Так догорал прекрасный, ясный день, Ну а моя душа стремилась кануть в прорубь. Я одинок, разбит, как старый мшелый пень, Раздавлен, словно бурей – сизый голубь…
Жиль Понси взвыл последние строки и картинно уронил голову на грудь. Ричард, стоявший в паре шагов от оратора вместе с Эмилем и Оскаром, прикусил губу, чтобы не засмеяться над патетикой виконта. Оскар тихо фыркнул. Савиньяк расхохотался в голос. Жиль нахмурился и обиженно выдохнул, но не сказал ни слова. Леонард Манрик, для которого предназначалось чтение этого опуса, поморщился как от головной боли и потёр висок. – Не понимаю, почему все поэты так романтизируют голубей… Что можно выразить образом этой птицы? – сдержанно покривил он губы. Понси ответить не успел. – То есть, образ пня, генерал, вас не смущает? – ядовито улыбнулся Оскар, не пожелавший терять такой чудесный повод для очередной перепалки с Манриком. Леонард обернулся на голос. На его веснушчатую физиономию вернулось привычное надменно-отстранённое выражение, которого Дикон не видел пару секунд назад. Странно, что кто-то может смотреть на Жиля Понси благосклоннее, чем на Оскара. – Смотря что вы подразумеваете под смущением, – не сразу, словно раздумывая, отвечать ли вообще, ответил Манрик. – Если вы имели в виду то, что я одобряю так частое упоминание сего объекта, как делает это столь уважаемый виконтом Барботта, то нет, ни коим образом. Если же говорить о художественном образе пня в принципе, в стихах или прозе, то он вполне имеет право на существование и вполне может выражать или оттенять какое-либо настроение. – Вот как? – неожиданно заинтересовался Эмиль, с лёгкой долей скептичности приподняв бровь. Ричарду показалось, что жест этот он позаимствовал у Алвы. – И много ли вы знаете примеров, где этот самый пень… Как вы там выразились? Оттенял какое-то настроение? Манрик качнул рыжей головой. – Здесь и сейчас не назову, но, полагаю, мог бы привести определённые примеры, будь у меня под рукой необходимые книги. Ричард задумался, припоминая, а мог бы он сам что-то такое вспомнить (не ради того, конечно, чтобы помочь Манрику – упаси Создатель! Нет, для себя скорее). В голову упорно не лезло ничего, кроме дуба, который так ненавидели унары описывать в Лаик. – Кто бы сомневался, – фыркнул Оскар. – Ладно, кошки с ним, с пнём, – махнул рукой Эмиль. – А голуби вам, Манрик, чем не угодили? – Не воробьи же, – не преминул поддеть Оскар, усмешкой напоминая о том, как рыжего генерала посадили в лужу. Манрик, к чести его (хотя, какая там Честь может быть у навозника), и бровью не повёл в сторону Феншо, и ответил лишь Эмилю: – Вне моего понимания, как такая, нелепая во всех отношениях, птица может стать романтическим образом. – Нелепая? – Круглая. Короткие, тонкие лапы. Пустой взгляд, – повел плечом Манрик. – Притом: лапы красные, сам фиолетовый, шея зелёная, глаза оранжевые. – Вот как? Право, странно, что о нелепости раскраски голубя рассуждает человек, чьи родовые цвета – зелёный и розовый. Манрик дернулся, как от пощёчины. Жиль Понси распахнул в испуге глаза. Ричард вздрогнул и бросил взгляд на Эмиля. Сказать такое… Замахнуться в остротах на геральдику... Савиньяк, кажется, и сам понял, что невольно сказал не дело. И только Оскар радостно засмеялся. – Браво, Эмиль! Превосходно сказано! Генерал Манрик, за такое на дуэль вызывают. Если не трусят, конечно. Ричарду стало не по себе. Эмиль горяч, не всегда обдумывает выражения, но он может и признать свою неправоту. Оскар же словно нарочно сейчас подкидывал дров в камин. Дикон знал о ненависти Феншо к Манрику и разделял её за компанию с другом, но ему казалось всегда, что ненависть эта – не до смерти. Скорее так, обменяться колкостями, поставить в нелепую ситуацию, чтобы потом веселиться, вспоминая об этом за стаканом вина. Но здесь и сейчас Оскар намеренно подталкивал Манрика к вызову одной из лучших шпаг Талига, ведь Эмиль уступает, наверное, лишь монсеньору и, может, ещё капитану королевской охраны. – Дуэли запрещены в военное время, – глухо произнёс Манрик. – Я не стану нарушать эдикты и подставлять тем самым себя, хотя вам бесспорного этого бы хотелось. Ричард выдохнул и в то же время озлился на самого себя. Оскар – друг ему, Оскар – человек Чести, а он, Дик Окделл, так дурно подумал о нём. Разумеется, Оскар не желал Манрику смерти; он просто хотел вновь поставить того в неловкое положение. А Манрик оказался не так глуп, как ему казалось. Сумел разгадать. Досадно, пожалуй. Было бы неплохо вечером посмеяться над его недальновидностью. – Вам же, генерал Савиньяк, – продолжал неожиданно навозник, – я рекомендовал бы думать, прежде чем произносить столь нелепые и неосторожные слова, которые могут осложнить и без того непростое сотрудничество в этой кампании. – Вы меня учить вздумали? – мгновенно взвился Эмиль. – Возможно, и вздумал бы, – с непередаваемым апломбом отозвался Манрик. – Но я не беру бездарных учеников. Ричард выдохнул, и, кажется, позабыл вдохнуть. Вот теперь – всё. Дуэль неизбежна. Глаза Эмиля полыхнули закатным пламенем, не оставляя надежды на мирный исход. – Завтра. На рассвете, – коротко бросил он. – Дуэли запрещены в военное время, – снова повторил Манрик. – Я знаю одно тихое местечко здесь рядом, – широко улыбнулся Эмиль, но его улыбка обманула лишь Жиля, прочим было ясно, какая ярость клокочет в горячей южной крови. – Мы сможем спокойно продолжить там разговор. Никто не помешает нам. А если вернутся не все – так что же. Военное время. Барсы охотятся далеко от своего дома. Манрик гордо задрал нос и кивнул. – И раз уж эти господа стали невольными свидетелями нашего разговора, – проговорил он, словно продолжая сказанное Эмилем, – думаю, им будет небезынтересно узнать его итог. – Рад, что мы достигли понимания, – полушутя поклонился Эмиль, и, развернувшись на каблуках, бросил через плечо. – Завтра, на рассвете, за воротами. До места, что я упоминал, прогуляемся вместе.***
Оскар сиял, Оскар просто лучился счастьем и не стеснялся выражать свой восторг. – Эмиль! Вот это поворот! Вы его вызвали! Вы не дали ему шанса отвертеться! А как филигранно вы нашли повод! Ммм… Как жаль, что я не на вашем месте! Ричард, отставив бокал, смотрел на Савиньяка, который, кажется, вовсе не разделял радости Феншо относительно предстоящей дуэли. Эмиль пил и, против обыкновения, с каждым глотком становился задумчивее. – Бросьте, Оскар, – покачал он головой. – Это не филигранное нахождение повода, скорее феноменальная глупость. – Да что вы такое говорите? – взбрыкнул Феншо. – Да то и говорю! – Эмиль порывисто поднялся, сделал пару шагов по комнате и рухнул обратно на стул. – Манрик погорячился, я ещё больше. Предлог дурацкий и надуманный. Ричарду стало не по себе. В таком состоянии он Эмиля еще не видел. – Вы как будто жалеете? – осторожно спросил он. – Ерунда! – помотал головой Оскар. – Эмиль не жалеет. Это просто такое особое состояние, – сообщил он Дикону, понизив голос. – Перед дуэлью всегда так. Даже если уверен в правильности дела, даже если уверен в том, что выйдешь победителем, все равно нападает какая-то… Не то, что бы хандра. Скорее, этакий философский настрой. Это в порядке вещей. Вам приходилось уже драться на дуэли? – Да, – кивнул Ричард, не особо вдаваясь в детали. Дуэль есть дуэль, и не его вина, что монсеньор отобрал возможность ощутить ее полноценно. – Тогда, – Оскар хлопнул его по плечу, – вы и сами понимаете эти чувства, и мне не нужно ничего объяснять. А потому… – он подмигнул одновременно и Ричарду, и Эмилю. – Я пью за вашу победу, генерал Савиньяк! Эмиль улыбнулся, и встретил бокалом его бокал, вызывая весёлый звон. – И жалеть о чем-то тут остается только мне, – доверительно шепнул Оскар Дикону. – О том, что я сам не додумался до того, как бы Манрика вызвать. Уж я бы точно не думал о том, глуп повод или нет. Он просто был бы, этот повод. В ответ на открытую улыбку Оскара Ричард не мог не улыбнуться. Но маленький червячок сомнения прогрызся в его душу. Значит, ненависть Феншо к Манрику действительно такая? До смерти?***
Той ночью Ричард плохо спал. В тяжелой полудрёме всё мерещилась какая-то мерзость: то мёртвый Эмиль Савиньяк, и рыдающая над ним Катари, то Манрик с Жилем Понси, вдвоём декламирующие Барботту. Когда в окне забрезжил рассвет, Дикон рад был поскорее стряхнуть с себя остатки этого сна, который и сном-то назвать язык не поворачивался, оседлать Сону и отправиться за ворота. Он полагал, что на условленное место встречи прибудет первым, однако там уже ожидали Манрик и Понси. Запоздало Ричард вздохнул с облегчением. Будь там рыжий генерал в одиночестве, было бы, пожалуй, неловко. Окделл совершенно не понимал, как и о чём следует вести вежливую беседу с противником своего друга перед самой дуэлью. Присутствие Понси оставляло возможность ограничиться вежливым приветствием. – Окделл, я рад, что вы появились, – возвестил Жиль, отвечая поклоном на его поклон. – Вы как раз вовремя. Манрик, бледный, осунувшийся – будто тоже не спал всю ночь! – возвёл глаза к небу. – Этой ночью, тяжёлой, и лишённой сна, я размышлял, – продолжал ораторствовать виконт. – И в голову мне пришёл один сонет, так подходящий нынешнему дню… – Барботты? – зачем-то уточнил Дикон. – Да. – Оставьте! – скривился Манрик. – Не портите это утро выспренними виршами. – Не портить? Выспренними? Это утро? – возопил Жиль. Ричард, в целом, позицию Манрика разделял. Зачем снова Барботта, утро и без того поганое. – Мне показалось, вы понимаете искусство, – Понси прикрыл глаза рукой. – Искусство – понимаю, – как всегда надменно ответил Манрик. – Но Барботту к нему отнести не могу. Что такое искусство, настоящее? Оно пробуждает чувства, щемит или наполняет радостью сердце, открывает скрытое в наших душах… А что такое Барботта? Набор штампов и клише, весьма худо соединённых банальными в своей заезженности сюжетами! – Ха! Как недальновидно перед самой дуэлью ссориться с собственным секундантом! – фыркнул Оскар, одновременно с Эмилем подъехав к месту разговора. Наверное, в иное время Ричард поддержал бы его хотя бы улыбкой, но после ночных тревог веселость Феншо казалась несколько неуместной. Не поддержал сарказм и Эмиль, как-то неожиданно тихий сегодня, и поддёвка повисла в воздухе. – Полагаю, нет смысла затевать разговор, пока мы не доберёмся до удобного, тихого места, которое вчера упоминал генерал Савиньяк, – неожиданно здраво заметил Манрик. Эмиль согласно кивнул и сделал приглашающий жест рукой. До места, о котором он говорил, доехали молча. Пару раз Понси открывал было рот, желая что-то сказать, но, видимо, понимая неуместность слов, замолкал, даже не начав говорить. – Приехали, – сообщил Эмиль, указывая на небольшую полянку, затерявшуюся в зарослях кустов и болотной травы. На мгновение Ричарду показалось, что пейзаж здесь – совсем северный, совершенно надорский, разве что кусты несколько гуще и солнце определённо ярче. Он бросил взгляд на Манрика – Манро стоит рядом с Надором, интересно, видит ли генерал эту схожесть; но лицо того оставалось бесстрастным. Сходства навозник не видел. Все спешились. – Как секундант, я должен последний раз спросить стороны о возможном примирении, – возвестил Оскар, и Дикону показалось, что если бы сейчас Эмиль или Леонард, хоть кто-то из них, обозначил возможность этого самого примирения, то Оскар чистосердечно расстроился бы. И был бы, пожалуй, не совсем уж неправ. Восходящее солнце ласкало лучами поляну, отгоняя ночные кошмары Ричарда. Савиньяк, Человек Чести, прекрасный человек; и ему было нанесено оскорбление вчера. Он будет драться, и он победит навозника! Примирение невозможно. Манрик положил руку на эфес. – Одну минуту! – Эмиль словно бы вышел из своего странного состояния, в котором пребывал со вчерашнего вечера, и вновь стал самим собой – живым, непосредственным и горячим. – До того, как обнажатся клинки, мне нужно сказать кое-что Леонарду Манрику. Слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Оскар ахнул, Жиль Понси недоумённо воззрился на Савиньяка, и Ричард подумал, что сам он так же нелепо пялится сейчас удивлёнными глазами на Эмиля. Манрик отвёл глаза в сторону, дёрнул рукой, но с эфеса её не убрал. – Разговор дуэлянтов с момента вызова производится только через секундантов. Напрямую разговор участников дуэли является грубейшим нарушением дуэльного кодекса, – негромко произнес он, словно бы не Эмилю, а самому себе. – Бросьте, Леонард, – отмахнулся Савиньяк, и Дикон не понял, чего в нем самом сейчас больше: осуждения или радости. Вот, теперь это прежний Эмиль! – Мы собирались на приятную прогулку для продолжения разговора, вот я и хочу его продолжить. Разочарованно-изумленное лицо Оскара в глазах Ричарда искупляла лишь совершенно обескураженная физиономия Манрика. – Что ж, в таком случае, я вас слушаю, – словно бы затравленно вытолкнул из себя слова генерал. – Прекрасно, – Эмиль тряхнул волосами, словно бросаясь в ту самую прорубь, о которой накануне поведал всем Барботта устами Жиля Понси. – В таком случае, прежде чем мы начнём, я хотел бы принести свои извинения за те дурацкие слова, что сказал вам вчера относительно родовых цветов. У Ричарда было ощущение, что земля сейчас разверзнется под ногами и поглотит всех собравшихся. Судя по лицам Оскара Феншо и Жиля, это ощущение испытывал не он один. Эмиль Савиньяк, оскорбленная сторона – извиняется? – Эмиль, вы в своем уме?! – первым опомнился Оскар. – Вполне, – сверкнул улыбкой Савиньяк. – Из-за моих неосторожных слов всё началось, и хотя бы для успокоения собственной совести я должен принести извинения. – Но… Но… Но… – Понси, наверное, хотел как-то возразить, но в переполненную сонетами голову не приходило, по всей видимости, ничего. Дикон восторженно взглянул в лицо Савиньяка. Вот она, Честь. Которую нельзя в себе вырастить. С ней можно только родиться. Даже будучи оскорблённым, признать неправоту каких-то своих слов; вот то, что Оскар имел в виду, когда говорил, что Эмиль не жалеет и не отступает. Эмиль просто согласует свои поступки с внутренним кодексом Человека Чести. – Если… – Ричард не сразу узнал голос Манрика, лишённый привычной заносчивости. – Если ваши извинения искренни, то я с величайшей охотой принимаю их. Оскар фыркнул. – И если так, – Манрик словно оправился от изумления, и голос его стал твёрже, – Позвольте и мне попросить вас простить мне те необдуманные слова, что я сказал вам. Я вовсе не считаю вас… – рыжее чудовище, кажется, смутилось, – тем, чем я сказал. Кажется, на мгновение и Ричард, и Оскар, и Жиль потеряли возможность что-то сказать. Эмиль Савиньяк искромётно улыбнулся, в пару шагов оказался рядом с Манриком и хлопнул его по плечу. – Принято! Что ж, мы прогулялись, идемте теперь, отпразднуем примирение.***
На празднование Ричард не попал. Стоило вернуться в город, как порученец Первого Маршала, позвав его к Алве, окончательно выдернул Окделла для военных нужд. За дежурством, маршальскими приказами и прочей суматохой Дикон не заметил, как пролетел день; и очнулся лишь тогда, когда Рокэ Алва устало выдохнул, сам налил в бокал «Чёрной Крови» и произнёс: – Вы можете быть свободны, Окделл. Если встретите Савиньяка, попросите его зайти ко мне. Насколько Ричард успел выучить своего монсеньора, это не было в строгом смысле приказом, но отчего-то он отправился искать Эмиля. Оскар, недовольный и злой, встретил его у трактира с флягой касеры в руке. На вопрос об Эмиле он лишь скривился и кивнул на дверь. Бесспорно, Феншо был чем-то расстроен, но Дикону не терпелось выполнить поручение (пусть оно поручением и не являлось), и освободиться на этот вечер. Тогда можно будет и Оскара обо всём расспросить, и составить ему компанию по поглощению касеры, почитать что-нибудь или помечтать, любуясь здешним высоким небом. Он вошёл внутрь. Заливистый смех Савиньяка ни с чем нельзя было спутать, и Ричард уверенно пошел на звук. – Нет? В самом деле? Так и написано? Ха! "Герцог сидел в кресле, развалясь, как старый трухлявый пень на солнечной опушке"? "И запахи в комнате отдавали гнилью"? Я должен это увидеть! – Извольте… Голос собеседника Эмиля заставил Ричарда замереть на мгновение. Манрик? – Два романтических примера образа пня я вам уже привёл, соблаговолите теперь принять сатирический?.. Понимая, насколько это неправильно для Человека Чести, Дикон все же не смог удержаться и слегка приоткрыл дверь, из-за которой доносились голоса. Святой Алан, да что происходит… Рыжий Манрик с томиком каких-то (явно фривольных!) пьес за столом, едва ли не голова к голове с Савиньяком. Эмиль, скинув колет, оставшись в одной рубашке, трепал волосы на затылке и разливал вино. Ричарду захотелось сбежать немедля, будто он ничего не видел. – Они тут с утра, – мрачно пояснил Оскар, незаметно возникший у Дикона за спиной. – Пьют за примирение и обсуждают образ пня в литературе. Вершиной этой фантасмагории стал для Ричарда Жиль Понси, прикорнувший на кресле возле стола. – А если угодно, генерал, можем послать ещё за "Балладой о весёлой вдове", – лучился улыбкой Манрик. – Там, кажется, тоже был пень. Не в самом худшем его проявлении. – О весёлой вдове? – Эмиль расхохотался. – Могу себе представить образы в этой пьесе. Нет, Леонард. Я признаю вашу правоту относительно пней. Давайте лучше ещё выпьем. С вами. На брудершафт. – Видеть этого не могу! – выплюнул Оскар, и Ричард прикрыл дверь, выводя друга на крыльцо. – Это выше моего понимания! Это просто... Не может быть! Дикон молчал. С одной стороны, Оскар был прав, и странный, затянувшийся разговор Эмиля Савиньяка с навозником действительно был за гранью понимания; с другой же – у Эмиля сверкали глаза, Эмилю было интересно... Разве сам Ричард не проткнул бы шпагой любого, кто осудил бы его за общение с тем или иным человеком? – А знаете, господа, – Жиль Понси непонятно когда успевший проследовать за ними, стоял теперь, с трудом опираясь о дверной косяк. – Мне в голову пришел чудесный сонет, который как нельзя кстати отражает всю сложность и полноту гаммы чувств, что каждый из нас испытывает сейчас...