущался вот так, точно кожу скребли чем-то острым, наждачкой по нервам. Азирафелю это не нравилось, как не нравились ему и голодные лица на улицах или компании агрессивного вида молодчиков, что собирались тут и там на перекрестках. Да, он закончит с работой и уберется отсюда как можно скорее, вернется в книжный магазин в привычном Лондоне. Но сперва нужно выпить, решил он, пробираясь к бару мимо столиков. Юноша, сидевший за барной стойкой, обернулся к нему, сверкнув белозубой улыбкой, и ангел вежливо кивнул в ответ. — А я вас раньше здесь не видел, — заметил молодой человек слегка заплетающимся языком. Его взгляд скользнул по белому костюму Азирафеля вверх и вниз, и тот ощутил, как его с интересом оценивают. — Я здесь проездом, — чинно ответил Азирафель, сделав знак бармену и заказав «Сайдкар». — О, да вы британец? — юноша, еще почти мальчишка, придвинулся ближе. — Приехали окунуться в знаменитую ночную жизнь Берлина? Азирафель достал портсигар из кармана. — Можно и так сказать, — рассеянно ответил он, пытаясь сосредоточиться на том, где же, собственно, была та женщина, которую ему полагалось благословить. При его последней аттестации Гавриил сурово отметил, что курение для ангела было занятием категорически и целиком неприемлемым. Азирафель пытался бросить, но здесь, в этом баре, где дым тяжело и низко стелился по воздуху, он ощущал, что ему просто необходимо вписаться, к тому же это позволяло занять руки делом — поэтому он виновато достал сигарету. Всего лишь одну, обещал он себе — а потом он постарается усердней следовать небесным предписаниям. — Я могу показать вам все самые лучшие виды, — продолжал тем временем юноша, склоняясь ближе к ангелу и накрывая ладонью его запястье. Азирафель открыл было рот, чтобы вежливо отказаться, как вдруг кто-то встал между ними — и сердце Азирафеля не столько сорвалось на бег, сколько обрушилось вниз с вершины утеса, бросаясь навстречу верной беде. Кроули. — Тебе бы проветриться, Карл, — мягко сказал демон, и лицо юноши приняло озадаченное выражение, а сам он соскользнул с барного стула и растворился в толпе. Кроули обернулся к Азирафелю, приподнимая ладонь, и в его длинных пальцах сверкнула металлом протянутая зажигалка. — Огонька, ангел? Нет, не просто зажигалка — та самая, которую Азирафель купил в Париже и отправил Кроули почти тридцать лет назад. Это зрелище очень странно подействовало на способность Азирафеля дышать. Он отстраненно сознавал, что уставился на Кроули с неподвижной дурацкой улыбкой. Демон щелкнул зажигалкой, вспыхнуло пламя, и Азирафель наклонился к огню, затянулся — кончик сигареты на миг заалел, и горло обожгло горячим дымом. — Спа… — начал он и тут же оборвал себя, глотая слово. Кроули терпеть не мог, когда его благодарили. — Что ж, — беспомощно выдохнул он вместо этого, и попытался придать своему лицу менее восторженное выражение. На самом деле ему хотелось вскричать: «Та зажигалка, она у тебя! И почему ты не отвечал мне на письма? Что ты делал во время войны? Как все это прошло для тебя? Ты простил меня? Ты скучал по мне? Рад меня видеть?» Кроули плавно качнулся вперед, вторгаясь в пространство между Азирафелем и барной стойкой. — Не думал, что встречу тебя в Берлине в любимом баре трансвеститов, ангел, — это могло бы звучать со знакомой лукавой издевкой, вот только тон Кроули был слишком резким, голос — бесцветным. И на этом на Азирафеля с отчаянной силой обрушился вес последних шестидесяти лет, похоронив под собой незамутненную радость от встречи. — Я здесь по служебным делам, — произнес он, сознавая, насколько нелепо звучит, бессознательно сжав в кулаке отворот пиджака. Он старался отвести глаза от длинной фигуры демона, но просто не мог удержаться, и его взгляд скользил выше, и ниже, и снова наверх. Кроули был облачен в новомодное черное платье; полупрозрачную ткань покрывали узоры из бисерных нитей. После войны мода менялась стремительно, и одежда открывала взгляду все больше кожи, больше, чем ангел наблюдал за все последние века. Глубокий вырез на платье Кроули обнажал его спину, тонкие линии бретелек огибали ключицы и плечи — а ещё оно было возмутительно коротким, заканчивалось сразу над коленями, а ниже виднелись эти безумные длинные ноги в черных шелковых чулках, на которые Азирафель совершенно точно даже не думал смотреть, разве что раз, другой... Его волосы завивались вокруг лица медными кольцами, губы были окрашены в темно-алый, небольшие темные очки скрывали взгляд. Азирафель не мог не думать о том, что этот образ шел Кроули куда больше, чем бакенбарды. — Конечно, — протянул Кроули, убирая зажигалку в расшитую бисером сумочку, и повернулся к бармену. — Налей-ка мне джин-физ. — А что ты здесь делаешь? — Я — как обычно. — Конечно, — эхом откликнулся Азирафель. Он сделал глоток своего коктейля, поморщился от вкуса коньяка — тот был даже хуже подпольного джина, который ему пришлось пить в Америке в прошлом году. — Здесь развлекаются члены одной политической партии. Мне нужно их скомпрометировать. Позже сюда заглянет парень с камерой — будет масса компромата, шведский стол для шантажа. — Понятно. Звучит как-то вульгарно. — Я демон. Вульгарное — это по мне, — повел плечом Кроули, подавшись вперед, и нити бисера на платье изогнулись, будто струясь по его худощавой фигуре. В их извилистом узоре чудилось нечто змеиное. Кроули смотрел на него — темные стекла его очков не мешали Азирафелю ощущать его особое, глубокое внимание, подобное сияющему жару от открытого огня, и ангел чувствовал, как у него загораются щеки. Их руки лежали на стойке так близко, что было бы очень легко наклониться вперед и позволить им соприкоснуться — или он мог развернуться на стуле, приставить колено к худому бедру. Но он не сделал этого — не делал никогда, ни разу за все эти долгие тысячелетия. Ни в тот раз, когда они сидели бок о бок у пересохшего русла реки в пустыне, ни в висячих садах Вавилона, ни в продуваемой всеми ветрами палатке в Уэссексе. Нет, он не сделал этого, но как же он хотел — всего немного протянуть ладонь и огладить долгую линию горла Кроули. Хотел и все еще не мог. — Мой дорогой, если бы только я знал, что ты здесь… — проговорил он наконец, силясь прогнать все эти мысли так далеко, как только возможно. — Объезжал бы Берлин стороной, от греха подальше? — в голосе Кроули все еще не было ни намека на легкость, на шутку. — Вовсе нет — я имею в виду, я бы мог тогда… — он оборвал себя и сделал глоток из бокала. — Я не большой поклонник местной кухни, у немцев повсюду сплошная капуста, зато тут делают прекрасные пирожные. С кофе особенно славно. Кроули скептически склонил голову набок. — Завтра первое января, будет закрыто примерно везде. Да и, знаешь, неважно. Кофе с пирожными — это звучит, как будто ты вздумал брататься со всякими там, а такое никак невозможно. Азирафель отстраненно подумал, что, наверно, заслужил это, вот только от этого не было менее больно, и в голову не приходило ответа, который бы не прозвучал агрессивно и резко. Ты потребовал выдать тебе заряженный ствол, а я должен был согласиться? А это, наверно, был худший ответ из возможных, поэтому он промолчал, опуская глаза. — Ты, наверно, был очень занят в последнее время, — проговорил он после долгой и тягостной паузы. — Знаешь, со всей кутерьмой. — Кутерьмой? Азирафель описал жест ладонью. — Ну, с войной, для начала… Кроули зашипел, напрягаясь всем телом, что было особенно очевидно, учитывая откровенный характер его наряда. — Если ты думаешь повесить эту гребаную бойню на меня… — Конечно, нет, — в отчаянии прервал его Азирафель, мечтая, должно быть, в сто тысячный раз, чтобы ему хватило смелости хотя бы накрыть своей ладонью руку демона. — Мой дорогой. Я пытался сказать, что творилось так много всего. Это не обвинение. Кроули нехорошо оскалился. — Да неужели? А твоим слабо было вмешаться до того, как выкосило двадцать миллионов? Азирафель ощутил, как кровь его леденеет, и на минуту отчетливо вспомнил, как стоял в церкви, разрушенной взрывом, в небольшом городке под Амьеном во Франции, и смотрел на останки погибших в бомбежке под тем, что раньше было церковными сводами. Что бы ни отразилось на его лице, это, похоже, иссушило злобу Кроули, и на лице у демона застыла гримаса отчаяния. Азирафель отвернулся, пряча взгляд. Он вспомнил другую горькую ссору под ливнем, хлеставшим долину под ними, и то, как праведный гнев Кроули пылал в его янтарно-солнечных глазах. Она — твердыня; совершенны дела Ее, и все пути Ее праведны; Бог верна, и неправды в Ней нет; праведна и справедлива Она. — Черт, ангел, я… Азирафель опустошил свой бокал, изо всех сил стараясь прогнать непрошеные воспоминания и вернуться в настоящее, в этот пропащий, неуютный клуб. Он поднял взгляд на сцену, где оркестр только что заиграл что-то горячечное и неистово-быстрое. У микрофона запела женщина, облаченная в смокинг, и публика осаждала площадку для танцев. — Я полагаю, — произнес он спокойно, как мог, — что если бы кто-то из нас мог хоть что-нибудь изменить, мы бы сделали это. Он встал, чуть пошатнувшись, и рискнул бросить еще один взгляд на Кроули — тот неподвижно смотрел на него с нечитаемым выражением. Азирафелю страшно хотелось сорвать с него эти темные стекла, снова увидеть его глаза. — Доброй ночи, — выдохнул он вместо этого. Не дав Кроули шанса ответить, он зашагал на выход, прочь из клуба, мимо людей с их безумным кружением в танце, обратно в холодную ночь. Не пробило ли полночь? Не успел ли еще один год ускользнуть, пока они с Кроули исполняли свой собственный нелепый танец? Азирафель прошел почти половину пути по заледеневшей штрассе, прежде чем все же решил развернуться. Он не мог оставить все вот так, только не снова, и рисковать еще шестью десятками лет тишины между ними. Мир вращался теперь все быстрей и быстрей, все неслось так стремительно — автомобили, и аэропланы, и пули из пулеметов, и ему так хотелось держаться привычного, держать все, что ему было дорого, ближе к себе; накрыть крылом свой книжный магазин, и Сохо, и Лондон, весь мир. И Кроули тоже. Или, возможно… Кроули больше всего. Он снова переступил порог клуба. Музыка успела смениться еще раз — теперь это было нечто тягучее, медленное; голос женщины в смокинге звучал с бархатной хрипотцой, ниже, чувственней. Источники света казались теперь приглушенными. Все окутывала пелена сигаретного дыма. Казалось, табачное марево еле заметно мерцало, оплетаясь вокруг человеческих тел неспешными темными нитями; женщины и мужчины вдыхали его, и смеялись, тянулись друг к другу, касаясь ладонями тел, и пальцы скользили по коже, и бедра покачивались, прижимаясь к чужим все теснее, языки пробегали по пересохшим губам, а те приоткрывались навстречу другим… И тогда он все понял. За последнюю тысячу лет он и сам проделывал немало искушений. Обычно, правда, не совсем таких — он всегда подозревал, что Кроули сознательно не отдавал ему более… прямолинейных заданий — но суть была ему вполне понятна. Дым стелился по помещению медленным, томным потоком, и где-то под запахами сигарет, духов, одеколонов сам воздух пах Кроули, чем-то жгущим, сгоревшим, горящим. Азирафель вдруг задумался, будет ли Кроули таким же на вкус, а затем — на что будут похожи прикосновения Кроули, как ощущалась бы ласка его длинных пальцев, скользящих по коже… О Господи. Азирафель стиснул зубы. Он был ангелом, созданным из материала более прочного, чем слабая плоть человека, он знал, как все это работает. Он просто извинится перед Кроули, объяснится и наконец-то исправит все это, а после — уйдет. Он поправил свой галстук-бабочку и зашагал сквозь толпу, высматривая проблеск ржаво-медных волос на целую голову выше других. Танцевальная площадка уже превращалась в один сплошной, почти непроходимый узел из переплетавшихся тел, и он видел, к чему все идет, по ладоням, сжимающим плоть, по влажным поцелуям, по расстегнутым рубашкам, скользящим наверх краям платьев — он обогнул этот узел, свернув к одному из проходов, прикрытому занавеской из бисерных нитей. За ней открывался сумрачный коридор, изрезанный бьющими по глазам пятнами ярко-багряного света, и на каждом шагу из полумрака выступали очертания людей, собиравшихся парами или по трое и больше, тянувшихся ближе друг к другу — свет выхватывал губы, приникшие к шее, или ладонь, пробиравшуюся под одежду. Перед ним была новая дверь, и он знал, что за ней найдет Кроули. Он сразу увидел его — тот сидел на потрепанном низком диване между двумя мужчинами. Один из них обвивал рукой плечи Кроули, запустив ладонь в глубокий вырез его платья, второй, сминая ткань подола, поднимался ладонью вверх по бедру. Они смеялись — точнее, смеялись мужчины. У Кроули был отсутствующий вид, лицо выражало брезгливую скуку. Азирафель понимал: ему стоит сейчас развернуться, уйти, и не думать о том, что эти невежи могли прикасаться к Кроули, а сам он не мог — не думать о том, как благоговейно касался бы демона он, получи он такую возможность. Это было кощунством, не так ли — но было уже слишком поздно, и его все еще не сразило небесным возмездием за все нечестивые и богохульные мысли. Он хорошо различал искушение, уготованное Кроули для публики — приглушенный шелест, недоступный человеческому слуху, шепот в темноте: впусти меня. Кроули резко качнул головой, обернувшись ко входу. При виде Азирафеля он не шелохнулся. В этом была вся суть искушений, не так ли? Не принуждение, лишь предложение. Некий вопрос. Данный выбор. На этот раз, возможно, откровение. Вот то, чего ты так долго желал. Запретный плод. Протянешь ли ты руку? Он сделал выбор, впустил в себя часть темноты — и пересек разделявшее их расстояние. — Вот ты где, дорогая, — произнес он, и рот Кроули приоткрылся от изумления. — Она с нами, — вскинулся было один из мужчин, сильнее сжав ладонь на бедре у Кроули. — Не этой ночью, — рассеянно ответил Азирафель, едва способный сейчас отвести взгляд от линии челюсти Кроули, от беззащитно-нежной кожи у него над ключицами, между плечом и шеей. Оба типа выглядели так, будто собирались поспорить. Азирафель вскинул руку, и обоих накрыло резким желанием срочно покинуть комнату. Кроули тоже вскочил — весь состоящий из углов и выступающих костей, разъяренный, шипящий, как змей, потревоженный палкой. — Я здесь вообще-то работаю, ангел, и если ты думаешь, что можешь так просто входить и разгонять мне клиентуру… — он угрожающе шагнул вперед, преграждая дорогу, так близко — и Азирафель ощутил, что не мог больше ждать ни минуты. Ему было тесно и жарко под собственной кожей, и безумно хотелось коснуться Кроули — всего лишь коснуться, только сейчас, один раз. Просто позволить себе, наконец-то, единственный раз. — Можно тебя поцеловать? — выпалил он лихорадочно, едва сдержавшись, чтобы не сделать это немедленно, без разрешения — пришлось вытянуть руки по швам, с силой сжав кулаки. — Что? — хрипло выдохнул Кроули, и время вдруг застыло на мгновение, прозрачное и долгое, все лишнее схлынуло — они были здесь только вдвоем, одни в мире, как было всегда. Ныне и присно, во веки веков. Должно быть, один из них же двинулся с места, а может быть — оба. Когда Азирафель наконец поднял руку, пробегая раскрытой ладонью по челюсти Кроули, он ощутил, как пальцы демона сминают отвороты его пиджака, не отталкивая, притягивая ближе — а потом они сошлись, как части целого, будто бы именно так все и было задумано. Рот Кроули приоткрывался навстречу — мягче, теплее, нежнее, чем он представлял. В этом не было жесткости или жестокости, все казалось понятным, лишенным опасных изломов — то, как Кроули чуть заметно качнул головой, углубив поцелуй, как легко пробежал языком, совсем не человеческим, вдоль его нижней губы, как давили на щеку стекла его очков. Это было прекрасно — и закончилось слишком быстро, потому что ладони Кроули легли на грудь Азирафелю и оттолкнули его с такой силой, что он отступил, потеряв равновесие. — Черт! — прорычал Кроули сквозь зубы, и Азирафелю оставалось лишь потерянно моргать перед новой вспышкой его ярости. — Ты надышался местного амбре, пока шел сюда, так?! Значит, я теперь еще и совратил тебя, а?! Мало было всего остального… — Кроули, — Азирафель протянул к нему руку, но демон отпрянул. — Не надо, — глухо выговорил он. — Кроули, — еще раз попытался начать Азирафель, но Кроули крепко обхватил его предплечье горячей ладонью, щелкнул пальцами — и за один головокружительный миг они перенеслись неизвестно куда. Здесь не было ни музыки и шума, ни мерцающего воздуха, ни алого неона, ни густого запаха желания — только полумрак и тишина. Он смутно различал очертания мебели, узор на обоях, торшер в дальнем углу, но не мог сфокусироваться — все, чего он хотел, это снова коснуться Кроули, поэтому он так и сделал, накрыл ладонями его обнаженные плечи, спускаясь ниже. Кроули не дал ему ни шанса, сделал резкий шаг в сторону — нити бисера на платье покачнулись, повторив его движение. Азирафель наблюдал за ним, зачарованный, завороженный, как и всегда — вот только на этот раз он не хотел отворачиваться. (Нет, этого он никогда не хотел, ему просто всегда приходилось.) Кроули снова приблизился, навис над ним, сорвал очки с лица. — Ты должен прогнать эту дрянь, — он забрал руки Азирафеля в свои. Его хватка была предельно далекой от нежности, но Азирафель все равно подался навстречу этому прикосновению. — Как лишнее вино или… да, как в тот гребаный раз, когда ты курил опиум. Так же. Давай. Азирафель сделал глубокий вдох. Он знал, что мог бы разжать хватку Кроули, чувствовал это, и в его воображении яркой вспышкой мелькнула картина — как он рывком освобождает ладони, а после, схватив локти Кроули, тянет его на себя, под себя, крепко и жадно вжимает в паркет своим телом... он был мучительно, предельно возбужден, он безумно хотел — да, он жаждал, вот только не так… — Я так не хочу, — прошептал он, отвечая в равной степени себе и Кроули. Пальцы Кроули сжимали его руки, обжигая, как каленое железо, его глаза были распахнуты. — Ангел. Это не игра. Прошу тебя. Мольба. Кроули редко о чем-то просил, он сеял сомнения, он искушал и дразнил, злился и насмехался — но не умолял. — Ладно, — тихо произнес Азирафель. Он выдохнул в свои ладони, глядя на то, как темный чад соблазна покидает его легкие вместе с дыханием, точно облако пара в холодное утро. Дым, померцав, обратился в мельчайшую серую пыль и исчез. Чувство было сродни тому, что он испытывал, возвращая себе трезвость после долгих возлияний. Он ощущал себя паршиво — опустошенным, потерянным, как без руля и ветрил. А еще — виноватым, раздавленным чувством вины за то, что позволил себе слишком много, позволил себе распустить руки в сторону друга. Кроули не двинулся с места, но немного ослабил хватку, и Азирафель поднял голову, заставляя себя встретить его взгляд. Он скучал по обнаженному взгляду Кроули, по его глазам. Только теперь он осознал, насколько. Прошло уже целых две тысячи лет с тех пор, как Кроули начал носить очки. Но он скучал не только по этому, нет, еще и по тому, каким Кроули был когда-то. По тому, каким открытым тот казался иногда и как бурно порой изумлялся чему-то, по тому, как ярко и легко его лицо передавало эмоции. Когда он в последний раз слышал от Кроули радостный смех? Люди любили повторять, что время лечит — избитая фраза. Вот только Кроули время ничуть не смягчило, оно лишь добавило новых зазубрин, неспешно гноящихся ран, оно, как наждачка, прошлось по нему, раздирая его до костей. И сколько еще предстояло им десятилетий вот с этой гнойной раной между ними? Азирафель не знал этого — как и того, как тут что-то исправить. — Я, пожалуй, пойду, — выговорил он со всем достоинством, на какое был сейчас способен, и мягко потянул их сжатые ладони на себя. — Тебе не обязательно. Могу плеснуть нам виски, — Кроули отпустил руки Азирафеля и откуда-то достал свои очки. Не ощущать его тяжелый взгляд казалось облегчением, но в то же время резало чувством потери. — Ох, — проговорил Азирафель. — Наверно, мне не стоит. Он наконец огляделся вокруг. Квартира, скудно обставленная современной невысокой мебелью. Где же дверь? — Ну конечно. Нельзя же поддаваться демоническим соблазнам дважды за ночь, — ответил Кроули таким тоном, что Азирафелю захотелось исчезнуть отсюда немедленно, похоронить себя носом в книги лет на десять. — Действительно, — слабо откликнулся он и шагнул в том направлении, в котором ожидал увидеть дверь. — Что ж, до свидания… еще раз. Он рискнул бросить взгляд на Кроули. Тот не пошевелился. Он вообще порой держался с невообразимой неподвижностью. Азирафель кивнул демону на прощание, не получив ни ответа, ни взгляда, и открыл входную дверь. Кроули так ничего и не произнес, и Азирафель шагнул наружу, в тускло освещенный коридор, закрыв дверь за собой — та защелкнулась с отвратительной необратимостью. Где-то послышались хохот и аплодисменты. Видимо, пробило полночь. Еще один год… Сколько лет еще было у них? Как они исчислялись — пока еще тысячами, или сотнями, или же все это мчалось к развязке намного быстрей? За последние несколько десятилетий было так много дней, когда он ожидал, выйдя из своего магазина, увидеть, что солнце уже стало черным, как рубище, а луна — алой, как кровь, увидеть треть земли сожженной. Времени было слишком мало... но, может быть, он еще мог все исправить. Он развернулся к двери, но та вдруг сама распахнулась навстречу, и в проеме возникла фигура Кроули. Они смотрели друг на друга в затянувшемся молчании. Кроули склонил голову набок, и Азирафель вдруг заметил, как поднимается и опадает с дыханием грудь под черным шифоном и бисером платья. Что-то с дрожью пробежало у него по венам. Его желание, его тоска по Кроули были на месте, как были давно. Запертые под замок, заточенные в лед, погребенные под горой. Но замок был разбит, лед растаял, гора стерлась в пыль. — Ты зайдешь или как? — наконец сказал Кроули. Азирафель приблизился на шаг, все еще не переступая порог. — Думаю, сперва я должен извиниться... я сожалею — я так сожалею о том, что я сделал. Это было совершенно неподобающе… — Да брось. Я же демон. Неподобающе — это по мне. — Ясно. Снова молчание, шаткое и напряженное. — Мне понравилось… целовать тебя, — резко выговорил Кроули. — Но только если это не моих рук дело. Так? Азирафель сглотнул. — Не уверен, что я понимаю. — Мне нужно знать, ты сделал это сам или все дело… в моем искушении, — произнес Кроули сквозь сжатые зубы. — Потому что если это так, то я никогда ничего не скажу, и мы можем забыть это все, и я просто… Азирафель приблизился еще на шаг. — Ты все уже знаешь. Ты ни к чему меня не принуждал. Выражение лица Кроули было сейчас таким откровенным, ранимым. Отчаянным. — Я мог… заставить тебя. Может, я и заставил. Не осознавая. Под кожей у ангела снова жаркой волной пробежал электрический ток. Вот и еще один выбор. Еще один шаг навстречу. Его шанс — еще один, снова — потянуться ладонью к желанному плоду, сорвать... — Не думаю, что ты бы мог. Если бы только я хотел того же, — Азирафель шагнул вперед, вновь оказавшись в дверном проеме, и медленно поднял руку, касаясь кончиками пальцев тонкой кожи на сгибе локтя Кроули. — А ты хочешь? — спросил Кроули низко и тихо. Под его невыносимым взглядом Азирафелю казалось — он падает сквозь атмосферу прямо к солнцу, или, скорей, его неизбежно и неумолимо затягивает гравитацией, и столкновения не избежать. Он знал — ему бы стоило уйти уже давно. — Хочу. Руки Кроули рывком втащили его обратно за порог квартиры — и затянули в новый поцелуй. Дверь захлопнулась за ним, а через миг Кроули уже толкнул его вперед, прижал к двери телом, целуя настойчиво, жарко и жадно. Азирафель, шалея, крепко обвил руками угловатые очертания тела Кроули и наконец-то прижался ладонями к коже, скользнул рукой под лямку платья, оттянул ее, чтобы огладить острое плечо. Кроули нетерпеливо и влажно выцеловывал ангельский рот, издавая негромкие звуки, удовлетворения ли, изумления ли, ангел не был уверен, но он был в восторге от них, от того, каким Кроули был на вкус — дым без горечи, неуловимый оттенок угля вперемешку со сладостью. Он был в восторге от того, как позвоночник Кроули остро ложился под пальцы, когда он вел ладонью вдоль его хребта, туда, где прятались невидимые крылья. Свободной рукой он огладил бок Кроули, спускаясь ниже; сомкнул ладонь на бедре, притянул его ближе к себе. Его сводило с ума то, с какой безотказной готовностью демон слушался его рук. Он словно открывал огромную и новую главу в книге, прочитанной тысячу раз. Главу запретную, которую он никогда не должен был прочесть, но собирался — только сейчас, один раз, единственный раз. — Порядок, ангел? — хрипло спросил Кроули, чуть отстранившись. — Да, — выдохнул Азирафель, и Кроули, будто в ответ, приник губами к его шее — что ангел счел несколько несправедливым, ведь у Кроули шея была, несомненно, намного прекрасней, и видно ее было лучше и больше, и сколько он грезил о том, чтобы впиться зубами в нежную кожу над его ключицами — тысячелетия? — Можешь сказать мне прекратить, — шепнул Кроули, склонившись к его уху. Азирафель покачал головой. — Не думаю, что я скажу такое. Он почувствовал, как руки Кроули тянут его за пиджак, и покорно сбросил его, стянул галстук, кое-как выпутался из жилета, не разрывая отчаянного поцелуя, отвечая Кроули с тем же неистовым жаром, с каким тот целовал его сам. Им потребовалось некоторое время, чтобы добраться от входной двери до комнаты, не прекращая лихорадочной возни, но в какой-то момент Азирафель все-таки обнаружил, что его оттесняют к кровати. Он тяжело опустился на край, неохотно позволил Кроули отстраниться, отступить на шаг. «Мы это делаем», — подумал он, на миг совсем ошеломленный видом Кроули, накрывающего свои плечи руками крест-накрест, чтобы стянуть с них бретельки, позволить платью с шелестом упасть к его ногам. Под ним скрывалась комбинация, ажурная и черная, и Азирафель, забыв дышать, смотрел, как эрекция Кроули тяжело оттягивает кружево. Он… творил это с Кроули, и тот позволял ему. — Продолжать? — спросил Кроули снова, как будто прочел его мысли, голосом хриплым и распаленным, какого ангел никогда не слышал прежде. — Да, — выдохнул Азирафель. — Подойдешь ко мне ближе? Кроули шагнул вперед, оказавшись между коленями Азирафеля, и ангел потянулся к нему, с замиранием сердца накрыл его бедра ладонями, огладил бледную кожу повыше чулок — а затем, набравшись отваги, провел двумя пальцами по очертаниям члена, и был вознагражден тем, как тот сильнее затвердел под его прикосновением. Дерзнул наклониться к нему и коснуться губами сквозь ткань, сцеловывая влагу, расцветавшую на черном. — Так вот от чего ты заводишься, ангел? — голос Кроули звучал теперь тихо, почти болезненно. — Все это время, чтобы заслужить твое внимание, мне нужно было просто нацепить немного женского бельишка? Все это время. Азирафель отстранился, качнувшись назад. — Вообще-то не я… — начал он и тут же себя оборвал, потому что Кроули намертво замер при этих словах. — После парка, — попробовал он еще раз, — я думал, возможно, я больше тебя не увижу... Кроули издал пренебрежительный звук. — Не хочу сейчас об этом, — отрезал он и качнулся вперед, накрывая губы Азирафеля своими, целуя его почти грубо, петляя пальцами по пуговицам у него на рубашке. — Кроули, просто… — выдохнул он. Демон прорычал что-то в ответ, и остатки одежды обоих исчезли, а Азирафель упал на постель, увлекая за собой и Кроули. Его колени крепко сжали бедра ангела. Его руки были, казалось, повсюду. Кроули потянулся ниже, накрыл ладонью член Азирафеля и огладил по длине, вначале неспешно, почти осторожно, затем — сомкнул пальцы в тугое кольцо, подкрутил кистью так, что ангел поневоле задохнулся, ахнув Кроули в плечо. Ему было так хорошо, как он не мог вообразить себе и в самых дерзновенных грезах. — Мой дорогой, — проговорил он беспомощно. Кроули ответил ему неразборчивым стоном и снова накрыл его губы своими, крепче сжимая ладонь, ускоряя движения. Прежде чем Азирафель успел опомниться, его захлестнуло мучительно жаркой волной ощущений, и он излился в руку Кроули и на собственный живот. Когда он снова приоткрыл глаза, Кроули пристально смотрел ему в лицо, и зрачки его были расширены, темнели в расплавленном золоте глаз. — Ебать, — резюмировал Кроули хрипло. — Вот, — выдохнул Азирафель. — Вот чего я хочу. — Ты хочешь, чтобы я...? — Если желаешь. Он полагал, что человеческое тело работает немного по-другому, но сам он не был человеком, и мог делать все, что захочет — и он жаждал Кроули, хотел почувствовать его в себе, хотя бы раз. — Я сделаю все, что захочешь, — сказал Кроули тихо, и у Азирафеля сжалось сердце. Вернешься в Лондон? Пригласишь меня на ланч? Пообещаешь никогда не применять святую воду к себе самому? — Хочу, чтобы ты был во мне, — выдохнул он вместо этого. — Так, — произнес Кроули медленно, — каким-то особенным… образом? Невыносимо было слышать в его голосе странную и непривычную мягкость, и Азирафель обхватил его шею, заставив склониться, поцеловал его томно и медленно, позволив себе наслаждаться и тем, как кости Кроули впивались в его собственную мягкость, и его поцелуем, скользящим, сводящим с ума языком. Он вел ладонями вдоль тела Кроули, гладил кожу над ребрами и ощущал, как член демона крепко и жарко давил на бедро. Наконец, не насытившись, но отстранившись, он перекатился на живот, опустился на четвереньки, не глядя Кроули в глаза — так было легче. — Ангел, — проговорил демон голосом мученика, и, склонившись к нему, принялся покрывать влажными поцелуями линию вдоль позвоночника. От этих ощущений Азирафеля почти моментально накрыло новой волной возбуждения. Кроули остановил одну ладонь у него на бедре, вторую — повыше, и ангел почувствовал влажное прикосновение пальца, чертящего линии возле отверстия. Кроули был невыносимо осторожен. — Сейчас… — шепнул Кроули, прежде чем двинуться пальцем вперед, и Азирафель отстраненно услышал, как его собственный голос сбился на тихий изумленный выдох. — Мне остановиться? — Точно нет. Это скользящее, тянущее ощущение было почти болезненным, но ровно настолько, насколько хотелось — а затем он ощутил, как Кроули добавил еще один палец, услышал его судорожный вдох, почувствовал, как пальцы его проникают все глубже и глубже, до точки, от прикосновения к которой у Азирафеля выбило воздух из легких. Он не смог удержать себя, качнул бедрами, чтоб насадиться плотнее, желая и требуя большего. — Черт, ангел, это… скажи мне — скажи, тебе нравится? — Да, да, — рвано выдохнул Азирафель. Всего несколько мгновений, только сейчас, одно прегрешение спустя все эти долгие годы, так прости же меня. — Да, все чудесно — ох, я прошу тебя, Кроули, больше, мне нужно… Кроули отнял руку и снова склонился к Азирафелю, покрывая его спину горячечными, обжигающими поцелуями. Затем ангел почувствовал, как одна рука Кроули крепко обхватывает его бедра, ощутил его член, его жар и тугое давление, и на миг это все было слишком — а еще через миг Кроули уже был внутри него, и погружался все глубже, мучительно медленно, пока, наконец, его остро-костистые бедра не придвинулись к коже Азирафеля вплотную. Мы подходим друг другу, как части единого целого. Это неправильно, мы не должны — но подходим друг другу, как будто Она создала нас такими, вот так. Кроули начал двигаться. То, как именно он это делал, отключало любые возможные мысли, сводило на нет всё, помимо единственного ощущения, этих движений и заключенного в них наслаждения, и поразительно человеческой данности тел, соединявшихся вместе. Снова и снова, медленно, с той же ужасной, немыслимой нежностью. Как Кроули мог быть так нежен? — Дорогой, — выдохнул Азирафель, — можно жестче. Кроули остановился на мгновение. — Я очень старался держаться, — прошипел он почти уязвленно, но затем потянул Азирафеля наверх, прижал его спиной к своей груди, позволяя ему опереться, запер в крепком объятии жилистых рук, обжигая шею дымно-горячим дыханием — и вошел с такой силой, что, пораженный, Азирафель застонал. — Продолжай, — шепнул он, опасаясь, что Кроули неверно поймет его стон, но тот уже снова подался назад и навстречу, крепко и резко, и снова, и снова, и снова. В то же время он что-то шептал почти что беззвучно, так тихо, что Азирафель мог позволить себе не расслышать слова — или, скорей, он не мог позволить себе их расслышать, ведь они слишком напоминали «люблю тебя». В конце концов движения Кроули приобрели рваный ритм, он издал тихий стон, прозвучавший почти обозленно, и горячо запульсировал в теле у ангела. Этого было достаточно, чтобы Азирафеля швырнуло за грань еще раз, и по всему его телу прокатилась жестокая, горячая волна — казалось, она выжигала его слишком долго, и в то же время ушла слишком быстро, гораздо быстрей, чем хотелось. Он откинулся назад, на грудь Кроули, позволил себе прижаться затылком к его плечу, ощущая спиной лихорадочный стук его сердца. Они еще долго сидели вот так, неподвижно, будто бы зная, что стоит им двинуться с места, как безрассудный, безумный полет вверх тормашками этих последних часов безвозвратно окончится. Время шло, они все же распутали узел из собственных тел, и Азирафель опустился на смятые простыни. Было очень темно, очень тихо. Кроули, щелкнув пальцами, прибрал беспорядок за ними обоими, а затем очень медленно, почти нерешительно вытянулся рядом с ним, приник ближе. Они оба молчали, но Азирафель накрыл плечи Кроули рукой и позволил себе прикоснуться к его волосам, и гладил их, гладил долго, пока дыхание Кроули не выровнялось, замедляясь, и тот не уснул. Спустя время небо на улице сделалось серо-рассветным, и продолжало светлеть, пока тускло-белесый свет зимнего дня не затопил спальню Кроули. Азирафель наконец-то заставил себя отстраниться. Встал, чтобы найти свои вещи. Оделся медленно. Он должен был уходить. Но не мог удержаться, пытался запомнить, запечатлеть в памяти очертания длинного тела Кроули в постели. Я не увижу его таким снова. Нельзя. Как он мог просто выйти на улицу и снова продолжить жить так, словно все это вовсе не происходило? И что оставалось ему, если альтернатива могла принести только гибель для них обоих? Быть вместе было для них невозможно, как факт. Воображение Азирафеля подбросило кадры абсурдной, нелепой семейной идиллии — собственный дом с побеленными стенами, удобные кресла, просторная спальня… Ужин вдвоем, два бокала вина. Цветущий сад, а в нем — кресло, и сам он, сидящий там с книгой в руках, и голова задремавшего Кроули у него на коленях… Граммофон, играющий «Тоску» Пуччини через открытые ставни окна. Просто — дом. Как будто Кроули захотел бы этого, да как же. Азирафель представил себе, сколько сарказма вызвал бы у демона, если бы вздумал даже просто описать такую вопиющую банальность. «Демоны не селятся в коттеджиках у моря, ангел», — наверняка ядовито заметил бы он. Азирафель понятия не имел, где оставил шляпу, но это было, конечно, неважно. Он нерешительно шагнул к окну, бросая еще один взгляд на тоскливый, безрадостный день, и пытаясь найти в себе силы, чтобы выйти уже и идти, больше не останавливаясь. — Ты собирался хотя бы оставить записку?.. — раздался голос Кроули, и ангел виновато развернулся. — Я подумал, что если я просто уйду, будет лучше для всех, — сказал он беспомощно, глядя, как Кроули садится в постели. Вид у демона был совершенно развратный — темные пятна размытой подводки у глаз, и багровые метки на шее, и волосы в полнейшем беспорядке, растрепанные пряди гранатовых и ржаво-рыжих оттенков. Он выглядел еще прекрасней, чем всегда. — Знаешь, проще. Рот Кроули дернулся в невеселой усмешке. — Ясно. Конечно. Прости, что проснулся и все усложнил, — голос демона снова звучал резко, холодно — совсем не так, как звучал откровенный и сорванный шепот в ночи. Азирафель скривился. Ему отчаянно хотелось сцеловать с лица демона эту гримасу, но он понимал — стоит только начать, и ему ни за что не достанет сил, чтобы уйти. — Мне… лучше выехать в Лондон сегодня. — А что с твоей работой? — Уступаю тебе этот раунд. — Ты такой джентльмен, как обычно. И это тоже ранило. — Ты должен понимать… — начал Азирафель, тщетно пытаясь найти такие слова, которые могли бы хоть что-то исправить, и зная, что таких не существует. — Блять, да я все понимаю, вот только в восторге я быть не обязан, — огрызнулся Кроули, — а затем взял себя в руки и с отвращением выдохнул. Встал. — Что ж, провожу тебя до вокзала, — пробормотал он и оделся, щелкнув пальцами. Теперь он был облачен в ультрамодный наряд — пальто черного цвета с отделкой из меха на воротнике и рукавах, шляпка-«колокол» и каблуки, слишком высокие для светлого времени суток. А на глаза вернулись темные очки, как защита, броня. Азирафель открыл и придержал входную дверь и вышел за Кроули следом. Они шли вдоль улиц, залитых неярким безрадостным светом, безлюдных, притихших после вчерашнего празднества — и каблуки Кроули отбивали каждый шаг по мостовой. Никто из них не нарушил молчания. Квартира Кроули была неподалеку от вокзала Зоо, поэтому путь был недолгим. Азирафель взял билет, и они прошли на платформу к толпе пассажиров, ожидавших свой поезд, дрожа от январского холода. Кроули достал для них две сигареты, прикурил обе разом от зажигалки — той самой, которую Азирафель прислал ему за тридцать лет до этого. Он протянул одну Азирафелю и сам закурил с тем же видом, с которым проделывал почти все, за что брался — наполовину вызов, наполовину что-то иное. — Я так рад, что ты ее оставил, — тихо сказал Азирафель. — Конечно, оставил, — просто ответил Кроули, убирая зажигалку в карман пальто. — Как-то раз, было дело, почти потерял, но в итоге нашел ее заново. Чудом, по факту. — Бывает прекрасно… найти заново что-то, что ты потерял, — проговорил ангел, тщательно подбирая слова. Кроули в ответ промычал нечто без интонации и затянулся поглубже. — Как скоро ты вернешься в Лондон? — спросил Азирафель. Последнее горькое напоминание об искушении, об этом плоде, висящем так низко в ветвях. — Не знаю, — откликнулся Кроули, вскинув подбородок. — А разве есть повод спешить? Неужели здесь и сейчас, при ярком и холодном свете дня им действительно не оставалось ничего, кроме этих гнетущих замалчиваний? Он не мог позволить себе раскрывать ничего из того, что могло стать уликой, ничего обличающего, ничего предающего тайну. — Я надеюсь, — ответил он просто. У Кроули на губах проступил слабый намек на улыбку. — Ладно. Когда-нибудь свидимся, — и он развернулся и зашагал по перрону обратной дорогой. Откуда-то издалека уже слышался шум, исходивший от поезда, гулко стучали колеса, будущее приближалось по рельсам на полном ходу — а Азирафель все не мог отвести глаз от Кроули, шагавшего прочь.