***
Дверь слетает с петель и Аттерсон, грозный и воинственный, врывается в лабораторию, сжимая в руках кочергу, как оружие; на пару шагов от него остаёт Пул. Виновника всего происходящего они замечают не сразу: Хайд сидит в углу лаборатории возле большого зеркала. Он чем-то напоминает ребёнка, сжавшегося под одеялом и верящего в то, что оно спасёт ото всех таящихся в темноте монстров. Ещё он похож на загнанного в угол зверя. И действует, как выяснилось, так же: стоило мужчинам приблизиться, как Хайд вскакивает и предпринимает отчаянную попытку сбежать, рвётся мимо прямо них к двери, но ничего не выходит: Аттерсон оказывается быстрее. Он перехватывает поперёк туловища беглеца, тормозя его без особых усилий. Хайд тут же словно обмякает, стоит чужим рукам сомкнуться вокруг его талии. Больше не пытается вырваться, не делает вообще ничего. Аттерсон разворачивает его к себе лицом, а тот на удивление легко поддаётся. Губы Хайда подрагивают, а глаза плотно зажмурены. Но Аттерсон совершенно не испытывает жалости к преступнику, скорее, омерзение. Он поручает того Пулу, а сам бегло осматривает лабораторию. На глаза тут же попадается конверт на столе. Наверняка это что-то крайне важное, по-другому и быть не может. В коверте оказывается письмо Джекила, как выясняется, последнее. Промедлив немного прежде чем вскрыть конверт, Аттерсон с каменным выражением лица принимается читать письмо. Пробегает его глазами несколько раз, не веря сначала, что правильно прочитал. Понять, что написано, тяжело, а поверить в прочитанное – ещё сложнее. Наконец, Аттерсон поднимает тяжёлый взгляд от листа бумаги. Пока нотариус читал, Пул успел усадить окончательно сникшего и странно тихого Хайда на стул, а сам стоял рядом на случай очередной попытки побега. Аттерсон оглядывает Хайда с ног до головы, словно видит его впервые. Это, в какой-то степени правда, впервые нотариус смотрит на него, как на тень своего друга, а не монстра, неизвестно откуда взявшегося и неизвестно куда каждый раз исчезающего. Решимость сдать Хайда полиции куда-то пропадает. Сопровождаемый недоумёнными взорами прислуги, Аттерсон выводит Хайда из дома Джекила. Что с ним делать — нотариус разберётся потом, а пока он ведёт преступника в своё жилище. За всё время пути Хайд не сказал ни слова, смотрел куда-то вниз и не предпринимал попыток дать отпор. Только у двери ненадолго застыл, как будто в удивлении. Аттерсона удивляет подобное поведение, и он каждую секунду ждёт подвоха, но всё идёт даже слишком гладко. Проведя «гостя» в одну из комнат, которые обычно пустовали, Аттерсон указал на кресло, в которое Хайд послушно сел. — Мне многое нужно обсудить с вами, но сделаем это утром, — сообщил хозяин дома, — если что-то будет нужно, позовите, вам принесут. Доброй ночи. В ответ он дождался только кивка, сообщяющего, что Хайд его слышал. Решив, что этого вполне достаточно, Аттерсон поспешил покинуть комнату. Вечер выдался крайне тяжёлым, и сейчас нотариусу спать хочется даже больше, чем получить ответы на терзающие его вопросы. Тем более, судя по всему, сейчас от Хайда всё равно не удалось бы много информации получить. Отдав несколько распоряжений, Аттерсон направляется к такой маняще сейчас мягкой кровати, чтобы крепко уснуть, едва успев переодеться.***
Утром, проснувшись, по привычке, рано, и приведя себя в порядок, Аттерсон направился к комнате, в которой оставил накануне своего нежданного гостя. Хайд сидел всё в том же кресле, кажется, почти не сдвинулся, и, судя по всему, крепко спал. Не зная, чего стоит от него ожидать после пробуждения, Аттерсон собственноручно убрал из помещения всё, что может быть использовано в качестве оружия, и принялся ждать пробуждения Хайда. Ждать долго не пришлось. По прошествии примерно часа, когда утренний свет заглянул прямиком в окна, мужчина в кресле заворочался, прикрывая лицо от падающих на него солнечных лучей, и открыл глаза. По видимому, рассмотрев помещение и вспомнив события прошлого вечера, Хайд резко встал, одновременно с этим развернувшись, и замер, уставившись на Аттерсона. — Доброе утро, — начал тот, но Хайд прервал любезности. — Что тебе от меня нужно?! — Ответы. Для начала. — Разве Джекил не оставил тебе слезливое прощальное письмо? — Оставил, — Аттерсон проигнорировал этот укол, лишь на мгновение сжав кулаки, — Вы ведь знаете рецепт той формулы, я прав? Если смешать её снова, есть шанс вернуть доктора Джекила. Нет, — Хайд опустил голову и заговорил чуть тише. Слова как будто бы давались ему с трудом, — даже так он не вернётся. Можешь пытаться, сколько влезет, я даже мешать не стану, но ничего не получится. Джекил не вернётся! — Понятно, — протянул нотариус, задумавшись. Сегодня Хайд говорил гораздо больше и охотнее, чем вечером. Аттерсон счёл это прогрессом и решил продолжить налаживать контакт. — Полагаю, вам тоже хочется кое-что узнать. Ваша очередь задавать вопросы. Если хотите. — Зачем? Зачем ты меня сюда притащил? — этот вопрос Аттерсон подсозательно ожидал услышать, но ответ на него так и не подготовил, потому что и сам не вполне мог сформулировать. До этого момента. — Так или иначе, вы связаны с Джекилом. Так что я не могу позволить вам отправиться на виселицу. По крайней мере, пока вы ещё чего-то не натворили. За этими словами последовали несколько минут тишины. Хайд стоял, оперевшись на спинку кресла, и казался вполне расслабленным, если не замечать того, с какой силой его пальцы вцепились в несчастный предмет мебели. Аттерсон уже было подумал, что ответа ждать бессмысленно, и собирался уйти, когда услышал тихое: — Я не он. И не смогу его заменить, как бы вам этого ни хотелось. — Я знаю, — жёстче, чем хотел бы, отозвался Аттерсон. Как ни странно больше всего в ответе его заинтересовало то, обратился ли наконец Хайд к нему на «вы», или же имел в виду не только нотариуса, но и кого-то ещё. Пожалуй, на этом следовало закончить разговор на сегодня, несмотря на оставшиеся вопросы, — Скоро вам принесут завтрак. По дому перемещаться можете, где хотите, но настоятельно прошу не выходить на улицу. Хорошего дня. С этими словами Аттерсон снова оставил Хайда в одиночестве.***
Так прошло несколько дней. Хайд почти не покидал выделенной ему комнаты и, на удивление, не доставлял особых хлопот. Неизвестно, сработали ли угрозы всё же донести на него властям, если он снова что-то сотворит, или же Хайд сам не рвался учинять беззаконие. По утрам Аттерсон приходил к нему с разговорами, но ничего важного больше не выяснил. Зато всё чаще во время этих разговоров нотариусу приходилось напоминать себе, что Хайд не его друг. Уж слишком альтер эго Джекила было похоже на него самого. Не внешне, но жестами, интонациями, хотя говорил Хайд не так уж много. Аттерсон начал задумывать о том, что он вообще знал о своём друге. Всё, чем являлся Хайд, ведь жило в Джекиле всегда. Они — части одной личности, просто сейчас эта личность «сменила полярность». И если Хайд занял лидирующую позицию, можно ли выудить со дна его подсознания черты Джекила? Доктор сам писал, что его альтер эго является воплощениеим всех его тёмных черт и желаний, и при этом не сковано нормами приличия и моралью. Так ли был прав Хайд, отрицая свою схожесть с Джекилом? Аттерсон намеревался это выяснить. Провести собственный эксперимент на базе чужого. За реализацию своего плана он взялся со всем рвением. Пытался разговорить Хайда, вывести на положительные эмоции, выяснить, что может его интересовать, кроме нарушений закона, изучить его. Наверное, это было чем-то похоже на воспитание ребёнка, вот только Хайд ребёнком не был и имел на любой счёт своё мнение, обычно, отличное от общепринятого. Аттерсон пытался говорить с ним на самые различные темы, но собеседник будто намеренно отвечал так, как не ответил бы, наверное, ни один нормальный человек. И тем не менее, эксперимент начал приносить первые плоды. Как выяснилось, Хайд питал интерес к химии. Скорее всего, это досталось ему от Джекила, но читать научные статьи и рассуждать о свойствах тех или иных веществ он мог часами. В такие моменты Хайд особенно напоминал своего «создателя», и Аттерсон верил, что приближается к своей цели: сделать из воплощения зла полноценного человека. Химия стала к этому своего рода ключом. Хайд рассуждал вполне здраво, казалось, ему даже нравилось объяснять менее сведущему в науке собеседнику, что к чему; а от пары идей, высказанных с позиции человека, далёкого от химии, он не стал отмахиваться, а всерьёз принялся о них рассуждать, объясняя, почему их реализация невозможна. С этого момента общение Аттерсона и Хайда претерпело изменения. Если раньше Хайд как будто намерно высказывал по любому поводу наиболее шокирующее мнение, то теперь он был не против дискуссий, даже соглашался порой, услышав веские доводы. По некоторым пунктам их мнения и вовсе сошлись, что нотариус посчитал настоящим чудом. Измениться Хайду пришлось и внешне, на этом настоял Аттерсон. В своём привычном виде Хайд слишком узнаваем, и выходить на улицу ему нельзя, а в планы нотариуса не входило вечно держать его под замком в доме. Аттерсону пришлось лично каждый день расчёсывать довольно длинные чёрные волосы своего, теперь уже, наверное, подопечного. Стричься Хайд наотрез отказался, так что приходилось каждый раз повозиться, чтобы собрать непослушные пряди в аккуратный хвост. Одежду тоже пришлось сменить. Хайд поначалу возмущался, что костюм слишком строгий и неудобный, но не очень активно, а вскоре и вовсе смирился, только носить шляпу ни в какую не соглашался. Решив, что это не так уж принципиально, Аттерсон уступил в этом вопросе. Через месяц Хайда было не узнать. Не только благодаря новому образу, изменилось даже его лицо. По-прежнему очень худое и бледное, оно теперь казалось вполне человеческим. Аттерсон в какой-то момент заметил, что зубы Хайда, хоть и выглядели всё ещё острыми, больше не походили на клыки какого-нибудь монстра. Глаза больше не полыхали красным, а были просто очень тёмными, кроме того, пропали чёрные тени под ними. Теперь вряд ли кто мог бы узнать в молодом человеке кошмарного мистера Хайда. Но внешность — ещё не всё. С характером и поведением предстояло ещё немало работы, хотя первые уверенные шаги на пути к успеху уже были сделаны. Аттерсон чувствовал, что такими темпами скоро переквалифицируется из нотариуса в психолога.