Потрясающее утро

Прекрасное утро. Наше с тобой последнее. Взять в руки телефон дрожащими пальцами на самом деле очень трудно, как бы и не казалось простым действием с первого раза. Руки впервые дрожат так сильно, что я напоминаю сама себе старую алкоголичку, рассыпающуюся на части. Жаль, что я не алкоголик. Лучше бы это было причиной, потому что алкоголизм люди научились лечить — кодировки там разные, тренинги, чёрт его знает, что еще помогает, а вот от любви ничего не помогает — алкоголь разве что. Смеюсь от собственной глупой мысли: жизнь, оказывается, такая злая сука, что мне теперь даже алкоголь не помогает. Наверное, я немного устала и не выспалась. Наверное, я немного дура, что уже который месяц сижу на этой гребаной лавочке соседнего дома и пялюсь на тебя. Но сегодня в последний раз, сама себе обещаю, потому что квартира уже сдана счастливым молодожёнам, сумка с вещами на первое время валяется под лавкой, а в кармане билет на самолёт. И все теперь кажется совсем не важным. Немного тошнит, желудок завывает и болит, потому что я уже давно не ела ничего нормального, кроме кофе. Устала. Эта усталость давит снежным комом, лавиной, и плевать, что на дворе весна, плюсовая температура и вот-вот начнется неделя грибных дождей. Мне холодно, а ты, наверное, и не знаешь об этом. Даже не догадываешься, потому что даже зимой тебе было плевать, что я сижу в тонкой парке и без шапки. Твоей заботой можно забивать гвозди моего персонального гроба. Твоя забота на самом деле плюшевая и пахнет цитрусовым вареньем, но уже не для меня. Сидеть под твоим дурацким подъездом в пять утра и стирать дурацкие сообщения в мессенджере, контекст которых на подобии «скучаешь?», «спустись», «давай поговорим?», «прости меня» — вполне нормально. Пишешь — стираешь, пишешь новое — снова стираешь. Вот только ни одно из них не отправлено адресату, потому что я знаю, что ты не скучаешь, что не спустишься, ради меня, что не хочешь говорить и что просить прощения должна, по идее, ты, но такого не будет. Через полчаса ты выйдешь выгуливать пса перед работой, а я, как обычно, буду сидеть, и смотреть на тебя и молчать. Ты скуришь три сигареты, может, четыре или целых пять, — смотря, сколько выкурила твоя новая девушка из твоей пачки, и я знаю, как ты бесишься, когда берут твои сигареты. Будешь стоять и смотреть куда угодно, но только не в мою сторону, будешь упрямо тянуть поводок на себя, когда пёс ринется ко мне со звонким лаем. Ты, чёрт возьми, всё равно будешь делать вид, что мы не знакомы, что не было всех этих лет дружбы, не было бессонных ночей и признаний, и вообще нас не было никогда. Не было Маши с Лаурой. Ты, бедная, наверное, из-за своей работы в робота превратилась, Лор, и стёрла папку в своей голове с моим именем. У тебя теперь новое имя в списке любимых: Алиса или Алёна, не помню точно. Она всё равно у тебя не задержится дольше, чем на месяц. Знаю, проверяли. Вот только интересно: свела ли ты мое имя, что у тебя плотно засело под ребрами? Ты ещё постоишь немного: безумно уставшая, заспанная, но такая красивая. Дождь накрапывает, мои белые кеды уже покрылись пылью, а под ногами целая кучка окурков — красота. И как-то я пропускаю тот момент, когда пёс тычется мне в холодные ладони влажным носом, а ты садишься рядом. И пахнет от тебя по-особенному, по-домашнему, Лаурой, как я привыкла, как я люблю. Не говоришь ничего, просто сигарету протягиваешь, хотя когда-то меня просила завязать, что, мол, шибко вредно это — курить. Да, Лор, вредно, поэтому я глубоко затягиваюсь и глажу пса за ухом. Говорить ничего не хочется, аж горло дерет, рецидив всех болезней одновременно. Пальцы всё так же дрожат, дождь так же накрапывает, и ты молчишь — прекрасное утро. — Уезжаешь? — Улетаю. И смешно становится от этих глупостей, мнимого интереса к моей персоне. Невидимые пальцы твоих измен и холодности оседают на моей шее удавкой, а голос бередит старые раны, что должны были уже затянуться давно, но нет, не выходит, не исчезает, и имя твоё под ребрами высечено не только татуировкой на коже, оно в самой глубине, там, где не достать. — Ты же боишься летать, — ты улыбаешься, будто ничего не было. Не было ничего. Совсем. И ты не плакала на моих коленях, признаваясь в любви, и не умоляла простить после первой своей измены, и второй, и третьей… — Потерплю, — улыбка режет скулы, — ну я пошла, на регистрацию не хочу опоздать. — Ага. Пока. И вот врут же, врут про любовь, которая переживает ссоры, измену и разлуку. Врут и не краснеют, потому что она меня не догоняет, когда я отхожу на добрые двадцать шагов от лавки, не кричит мне в спину, что вернись, я люблю тебя, прости меня, потому что не нужно ей это, потому что не любит, потому что не чувствует себя виноватой. Я не получаю в такси по дороге в аэропорт слёзного сообщения с просьбой остаться, я не слышу у себя за спиной в толпе аэропорта голос охранника, который попросил бы меня задержаться, как в фильмах, потому что один человек кое-что забыл Вам сказать. Ничего нет. Тишина по всем фронтам. Прекрасное утро. Курить только очень хочется, и обнять тебя. Главное дожить хотя бы до пятидесяти, а там, может, человечество научится влюбленность лечить, как алкоголизм. Кодировки там всякие, тренинги, — главное только дождаться, а там видно будет. И лететь в самолете почему-то уже не так страшно, вот только до сих пор не плевать почему-то — осталось ли моё имя под твоими ребрами или нет?.. И дело совсем не в татуировке.