Wine with rose petals

      — Ты когда-нибудь убивала? До этой ночи, — спрашивает меня Ирацибета, приподнимая подол до середины голени, чтобы я зашнуровала её туфельки.       Я странно улыбаюсь и поднимаю голову, чтобы мельком глянуть на Ирацибету, сидящую на пуфе у своего туалетного столика и с любопытством осматривающую меня.       — Нет, — отвечаю я тут же и принимаюсь обувать её, бегло заскользив пальцами по чёрным шнуркам.       — Тогда ты на удивление спокойно рассказываешь о том, как лишила их жизней. В чём-то определённо есть подвох, — она качает головой и тихо смеётся.       Комната Ирацибеты озарена нежными лучами утреннего солнца, а за окном поют птички и зеленеет розовый сад. Идиллия. Сейчас бы смеяться вместе с Ирацибетой, гуляя по весенней Стране Чудес, но нет же… сегодня придётся разгребать у Олерона за свои-то проделочки.       — Я сама в шоке, Ваше Высочество, — признаюсь я и отставляю её ногу в зашнурованной туфле чуть-чуть назад, чтобы сподручнее было заниматься второй.       — Или… — хитренько протянула она, — ты никого не убивала, а мне наврала. Это также объясняет то, почему никто ещё не заявился ко мне в комнату с криками и воплями, задыхаясь, рассказывая мне о том, что произошло. Хотя, кому заявляться-то… могла бы ты, но ты и убила.       Я, высунув кончик языка от усердия, завязала красивый бантик и немного отодвинулась от Ирацибеты, любуясь проделанной работой.       Принцесса так пронзительно смотрит на меня, что просто вынуждает меня что-то да сказать.       — Ну… — я мнусь и поправляю свой белоснежный чепчик. — Почему бы не убить человека, если он того заслуживает.       — Почему бы не убить? — удивляется она, переспрашивая.       Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Ирацибетой, которая поражённо и совсем капельку возмущённо смотрит на меня, явно ожидая того, чтобы я объяснилась.       Я не знаю, что сказать, и только нелепо пожимаю плечами и развожу руки в стороны.       — У вас все такие? — спрашивает она, поджимая накрашенные мной пару минут назад губы.       — Где? — не понимаю я и поднимаюсь с пола, вздохнув и отряхнувшись.       — В Кримсе. Все у вас такие кровожадные, как ты?       В животе что-то ухает, потому что я теряюсь, ведь мои извилины отказываются шевелиться, а должны были бы…       — Нет, Ваше Высочество, только я.       Ирацибета с короткой улыбкой выдыхает и легко закатывает глаза.       Я подаю ей руку, за которую она тут же хватается и встаёт с пуфа.       — Хорошо, — только и говорит принцесса, одёргивая длинную юбку перед зеркалом.       — Почему?       — Потому что после моей свадьбы отец отправит меня туда жить с новоиспечённым мужем, вот почему. А ты должна это знать и так. Все это знают, а ты ещё и в Кримсе живёшь. Жила. До тебя тем более эта новость обязана была дойти, — язвит она, глянув на моё отражение в зеркале.       — Как-то не дошла, — с печалью в голосе оправдываюсь я. — А когда будет свадьба?       — Понятия не имею. Когда мужа мне найдут, — отмахивается она. — Вот бы подольше не нашли. Хотя… с другой стороны, я должна править. Но… ладно, забудь, тебе это знать ни к чему.       — Мне было интересно, что Вы, — слегка обижаюсь я. — Мне интересно всё, что Вы рассказываете, — негромко говорю я и подхожу к двери, тут же открывая её: нужно вести Ирацибету на завтрак. — Так, подождите, Вы сказали, что мужа ещё не нашли, но как же Ашеониколас? — осеняет меня и я выпаливаю то, что было у меня на уме, даже не успевая подумать — а надо вообще мне это говорить или нет.       Ирацибета резко отворачивается от зеркала и исподлобья смотрит на меня.       — Это ещё не афишировали, откуда ты знаешь?       Я вжимаю голову в плечи и проглатываю ком в горле.       — Ну… — смущаюсь я и чувствую, как у меня теплеет лицо.       Она подходит ко мне и серьёзно смотрит на меня.       — Кто тебе сказал?       — Никто, я… я просто знаю, — говорю я, взмахнув руками от нервов.       — Быть не может, — она вцепилась пальцами в моё плечо, чуть сжимая. — Кто? — повторяет вопрос она.       Я нечленораздельно мычу и таки ощущаю, как уменьшаюсь в размерах под её тяжёлым взглядом.       — Джентл, — ткнув в небо пальцем, выдаю я, через секунду уже жалея, что наговариваю на покойника.       — Он? — с придыханием уточняет Ирацибета и отпускает моё плечо. — Он мог, да, — уже спокойнее добавляет она.       Я с удовлетворением улыбаюсь.       Ирацибета сначала косится на меня, а потом, приблизившись, наклоняется к моему уху и шепчет:       — И чтобы никому не говорила, ясно? Если слухи пойдут, тебе не поздоровится, — угрожает она.       — Про Ашеониколаса никому не говорить? — так же тихо уточняю я.       — Да! — громким шёпотом отвечает Ирацибета.       — Хорошо, — послушно говорю я.       Она, чуть подумав, решила продолжить меня стращать:       — Если во дворце пойдут разговоры, я тебя выгоню. И то, даже слишком мало это будет для тебя, такой предательницы. Я потом ещё подумаю, что тебе сделать за такое.       — Да я даже не собиралась никому рассказывать, Ваше Высочество, как можно, — утешаю я её с несдерживаемой улыбкой. — Мне рассказывать-то некому. А если и было бы кому рассказывать, я бы всё равно никому никогда не рассказала, потому что очень некрасиво выдавать чужие секреты… особенно, если человека, который рассказал тебе свой секрет, ты любишь.       — Мало ли, — мрачно произнесла она и отошла от меня, тем самым заканчивая наши перешёптывания. — Всё, пойдём, — объявила она и зашагала по коридору в сторону обеденного зала.       Я быстро закрыла дверь и догнала Ирацибету, чинно сопровождая её.       — Да, сейчас там на завтраке веселье начнётся, — довольно потирая ладони, сказала я едва слышно.       — И не говори, — ухмыльнулась она.       Я довела Ирацибету до королевского обеденного зала и, сделав неуклюжий реверанс, мило пожелала ей приятного аппетита, а сама отправилась в обеденный зал для персонала, явно предвкушая что-то. Что-то. А что такое — что-то? Не знаю. Что-то — это что-то, и именно этого чего-то я и жду.       Когда я только-только вошла, никакого ажиотажа не было. А я ждала ажиотаж. Ажиотаж с ударением на «о», потому что я так хочу и так смешнее, а еще так всегда говорила моя мама, которая осталась в Надземье. Я знаю, что «ажиота-а-аж», и она знает, но зачем говорить «ажиота-а-аж», если можно говорить «ажио-о-отаж»? Будто и не французское слово теперь вовсе. Хотя… я против французов и Франции ничего не имею, жаль только, что во Франции теперь французов осталось всего-то ничего, меньше, чем лягушек, даже не говоря о многочисленных головастиках.       Так вот, ажиотажа не было. Ажиотажа ноль. Совершенно, тотально и абсолютно.       Эти две дуры не пришли, конечно. Обе валялись дохлыми, только в разных местах: одна в своей же кроватке, другая под окном своей спальни. Если их оттуда еще не убрали, конечно, особенно ту, что под окном.       Подозрительных взглядов я на себе не ловила. Наверное, все думали, что я на такое не способна. Ну-ну… Или не думали, что что-то случилось. Конечно, пусть все утешают себя, что служанки Белой лишь опаздывают, но эти две больше никогда не проснутся.       Я, подавляя счастливую и удовлетворённую всем происходящим улыбку, иду к большому столу, за которым уже человек двадцать.       — Я сижу тут, — обозначаю я своё место и стучу ногтём по спинке стула, на котором собираюсь пришвартоваться.       Все молча жуют, некоторые кивают головами в ответ мне.       Я тоже киваю, но в знак одобрения, и, обойдя стол, ухожу на кухню за едой.       — Привет, Портли! — почти кричу я поварихе, которая сейчас неподалёку от меня шумит и бренчит кастрюлями. — Что сегодня на завтрак?       Мой живот, услышав про завтрак, нетерпеливо урчит, но, благо, никто этого кроме меня не слышит, потому что на кухне стоит страшный гам.       — Здравствуй-здравствуй, — откликается дородная Портли, стоя возле плиты. Она периодически принимала от нервно бегающего по кухне поварёнка приправы, какие-то травки и ещё много чего, и тут же кидала всё это в огроменную сковороду, даже не столько глубокую, сколько широкую. — Сегодня омлет с душелистиками.       — С листиками? — переспрашивая, морщусь. — Я не хочу с листиками. Я хочу с колбасой, беконом, ветчиной, грибами и сыром, а с листиками не хочу.       Портли хохочет и лопаткой помешивает омлет в сковороде.       — Не жирно? — улыбается она и переворачивает омлет.       — Нет, — отрезаю я. — а очень даже вкусно. С сыром вообще замечательно получается.       — С душелистиками тоже хорошо, не волнуйся, — утешает она уже без улыбки и поправляет на себе поварской костюм, лучше усаживая его на свои объёмные живот и бока.       — «Душе» от «душистые»? — интересуюсь я и подхожу к шкафчику с чистой посудой. Распахнув стеклянные дверцы, я достаю себе тарелку и подхожу обратно к Портли в ожидании омлета.       — От «душевные», — объясняет она и красиво разглаживает омлет лопаткой. — Для посадки душелистиков отбираются только самые душевные крестьяне. Кому попало сажать душелистики не дают.       «Как хорошо, что я не отношусь к душевным, меня этой ерундой хоть не заставят заниматься» — подумала я, счастливо вздыхая.       — А как отбирают этих душевных? — любопытствую я.       — Присматриваются к людям, смотрят на их поступки, добрые дела, а потом однажды говорят этому человеку, что ему надобно душелистики посадить, мол, всем на пользу это пойдёт.       — А если съесть душелистики, то что будет? — продолжаю допытываться я.       — Ничего не будет. Хорошее настроение на день. Если много съесть, то долго с хорошим настроением будешь.       — Например, неделю?       — Ну, если пачку целую в себя затолкать, то неделю можно, — соглашается повариха, берёт у меня из рук тарелку и накладывает омлет. — Всё, иди завтракать, заболталась я с тобой.       — Можешь потом как-нибудь сделать омлет с сыром, грибами и беконом? — прошу я уже на выходе из кухни. — Очень сильно хочу.       — Ладно, потом когда-нибудь, — отмахивается Портли и толкает зазевавшегося поварёнка в плечо, чтобы пореще бегал.       Я с характерным стуком ставлю тарелку с омлетом на стол и, придвинув стул ближе, сажусь завтракать.       Выкинув все душелистики на край тарелки и элегантно разрезав омлет ножичком, я накалываю кусочек омлета на вилку и отправляю в рот.       «Так, нужно сказать, что этих двух нет. Потому что если замечу это я, а не кто-то другой, то никто может и не подумать на меня. Лучшая защита — нападение! Хотя… нет. Это лицемерие. Я как будто стесняюсь сказать, что это я их убила. Ну уж нет, я не буду выставлять себя белой овечкой, потому что это мерзко. Казаться белой овечкой — удел белых овечек, а я далеко не овечка, и уж тем более не белая»       — Что-то Филфи и Вайлы нет, — заметила черноволосая напротив.       Я продолжаю невозмутимо жевать свой омлет.       — Ага, — поддакнула ей официантка через два места слева от меня. Она теперь была вместо Джентла, но Джентл мне нравился намного больше, чем эта… — Они давно уже должны были прийти. Опаздывают, что ли.       — Если Филфи не явится, то и Вайла тоже. Они ж как сестрёнки всегда вместе ходят, — задумчиво добавила черноволосая, отхлебнув из своей наполовину пустой чашки зеленоватый напиток.       — Занятно, — пробормотала я с некоторой усмешкой.       — Не хватало ещё горя в Королевстве, — пожаловалась ещё одна, ближе к торцу стола. — Достаточно смертей. Не надо больше.       — Достаточно? — скривилась я, прожевав омлет. — Была всего одна смерть, о какой достаточности идёт речь? Это если бы их было четыре, смертей этих, то тогда, конечно, можно сказать, что трупов достаточно, но когда умер всего один — твоя фраза звучит смешно.       Та, что возле торца, немножко обиделась, как мне показалось, потому что она промолчала в ответ на мои едкости.       — Она хотела сказать, что больше не хочет, чтобы кто-то умер, — вступилась за неё официантка. — Не будь врединой, пожалуйста.       — Да, а то у нас такое ощущение, что это из-за тебя их нет, — вставила черноволосая.       Очень хотелось сказать — «может, и из-за меня», но это было бы уже слишком подозрительно. Омлет уже кончился, лишь тёмно-зелёные душелистики одиноко валялись на, не считая их самих, пустой тарелке, а потому я, с характерным скрипом отодвинувшись на стуле, ушла по-английски из обеденной прочь, ни слова больше не сказав.       Ожидать Ирацибету около королевской обеденной пришлось недолго. Я качалась взад-вперёд на пятках и мурлыкала себе под нос весёлую песенку, пока двери не распахнулись и Ирацибета не выскочила в коридор с абсолютным восторгом во взгляде.       — Представляешь, её не было на завтраке! — воскликнула она, когда двери за ней закрылись.       — Здравствуйте, Ваше Высочество, — не забывая о манерах и этикете, поприветствовала я принцессу, кланяясь. Меня на самом деле тоже переполнял восторг, но я позволила себе лишь лучезарно улыбнуться Ирацибете и сжать руки в кулаки, чтобы куда-то деть эмоции. А вообще хотелось пищать, кричать и крепко обнимать Ирацибету, но это состояние у меня перманентно, так что, увы, приходится закрывать на это глаза и пытаться выглядеть нормальной, адекватнейшей служанкой, чтобы меня не сочли опасной для Её Высочества маньячкой и не сослали из Винтзенда куда подальше. — Прошу прощения, кого не было?       — Мираны! — всё так же громко ответила она, беря меня за белую рюшу на рукаве и уводя от обеденной подальше.             Я удивилась и часто заморгала, с открытым ртом переводя взгляд с моего рукава на Ирацибету и обратно, но перебирать ногами я при этом не переставала.       — П-п-почему? — конечно же, спросила я, уже смотря не на рукав и даже не на дорогу, а только на Ирацибету. Она довольно улыбалась и это, естественно, не могло не радовать меня. Я тоже улыбнулась, и выражение моего лица из удивлённо-поражённого тут же превратилось в счастливое и спокойное.       «Она рада и ей всё нравится — что может быть лучше этого?» — подумала я с умиротворением и удовлетворением одновременно. «Если счастлива она, то счастлива и я» — нежно думалось мне, пока я любовалась моей идеальной Ирацибетой, в которой действительно было идеально абсолютно всё.       — А я откуда знаю? — спросила она, но больше это было похоже на восклицание, такое же, как и все восклицания до этого. — Кажется, ты и правда что-то сделала, — по-заговорщически тихо хихикнула она, подталкивая меня в бок локтём. — Давненько не было такого веселья во дворце.       — Веселья? — удивившись, переспросила я, и мои брови подскакивают до предела.       «Ну что я удивляюсь, естественно, для неё это веселье, я как будто не знаю. Это же Ирацибета…» — подумала я.       — Конечно, веселья! Тут же страшная скука творится, — продолжала радоваться она, выводя меня из дворца куда-то на улицу. — Кстати, я надеюсь, с сестрой моей ты ничего не сделала? — отпустив меня и с подозрением прищурившись, Ирацибета глянула на меня оценивающе. — Она хоть и мерзавка, но ей я смерти не желаю.       — Нет-нет, не сделала, — поспешно заверила я её. — Вы же не говорили делать, а я и не делаю. Я не делаю то, что Вы мне не говорите делать.       — И правильно, — кивнула принцесса, проходя вдоль розового сада, но не останавливаясь, а заворачивая за угол.       — К слову, на завтраке так хорошо было без этих двух, так тихо, спокойно, никто нервы не трепал, — поделилась впечатлениями я. — Правда, там некоторые хотели начать на меня волну гнать, но я не дала им этого сделать.       — Вот видишь, как полезна справедливость, — спокойно ответила Ирацибета, подводя меня к маленькому аккуратному пруду, в котором плавали лебеди. Я посчитала птичек, и их было три, вот настолько мал пруд. Прямо не пруд, а прудик какой-то… — Белые лебеди — такая банальность, не находишь? — вздохнула она, обходя пруд и разглядывая плавающих птиц с разных сторон.       — Нахожу, — согласилась я. — Лучше уж чёрные.       — Да, они намного лучше.       — Но как хорошо, что во дворце есть свой пруд. Это так мило, — делюсь мыслями я.       — Да разве ж это пруд? Он крошечен. В таком только мальков разводить, — отмахнулась она, после скрестив руки на груди. — Вот у меня за окном в Кримсе будет шуметь целое море, — мечтательно произнесла она, наблюдая за движениями лебедей.       Я подошла к Ирацибете, удовлетворив своё внутреннее желание быть поближе к ней.       — Расскажи мне о Кримсе, — попросила принцесса.       — Рассказать… — я замялась, ища пути отступления. — Ну…       — Хорошо, раз тебе так трудно, я подскажу, — мгновенно раздражается она, бросая на меня косой взгляд.       Я виновато вздыхаю.       — Что там с людьми? Они отличаются от витзендцев? Если да, то чем? — по Ирацибете видно, что она очень хочет послушать от меня про это, но мне приходится лишь тупо молчать и хлопать глазами, потому что я — жалкая врушка, которая напридумывала, что родом из Кримса. — Я слушаю, — торопит она меня ледяным голосом.       — Простите, пожалуйста, Ваше Высочество, я не могу Вам рассказать про это и вообще ничего про Кримс, потому что мои родители держали меня в строгости и редко давали выходить из дома, — выпаливаю я только что придуманную ложь, даже не думая о последствиях.       Она с презрением, но внимательно смотрит на меня, и когда я решаюсь посмотреть ей в глаза, то делаю по-глупому смелую попытку понять, о чём она думает.       Но два шоколадных озера только загадочно блестят, и я с тоской понимаю, что у меня не получается прочитать её мысли.       Я успеваю отвести взгляд, прежде чем она мне делает замечание.       — Немудрено, что ты от них сбежала, — комментирует она.       — Да, поэтому и ушла к Вам, — соглашаюсь я.       — А как же ты обучалась? Тебя должны были образовывать, — напоминает она, но на это у меня уже есть готовый ответ, в котором даже ни капли лжи.       — Я обучалась заочно, — мне почему-то кажется, что мой ответ звучит как-то слишком современно для девятнадцатого века, и я поправляюсь: — Ко мне приходили учителя на дом.       На самом деле, ко мне, конечно, никто не приходил, но в школе и колледже я правда заочно училась.       — И хорошее у тебя образование? — поинтересовалась она.       — М-м-м… да, неплохое, Ваше Высочество, — я слегка задумалась, но потом всё-таки честно ответила.       — А какие науки даются тебе лучше всего? — продолжает Ирацибета, постукивая пальцами по своему плечу. В основном она следила за птицами в прудике, но иногда посматривала на меня во время диалога, что чрезвычайно льстило мне.       — Всякие гуманитарные, — с ходу говорю я. — Литература, русск… — я запинаюсь, но тут же поправляюсь: — Родной язык. Вообще разные языки.       — Ну разумеется! — кривится она и обходит пруд, а я, конечно, семеню за ней. — Этому учат всех. А что насчёт развлечения и упорствования?       Я легко вздыхаю.       — Боюсь, этому меня не учили, я же не аристократка, — с искренним сожалением оправдываюсь я.       — И кружение ты тоже не проходила, я полагаю, — заключает она.       — Всё верно, Ваше Высочество, — подтверждаю я с некоторой печалью. — Но я бы очень хотела изучить всё это. У меня прям огромное желание.       Она, смерив меня странным взглядом, будто слегка в непонимании, коротко смеётся.       Я киваю и замираю.       — Если так прям хочется, я скажу Черепахе, чтобы она выдала тебе учебники по всем предметам, — Ирацибета пожимает плечами и внимательно смотрит на меня, явно ожидая моей реакции. — Преподавать тебе она даже при моём всём желании не сможет.       — Очень-очень-очень хочу! — радостно говорю я. — Спасибо, Ваше Высочество! — восклицаю я и опять сдерживаю себя от набрасывания на Ирацибету с объятиями. Мой самый умный лапусик… самый красивый и самый лучший!       Наконец-то меня научат чему-то действительно полезному, а не этой вашей физике с математикой!       — Только… а почему она не сможет преподавать? — конечно, интересуюсь я, потому что занятно всё это.       — У неё слабоумие старческое прогрессирует, — объясняет она и поправляет свои рукавчики. — Она меня-то с сестрой едва доучила, куда уж тебя.       — Не знала, что Квази такая старая, — поделилась я впечатлениями. — Вернее, знала, но что она еще и учить при этом не может — нет, не знала.       — Это не Квази. Черепаха — это Черепаха, а Квази — её сын. Квази ещё не дорос до преподавания.       — Интересно, а как этот Квази вообще будет преподавать, если у него коровьи, а не черепашьи мозги, — всерьёз задумываюсь я. Мне кажется, со стороны было видно, как крутятся шестерёнки в моей голове, пока я прикидывала, может ли сын черепахи от какого-то там быка преподавать так же хорошо, как сама Черепаха, или же на качестве обучения всерьёз скажутся гены его папаши.       — Хороший вопрос, — тоже задумывается Ирацибета.       Мы стоим и молчим, пока она наконец не говорит:       — Но даже если бы Черепаха не была старой дурой, она бы всё равно тебе не преподавала, потому что на выслушивание её лекций нужно время, а у тебя его нет.       — Потому что я служу Вам? — догадываюсь я, очухавшись от мыслей про Квази.       — Именно. А учебники тебе Черепаха выдаст, и ты сможешь самостоятельно обучаться в свободное время. Прям как у тебя в Кримсе, — она подмигивает мне, и я немного тушуюсь, смущённо улыбнувшись. — Под свободным временем подразумевается время, когда я ещё сплю и когда я уже сплю, — поясняет Ирацибета.       — Всё поняла, благодарю Вас за проявленные милосердие и доброту ко мне, — я улыбаюсь уже не смущённо, а просто тепло (даже почти жарко), потому что учиться высмеиванию и подобному наверняка весело.       Она легко пожимает плечами.       — Образование — это всегда хорошо. Знания никогда не бывают лишними, а ещё мне не нужны глупые служанки. Люди, которые могут поддержать любой разговор куда лучше, чем те, у которых мозги с парочкой извилин пылятся на полочке в шкафу.       — Совершенно верно замечено! — с живостью восклицаю я.       Мы некоторое время молчим и то и дело обходим пруд, желая посмотреть на лебедей с разных сторон: то так к ним подступимся, то эдак.       — А знаешь, — говорит мне вскоре Ирацибета. — принеси-ка хлеб. Должны же лебеди что-то есть.       — Слушаюсь, — присев в книксене, весело отозвалась я и едва ли не вприпрыжку помчалась во дворец на кухню.       Я почти не смотрела под ноги, да и на дорогу мало глядела. Бежала по розовому саду, сломя голову от счастья (что было чрезвычайно неосмотрительно, признаю) и представляя, как мы сейчас с Ирацибетой будем очень мило кормить лебедей и мурлыкать о чём-то своём.       И всё было бы прекрасно, всё было бы просто идеально, если бы я при забегании на королевскую террасу едва не сбила с ног Мирану из-за своего легкомыслия.