Асфодель

      Всё началось тогда, когда улыбающийся и хихикающий про себя Николай подошёл к нему. Он оставил сюрприз в своей шинели. Нередко можно было заметить на лице маниакальную улыбку, но его друг не встревожился.       — Что ты планируешь? — спросил сидевший на диване и читающий книгу Фёдор.       — Всего лишь подарок! Маленькая вещица для моего самого близкого друга, — Николай продолжал широко улыбаться.       Фёдор жестом пригласил его сесть рядом. Диван был бежевого цвета, ничего интересного. Достоевский заставил Николая довольствоваться простой маленькой квартиркой после того, как они решили съехаться. Он попытался возразить, но так как Николай решил присоединиться к актёрской труппе на некоторое время, то, очевидно, не мог сделать другого выбора. Парень всё ещё не понимал, как действия разоблачат их планы правительству, но всё равно слушался. Гоголя вполне устраивала квартира, хотя всё было в коричневых и белых тонах. Солнце едва светило сквозь закрытое окно, ночь быстро приближалась из-за зимы. Отопление иногда переставало работать, и отключалось в самое холодное время года.       Им пришлось съехать со своего старого места жительства, ведь соседи часто жаловались на то, как много шума исходило от них с Фёдором. Он совсем не скучал по этому месту, потому что в его прежнем доме было ещё холоднее. Диван ледяной, а тело Фёдора не давало достаточно тепла, чтобы согреть. Достоевский, должно быть, смотрел новости или что-то в этом роде, так как телевизор всё ещё был включён, и помехи мешали разобрать какие-либо внятные слова. Николай только что вернулся с выступления, так что, к счастью, его шинель до сих пор находилась на нём. По крайней мере, так он мог согреться. Фёдор придвинулся к нему ближе с мягкой улыбкой на губах. Всякий раз, когда Гоголь видел Федю, что-то сжималось у него в груди. Это заставило вспыхнуть в Николае то, что он предпочёл бы не тревожить, поэтому просто проигнорировал красоту своего сожителя.       — В какой пьесе ты участвовал на этот раз? Мне кажется, ты ещё не рассказывал мне об этом, — Фёдор перевернул страницу в своей книге.       — Я уже говорил тебе раньше и даже просил прийти! «Ромео и Джульетта», ты же знаешь её, — ответил Николай.       Фёдор промычал, показывая таким образом, что вспомнил, но от чтения не оторвался. Книга выглядела скучной, была толстой, в простой оранжевой обложке. Несомненно, Николай был более интересным, чем то, что происходило на этих страницах.       — Я не мог найти тебя в зале, я ждал тебя каждую ночь! Ты так и не появился.       — Ты же знаешь, я всегда занят. Я приду в следующий раз, — Фёдор не был занят. Он редко занимался своими делами по ночам, но, даже если и занимался, ему всё равно не было оправдания. Достоевский не работал на обычной работе, у него не было причин не посмотреть ни одного спектакля. Труппа готовила пьесу для каждой пятницы, субботы и воскресенья в течение месяца, двенадцать представлений. Но он так и не пришёл. Николай не был сумасшедшим. Он просто не мог быть сумасшедшим. Гоголь не видел смысла загонять себя в клетку ненужными эмоциями. Он пытался избежать этого, из-за чего встретил Фёдора.       — Мой образ Ромео был великолепен, как и всегда. В этот раз стало немного сложнее, я постоянно задыхался. Это было странно, но я всё равно показал выдающееся выступление!       Каждый спектакль становился произведением искусства, а Николай был чертовски хорошим актёром. Даже когда его костюм оказывался ему велик (юноша почему-то сильно похудел), он был красив. В конце все будут хвалить его. Ему нравилось внимание, хотя вид цветов в собственной гримёрке вызывал приступ тошноты.       Николай лёг, положив голову Фёдору на колени. Нос того всё ещё был в этой дурацкой книге. Боже, он не знал, чего ему хочется больше: выбросить этот том в окно или придушить друга.       Гоголь сел на диван, подскочил и расположился уже прямо на коленях Достоевского, выхватив книгу у того из рук. Николай спрыгнул с кровати.       — Отдай обратно! — запротестовал Фёдор.       Коля уклонился от попыток забрать украденное обратно. Он чувствовал, что задыхается, несмотря на то что вообще ничего не делал. Хотя Николай боролся изо всех сил, у Фёдора не было достаточно энергии, чтобы по-настоящему дать отпор вору. Вместо этого он перестал смотреть на Николая. Парень повернул голову в сторону и скрестил руки на груди. Николай нахмурился, плечи опустились, руки безвольно повисли.       — Хорошо, но ты должен обратить на меня внимание! В этой книге даже нет картинок, она такая скучная. Я гораздо интереснее, ты не согласен?       — Ты заноза, — вздохнул Фёдор.       Гоголь плюхнулся на диван. Он обнял Достоевского, схватил его за руку и прислонился к плечу своего друга.       В конце концов он выиграл битву с книгой. Николаю придется сжечь её, когда Фёдор наконец-то заснёт. Он не станет сильно скучать за ней, особенно когда его отвлекает сосед по комнате. Николай был уверен, что всё сложится в его пользу, поэтому он уютно устроился в объятиях и улыбнулся.       Это всегда приятно — быть любимым. Фёдор никогда не говорил, что любит, даже возражал этому, но Николай знал, что тот действительно питает любовь к нему. Он попытался взять руку Фёдора в свою. Тот вдруг хлопнул его по кисти и отодвинулся, будто Коля сделал ему больно. Это было прекрасно. Гоголь не возражал. Его возлюбленный просто не предпочитал прикосновения, за исключением определённых случаев, и только если это приносило ему пользу. Николай понимал, это было разумно. Всё это было очень разумно. Жить с мужчиной, с которым ты проводишь время и которого так сильно любишь, но при этом остаешься другом, — было разумно. Фёдор просто не хотел торопить события, вот и всё.       — Федя! Я чуть не забыл про твой подарок! — вспомнил Николай, снова роясь в своём пальто. Ему потребовалось до смешного много времени, чтобы найти презент.       В конце концов он достал тёмно-синюю бархатную коробочку. Внутри было ожерелье, достаточно длинное, чтобы прикрывать ключицы Фёдора. Нежные светло-фиолетовые бусины свисали с золотой цепочки, как капли воды. В середине находился маленький золотой крестик с вставленным в него аметистом. Драгоценные камни были того же цвета, что и глаза Достоевского, — тёмно-фиолетовые. Они засияли на свету, когда руки Николая задрожали.       — Разве это не красиво? — спросил он, заметив, что Фёдор не двигается.       Федя продолжал смотреть то на ожерелье, то на Николая, как будто не мог осознать ситуацию. Прошло несколько секунд, но он всё ещё не взял ожерелье. Словно его мозг перестал работать. Рука Николая начала болеть, поэтому он потянулся, чтобы завязать украшение на шее Фёдора. Это была странная поза: Николай почти на коленях у Достоевского, лицо близко к его шее, когда он сосредоточился. Гоголь старался не дышать, чтобы Фёдору не пришлось чувствовать его дыхание на своей молочной коже. Вскоре застегнуть золотые застёжки всё же удаётся, и он отодвигается назад.       Достоевский посмотрел вниз на ожерелье, от чего-то широко раскрыв глаза. Возможно, он просто нервничал. Или был счастлив. Должно быть, он был так счастлив, что просто не мог нормально мыслить. Фёдору понравился подарок, он просто должен был ему понравиться.       — Я купил его после заключительного шоу за свои собственные деньги. Я не мог украсть что-то настолько ценное, не тогда, когда это для тебя, — сказал Николай, нарушая молчание. — Я подумал, что это будет милая маленькая вещичка только для тебя, понимаешь? Аметист всегда напоминал мне о тебе, — Николай продолжал улыбаться, щеки болели от усилий.       Он был актёром, немного актёрской игры не повредило бы. Фёдору понравилось ожерелье, так что это не имело значения. Конечно, Фёдору это нравилось, он любил Николая.       — Ты не должен был... — сказал Достоевский едва дрогнувшим голосом. Наконец, он взял украшение в руку, осматривая каждую мелочь.       — Всё, что угодно для тебя, я просто лю…       — Нет, тебе не следовало этого делать, — Фёдор перебил Николая.       — Подожди, что? Я не понимаю. Это всего лишь простой жест, чтобы выразить тебе мою любовь, — сказал Николай, всё ещё улыбаясь, но его слова и голос выдавали обиду. Он мог это исправить, Фёдор просто не любил украшения. Он купил бы другой подарок, может быть, сделал бы что-нибудь. Федя хотел бы то, что сделано своими руками, верно? Вряд ли, но Николай не мог придумать ничего другого, что он мог бы приготовить. Ему больше нечего было дать. Его тело, сердце и душа уже принадлежали Фёдору. Что ещё там было?       — Твою любовь? — Фёдор прикрыл рот рукой, однако было похоже, что он смеётся.       — Но ты ведь любишь меня, верно?       Николай знал, что сказал что-то не то. Какая-то его часть знала ответ, а другая не хотела слышать правду. Всё это чего-то стоило, Фёдор не просто терпел его. Николай дал на это ответ: “Просто скажи мне, что тебе нравится мой подарок”.       Достоевский посмотрел ему в глаза. Тёмно-фиолетовый цвет пронзил душу насквозь. Что-то было не так, в поведении Фёдора отсутствовала обычная холодность.       — Нет, мне не нравится ожерелье, — ответил парень, отводя взгляд от Николая.       Это был простой отказ, но он потряс Николая до глубины души. Фёдор и раньше отвергал его подобным образом, так почему же это сейчас по-другому? Ему казалось, что кто-то пронзает его лёгкие изнутри. Николай задыхался, но только хрипел и кашлял. Он не мог дышать. Его что-то душило? Он не мог сказать. Всё, что он знал, это то, что его лёгкие болели так сильно, что он едва мог осознать происходящее. Он оглянулся на Фёдора. Тот был в своём собственном мире, уставившись на ожерелье. Он не замечал коротких хриплых вдохов Николая.       Фёдор встал с дивана и собрался уходить. Николай вскочил и схватил его за плечо. Достоевский оттолкнул друга и начал снимать ожерелье. Он был слишком груб с ним, и цепь порвалась. Оно с грохотом упало на плитку, а звон бусин и металла, падающих на пол, заполнили разум Николая. Гоголь ничего не сказал, они оба просто уставились на беспорядок.       Фёдор пристально посмотрел на Николая, как бы говоря, что это он во всём виноват. Так оно и было, но внутри ему стало неприятно, когда его обвинили. Фёдор подошел, схватил то, что осталось от ожерелья, и вздохнул, посмотрев на него:       — Дешёвая маленькая штучка сломалась.       — Нет, подожди. Мы ещё можем всё починить, — Николай не мог просто отпустить это. Ему потребовалось так много времени и энергии, чтобы найти украшение, которое, к тому же, стоило не так уж и дёшево. Было потрачено три недели, чтобы накопить нужную сумму, которая зарабатывалась на выступлениях. Он обязан был его починить.       Николай сел на пол и начал подбирать каждую бусинку. Ему понадобились пять минут, чтобы найти большинство из них, но некоторые всё ещё отсутствовали. Он жестом попросил Фёдора передать ему цепочку, что тот и сделал.       Гоголь сел и положил бусины на стол. К счастью, ни одна из них не скатилась обратно на пол. Он уже собирался приступить к работе, как вдруг заметил аметист. На кресте отсутствовала большая часть драгоценных камней, а золото, окружавшее его, было поцарапано. Это было несовершенно. У Фёдора не могло быть ничего несовершенного. По меркам Достоевского, оно было сломано. Николаю хотелось плакать, или кричать, но у него слишком сильно болело горло. Он ничего не сделал. Просто продолжал смотреть на аметист. Он не мог поверить своим глазам. Николай выбрал его, потому что камень напоминал ему о Фёдоре. Фёдор не сломался бы от небольшого падения. Нет, он был сильнее этого. Огонь горел внизу его груди.       — Он сломан…       — Прости, я его уже сломал, — сказал парень, прижимая ожерелье к груди. Николай негромко кашлянул, слёзы защипали ему глаза. Он вернул его Достоевскому. — Мне жаль.       Николай не плакал, но казалось, слёзы всё-таки текли по щекам. Его лёгкие содрогнулись, как будто он рыдал. Его горло было чем-то забито, но это не имело для него значения. Ожерелье сломано. Он всё испортил, он заслужил удушье. Николай не мог удержаться от кашля, но потом уже не смог остановиться. Он быстро опустился на колени, прикрывая рот ладонью. Она была влажной, но Николай не обращал на это внимания. Фёдор выглядел испуганным. Это был первый раз, когда Николай видел его таким встревоженным. Разве что-то было не так?       Коля посмотрел на свою руку и увидел кровь. Кровь, так много крови. Она капала с его руки, падая на плитку. Было и ещё кое-что. Странная штука в середине его ладони. Николай попытался стереть алую жидкость и внимательно посмотрел. Растение, стебель, наполненный раскрывшимися цветущими бутонами. Оно казалось белым, но он не мог точно сказать из-за крови, впитавшейся в лепестки. Николай ничего не смыслил в цветах, но был уверен, что это нехорошо. Он тоже не знал, откуда это взялось. Цветок не мог быть внутри него, это просто невозможно. Как такое милое существо могло вырасти внутри такого, как он?       Гоголь поднял глаза на Фёдора. Рот того был открыт, но Достоевский не издавал ни звука, просто стоял там, неестественно широко раскрыв глаза.       — Дай мне, — попросил он.       Николай передал растение, покрытое кровью и слизью, не понимая, зачем оно понадобилось Фёдору. Его тело всё ещё сотрясалось от мучительного кашля. Он снова почувствовал что-то в горле. Изо рта Николая выпал лист, затем целый бутон цветка. Гоголь схватился за диван, чтобы не упасть, и присел на него.       — Асфодель, — Фёдор поднес цветок к лицу. — Это асфодель, — он прерывисто вздохнул.       — Федя, я не понимаю. Он не мог расти внутри меня, — утверждал Николай.       Фёдор всё ещё держал бутон, кровь Коли засыхала у него на руке. Это было так романтично. Будто Достоевскому подарили букет, и он лелеял его. Если бы только это было так, всё было бы гораздо лучше. Гоголь не должен загонять себя в клетку своими эмоциями, однако так оно и случалось. Его эмоции, его мысли — всё работало против него.       — Но как ещё это могло оказаться в твоей руке? Он был весь в крови.       Фёдор положил цветок в карман. Николаю не хотелось об этом думать. Он слышал разные истории. Рассказы о дураках, умирающих от любовной болезни. Цветы выпадали у них изо рта, когда они думали о своих возлюбленных. В конце концов это всегда убивало обладателей, если только любовь не была вознаграждена взаимностью. Как долго он выкашливал эти цветы? Он не помнил. Его разум убедил себя: что бы ни происходило, этого не существовало. Всегда испытываешь шок, обнаруживая бутоны и кровь в раковине, будто это происходит в первый раз. Это было невозможно, его лёгкие болели. Николай свернулся калачиком, обхватив голову руками.       — Как долго? — Фёдор положил ладонь ему на плечо.       — Помнишь тот раз, когда соседи жаловались на шум из-за нас? Сразу после того, как ты ушёл, — он так отчётливо помнил этот момент. Как только дверь закрылась, Николай почувствовал тошноту. Побежал в туалет, и всё, что он мог делать, — это кашлять. Его тело безжизненно висело, неспособное выдержать собственный вес без чего-либо, на что можно опереться. Всё кружилось и кружилось, кровь практически лилась изо рта. А потом пошли цветы. Каждый лист ощущался как наждачная бумага, раздирающая внутреннюю часть его горла. Сначала были только лепестки. Мелкие осколки вываливались наружу, когда он пытался прочистить лёгкие. Он подавился цветком и пришлось вытаскивать его собственными руками. Стебель был длиной с трахею, но, к счастью, оказался тоньше. После этого Николай упал в обморок. Тело так устало от всего, что только что произошло.       Фёдор посмотрел на него широко раскрытыми блестящими глазами. Должно быть, он был так сильно удивлён. Николай никогда не видел его таким, даже когда планы шли наперекосяк или кто-то умирал. Это казалось неправильным. Дыхание участилось, грудь вздымалась слишком быстро. Николаю хотелось утешить его, но он не знал как. Фёдор был нерушим, так почему же так просто раскалывался?       — Пять месяцев! О Боже, почему ты мне не говорил? — Достоевский казался спокойным, но его тело говорило об обратном. Он крепче сжал правое плечо Николая, положил другую руку на левую кисть друга. Фёдор потряс его взад-вперёд, словно это могло заставить Николая всё объяснить. — Почему ты мне не сказал? — повторил он, его голос был мягким, но не по-доброму. Так Фёдор разговаривал с непослушными подчиненными: тихо, но настойчиво.       — Я не думал, что это важно, — ответил Николай. Он посмотрел на свои руки, всё ещё покрытые засыхающей кровью.       — Ты кашлял цветами и выхаркивал сгустки крови и не думал, что это важно? Идиот! — Фёдор встал. Запустив руки в волосы, он расхаживал по комнате.       — Я уверен, что всё в порядке...       — Нет, это не так, — перебил его Достоевский. — Ты умирал пять месяцев, а я не замечал.       Николай об этом не подумал. Фёдор никогда ничего не подозревал. Это заставило что-то внутри него вспыхнуть. Он был умнее этого, обязан был заметить. Как мог Федя не обращать внимания на потерю веса, на дрожание рук? Его это вообще волновало? Очевидно, этого было недостаточно, чтобы он увидел слабеющее здоровье Николая. Он был сосредоточен на книге, но они живут вместе уже несколько месяцев. Николай так сильно хотел Фёдора, которому было всё равно. У него не было причин беспокоиться. Он последовал бы за ним хоть на край света, несмотря ни на что.       Достоевский смотрел в пространство расфокусированным взглядом, глубоко задумавшись. Он грыз ногти. Николай хотел остановить его, сказать, как потом будет кровоточить кутикула, но не сделал этого. Фёдор, должно быть, почувствовал его взгляд, но не действовал. Бездействие поставило их в тупик. Парень сглотнул, его кадык задвигался. Коле следовало бы задушить его, ещё когда он читал, тогда бы они оба смогли спокойно умереть. Он должен был сделать что-то другое. Николай должен был знать лучше и вернуть это проклятое ожерелье туда, откуда оно взялось. Он мог бы сделать гораздо больше, чем ничего, но всё ещё находился там, задыхаясь от собственных эмоций.       — Я виноват в этом, — сказал Фёдор, почти смеясь. Его улыбка была широкой, но не радостной. Неловко широкая, страдальческая улыбка. — Это всё из-за меня.       Его голос был маниакальным, громче того, что Николай когда-либо слышал. Звук эхом разнёсся по комнате, и Гоголь понял, как тихо здесь было. У него так болело горло, что ему не хотелось говорить. Николай ненавидел это. Он чувствовал себя опустошённым, как будто ему чего-то не хватало. Он хотел наполнить воздух шумом и движением. Без этого жизнь была бы скучной, а скучное представление никому не нравилось.       — Но ты не сделал ничего плохого.       Николай наконец-то понял слова Фёдора. Достоевский снова засмеялся. Он хохотал над Николаем, будто тот сказал что-то глупое. Федя не сделал ничего плохого в его глазах. Но даже если бы сделал, это не имело бы значения. Николай всё ещё испытывал эти чувства. У него всегда будет эта дыра в груди, которую он никогда не сможет заполнить. Она будет болеть и кровоточить до самой его смерти. Драматичная погибель для того, кто этого заслуживает. Всё происходило так, будто являлось написанным в рассказе. Он ненавидел это.       — Ничего плохого? Ох, Коля, я всё сделал неправильно. Ты говоришь мне каждый день, что любишь меня, а я лишь веду счёт. Я когда-нибудь говорил, что люблю тебя? — спросил Фёдор, садясь на диван.       — Нет, но...       — Ты не можешь найти мне никакого оправдания, не так ли? После всего, что мы сделали, ты думаешь, я сказал бы это хотя бы раз, но нет! У меня слишком много гордости. Я не должен этого чувствовать, и ты не должен этого чувствовать. Мне нужно быть выше всего этого, но это не так. Я привязываю тебя к этой земле, а ты не жалуешься. Несмотря на всё, что я тебе сделал, ты остаёшься. Так почему ты остаёшься? — в этот момент Фёдор что-то бормотал, слова сами слетали с его губ. Абсолютно ничего не было продумано.       — Я думаю, ты сам знаешь почему, — ответил Николай, глядя на друга. Он хотел прикоснуться к нему, всегда хотел. Хотеть — это всё, что он мог сделать в этот момент. Фёдор оглянулся на него. Его рот открылся, но ни единого слова не вылилось. Парень закрыл глаза и сделал глубокий вдох.       — Ты знаешь, как мне трудно это говорить, — Фёдор отвел от него взгляд. — Но мне жаль. Не из-за того, что я делал раньше, и не из-за привязанности, которую ты развил.       — Тогда почему ты извиняешься? — он вынул ожерелье из кармана. Фёдор поднял его и уставился, будто размышляя. — Ты можешь это исправить?       Николай придвинулся ближе к нему и снова осмотрел несчастный подарок. Теперь, глядя на украшение в руках Достоевского, казалось, починить было вполне возможно. Ему придётся найти аметист, чтобы заменить недостающие драгоценные камни в кресте, и разыскать новую застежку, но это не будет слишком сложно. Это был бы забавный проект.       — Конечно, он не полностью сломан, — подтвердил Николай.       Ему показалось, что корни в его лёгких на мгновение остановились, словно они ожидали, что что-то произойдёт.       — Я думал, тебе оно не понравилось.       — Я солгал, — вздохнул Фёдор. — Оно прекрасно, и даже если бы это было не так, ты подарил его мне. Как я могу ненавидеть то, что ты делаешь для меня?       Он тяжело опустился на стул и посмотрел на Николая. Федя улыбнулся не очень радостно, но всё же улыбка вновь показалась на его лице.       — Я могу починить всё, что угодно для тебя, — корни не исчезали, но он почувствовал, как некоторые из них съёжились в его груди. Они уменьшались и уменьшались, пока он вовсе не перестал их чувствовать. Николай медленно провёл пальцами по кисти Фёдора. Фёдор схватил его за руку.       — Я бы тоже сделал для тебя всё, что угодно.