«На цветах жизни танцует огонь и смех звучать будет в последнем мгновении. Одна искра и красный почернеет до углей. Только в белое ты оденешься — будешь ждать искры, будто ждала всегда».
Больше провидец не изрёк ни слова, но наказал родичам привести дитя как пятнадцать годков стукнет по дереву, да птицы запоют. Ирид растили свободой как и всех, но на День Цветов не пускали — послание давило на умы родителей её и знали они — времени у дочери немного и огонь по её следам плетётся. А она будто ласточкой порхала по мостовым с детьми — звонким колокольцем смех звучит и рукава платьев будто крылья птицы дивной. В каштан волос цветы ей вплетают другие, да сами венки плетут про легенды вспоминая. Только одна она не может праздновать — родительский наказ не нарушить. Слышала она — по дорогам городским рассыпают лепестки, да сами птицы крыльями взмахивают, по ним танцуя свой ветряной танец. Слышит за окнами песни да музыку, но не ступит туда, покуда не дозволено. А друзья зовут — станцуй с нами по цветам, Ласточка. Каждую весну она встречала на лесной опушке за прятками да травы собирала, что под снегом сны видели. Эхом среди ветвей первых птиц слышала и свистели в ответ им друзья. И она свистела. Так Ласточкой и нарекли — песнь заводить стали когда весна приходила: «Птичка веточку несёт, В клювике небесном. И весна за ней придёт, Расцветёт наш лес. Птичке имечко дано, На языке чудесном. Ласточкой её зовут, И Иридой кличат» Годы шли и несли новые краски в жизнь, а Ирид обратилась для всех в деву с каштаном волос да шёлком кожи. Порхала среди людей, но так и не прикасалась к цветам на площадях — провидца помнила. Тот как пятнадцать годков ей отмерил, так и взял под крыло. Растолковал ей наказ, да о цветах говорить стал. Была средь многих легенд одна, что поведал он, дабы толковать взор свой: «Когда дух человеческий приходит в мир, он чист словно ветер свежий. Минёт годок и напитается он мирскими цветами, да запахами. Минёт десяток — и обретёт что-то своё — отличное от других. А как найдёт своё место — сердце что сосуд душе рождённой, цветы пустит да запоёт будто ракушка морская. Но не всем урождено каждый цвет и цветок пробовать да примерять — что-то спасением будет, а что-то отравой проберётся. И лишь сам человек поймёт, когда сердце не вынесет страданий и птицей возвратится в небо. Её здесь место отмечено так, что рано она вернётся, да тяжкого попробует на душу. Потому не танцевать ей на цветах — с птицами унесёт в небо пуще ветров северных.» Помогала она людям, собирала травы в лесу и учила детей легендам со старшими, когда её ровестные бегали беспечно, смеялись и любовь отдавали. Птица покорно складывала крылья, смиренно ожидая когда тучи уйдут с неба и угроза обойдёт её порог. А как стукнуло семнадцать, родичи сами облачили её в белые словно перья лебедя одежды и повели танцевать в День Цветов. Надеялись, что погас огонь, а значит и цветы взойдут в испуганной душе. И они взошли, только не была тому рада дева. Не сердце пело — тело ныло, будто хотело освободиться от кожи и тянули её ростки. Тихое ожидание обернулось пламенем, что никогда и не шло по следам босым. Оно с ней всегда, нутро грело, что бы в почве ростки не погибли. Провидец только головой качал — от судьбы не ждал проигрыша, но надеялся что милость её проявится. Гладил по волосам, да пел хриплым голосом старые песни, дабы отвлечь от боли душевной и физической. И дал отвар, что запрятал ростки в скорлупку семечек. Новый наказ дал родичам и ей: «Коли хотите жизни, то цветы не давайте в руки и не тяните к людям. Пока внутри всё спит — жить будет. Но сердце не расцветёт, покуда не тронет её боль и страдания. А как пойдёт цвет — спасения не будет.» Гибли чувства, гибла Ласточка, закрытая от неба своего чужими руками. Излечение обернулось проклятием — каждый, кто взор кидал на Ирид, говорил что из неё уж давно дух вышел. Свет из глаз пропал, да лик девы весь побледнел и осерел, будто дух последние свои дни доживает перед вечным сном, да все крыло поднять пытается. Ушла она по доброй воле от людей к лесу ближе, уживаться стала одна с ним. Закрыла свою тихую обитель и жгла огонь в камине, на него взирая. Слова чужие на слуху крутятся, на язык просятся песни старые — тоску укачивают в глухой промёрзшей земле духа. Как легла земля на отдых под снежное полотно зимы, так и Ирид вслед уснула, будто лес её на ветвях качал да голосами разными пел колыбели-притчи. И снились ей дороги лесные, что ведут далеко-далеко к полям широким. Качаются там колосья и маки разноцветные, прекрасные люпины и лёгкие будто пух одуванчики. И собирают их, сплетая венки и снадобья делают из целебных трав. И тепло-тепло становится под новым солнцем в полях, как цветы обнимут со всех сторон. Да только не может она их коснуться. Зовёт её свист птиц ввысь, зазывает на волю рваться. Скинуть что тянет к земле и тянуть бесконечно ладони к теплу и мягким ветрам. Распахнулись очи девы — лишь первые сиротливые лучики греть землю начали. Коштан волос оплели стебли и бутоны пошли вдоль них с листьями наперегонки. Маки короной легли и руки осыпали. Чиркнул креметь и искра зажгла уголок маковых лепестков. Красота углями обратилась и зажглись на мгновение глаза Ласточки. И смех разнёсся по опушке, в последний раз звуча из уст девы.«Не хочу в белое облачаться. И оставаться здесь не хочу — мне в небо надо…»