дрессировка

      — И с какой собаки ты его снял?       Эйден усмехнулся. Голубые глаза медленно оглядывали черную полоску, а пальцы следовали за взглядом. На одном конце кожа чуть протерлась, но это не портило общего впечатления. Парень был очень доволен.       — Есть тут одна, в двух кварталах отсюда. Представляешь, сама прибежала и отдала. Сказала, что Хакону нужнее.       — Так и сказала? — обиженный прищур карих глаз.       — Я тебе что, врать буду? — Эйден титаническими усилиями сдержал улыбку.       — Сопляк, блять. — Хакон недовольно сложил руки на груди.       — Я не давал команду лаять.       Хакон едва не зарычал. Он угрожающе шагнул навстречу, явно с недобрыми намерениями, но остановился, когда Эйден растянул ошейник в руках, словно отгородившись им.       — Можно? — голубые глаза поверх черной полосы сверкали искрами любопытства и нетерпения. Хакон не часто видел Эйдена таким, но сейчас было все равно. Он собирался его проучить.       Мужчина подошел почти вплотную, планируя ухватиться за ошейник, который Эйден все еще держал перед собой, и потянуть вниз, открыв путь к наглому лицу, которое точно стоило как следует покусать.       — Просто примерить, — парень предугадал это намерение, и его руки увильнули всего в паре сантиметров от руки Хакона, которая опустилась вниз ни с чем. Мужчина прищурился. Скверная игра.       — На себя примерь.       — Нет, я хочу его видеть на тебе.       Хакон не поддастся. Он чуть не мотнул головой, чтобы всякая ерунда не лезла в нее. Мужчина начинал ощутимо злиться: когда Эйден принимался настаивать на чем-то, Хакон не мог долго ему противостоять. Он может всему миру отказать, но не этому мальчишке.       — И ты мне желание должен.       Карие глаза забегали. Хакон поджал губы, вспомнив свой проигрыш. Эйден неплохо научился играть в карты. Сам же его и научил на свою голову. Больше не получалось разводить парня на свои желания в виде: «поговори за меня с Яной», «сгоняй за тем-то и тем-то», «поцелуй так, будто в последний раз». Эйден вообще многому у Хакона научился. Вспоминать о долгах, например.       Эйден заметил эту пробежавшую по лицу тень и ухмыльнулся. Хакон уже не отвертится, мол, ничего такого не помню. И мужчина это тоже понял.       — Только не говори, что ты собираешься потратить его так, — Хакон постарался придать своему тону небрежность.       — Почему нет, — Эйден пожал плечами и состроил невинное лицо. — Так что скажешь? Или ты боишься?       Хакон вздохнул. На слабо его взять не получится, хоть он и азартен, но его укольнуло, что он много от Эйдена требовал сам, заставляя делать всякие постыдные глупости. Вроде, нечестно получается. И парень в таком предвкушении... В общем, чем бы дитя ни тешилось... Пришел час возмездия.       — Еще чего. Надевай.       Эйден чуть не облизнулся от восторга. И Хакону это было искренне непонятно. Кажется, Яна права и он действительно испортил парня.       Эйден зажал ошейник в сгибе локтя и в нетерпении потер ладони, согревая свои пальцы, чтобы дотронуться ими до шеи Хакона. Мужчина слабо улыбнулся этому.       Пальцы потянулись теплые, но вот полоска кожи оказалась холодной. Мелкие мурашки поползли под воротник. Хакон глядел в сосредоточенное лицо напротив, пока Эйден пытался справиться с застежкой.       Мужчина даже успел отпустить пару шуток, пока черная полоска не затянулась вокруг шеи. Не душит, но ощущается дискомфортно. Пальцы пролезли под ошейник, оценивая, сколько свободного места осталось.       — Сделать потуже?       Карие глаза заметили легкую ухмылку. Издевается. Ничего, Хакон все запомнит и тоже как-нибудь предъявит список задолженностей.       Эйден сделал шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой. Хакон наблюдал за каждой эмоцией. Он почувствовал себя манекеном в витрине: покупателю интересно лишь то, что он демонстрирует.       Пальцы Эйдена прошлись по длине ошейника, кружа по отверстиям, окаймленным холодным блестящим металлом, и скользнули вниз. Они «дошагали» до яремной впадины, щекоча кожу, и снова заскользили вверх. Хакон молча сносил этот ритуал. То, как Эйдену явно это нравилось, заставляло не прерывать его. И даже не было ощущения стыда или неудобства. Парень в своих желаниях всегда откровенен и прост, и Хакон ему всецело доверяется. Если в океанских глазах плещется влюбленный безумец, значит так тому и быть.       За пальцами последовали и губы, повторяя проложенный для них путь. Зубы цеплялись за ошейник и оттягивали, потом отпускали и принимались покусывать шею, чередуя с короткими поцелуями. Хакон закрыл глаза, отдавшись ощущениям. Руки потянулись в темные волосы.       Его повело. Легкое придушивание, когда Эйден снова натягивал ошейник, поддевая то пальцами, то зубами, обостряло ощущение горячих губ на коже. Хакон словно впервые решил не пытаться вести. И для Эйдена это было сладким нектаром, стекающим по шее, от которой он не мог отлипнуть. Приторностью во рту разливалось сбившееся дыхание Хакона, его участившийся пульс, считываемый языком, ведущим по вене, подрагивающие ресницы прикрытых глаз.       Карие глаза распахнулись, когда в воздухе раздался щелчок. Мужчина хотел повернуть голову и посмотреть, что произошло, но Эйден, сделав пару движений и намотав ремешок на ладонь, резко потянул пристегнутый поводок на себя, так что Хакон подался вперед. Парень довольно замурлыкал ему в губы.       У Хакона дыхание перехватило даже не от этой манипуляции, а от дикого блеска в глазах, когда Эйден отстранился, чтобы увидеть реакцию на свои действия. Его свободная рука прошлась по черным волосам, стянув их на затылке, и губы, прежде чем снова впиться жадным поцелуем, прошептали:       — Хороший мальчик.       Хакон готов был сам себе горло перегрызть, понимая, что у него чуть перед глазами все не поплыло. Почешите его за ушком, а он доверчиво перевернется на спину. Но, блять, Эйден… Если он попросит, то правда придется лечь на спину, виляя хвостом.       Внизу живота все скрутило в горячий узел. Откуда все это, черт возьми, в нем? Хотелось спросить, чем парень занимался четыре года пилигримства и какой опыт черпал… Хотя нет, знать этого не хотелось. Не важно, что было до. Важно, что еще ему может открыть эта головоломка в виде человека.       Эйден со стоном разорвал поцелуй и прикусил губу, глядя, как натягивается поводок. Потом он развернулся, заставляя следовать за собой. А Хакон, подхваченный неведомой силой, молча шел за ним. Он был уверен, что ноги его не слушаются и способны идти лишь под влиянием сверхъестественного.       И Хакон точно не думал, что его ноги могут так дрожать. Ему как будто снова пятнадцать, и его потряхивает, пока он готовится поцеловать самую красивую девчонку из школы. Но даже тогда он не испытывал того, что его заставлял испытывать Эйден. Он ворвался в его жизнь и все переиначил по-своему. Хакон думал, что у него все под контролем, но как бы не так. Он сам оказался под контролем потемневших голубых глаз и проворных пальцев, быстро расправляющихся с пуговицами фланелевой рубашки, пока Эйден, усадивший его в скрипящее кресло, ерзал у него на коленях.       Поводок холодно касался кожи спины или груди, в зависимости от того, куда вздумалось перебросить его Эйдену. Парень превратился в настоящего «кусаку», набросившись на смуглую кожу. Язык вычерчивал круги на затвердевших сосках. Хакон лишь мог тихо хрипеть. Заведенного Эйдена слишком много.       Парень плавно переместился с бедер Хакона на пол, встав на колени между его ног. Губы его растянулись в довольной ухмылке.       — Жаль, что тебе это так не нравится, — его рука накрыла вставший член Хакона через плотную ткань штанов. Хакон прикусил губу, сдерживая стон. Мужчине все нравилось, даже слишком. Лишь бы это руки Эйдена, быстро расправившиеся с молнией, лишь бы его горящие огнем глаза, лишь бы он на коленях перед ним играется слюной на языке.       Губы обхватывали сочившуюся головку, скользили вниз по длине, щеки втягивались. Остывающая на коже слюна и новые горячие узоры, выводимые языком и пересекающиеся со старыми, ощутимо били своим температурным контрастом. Губы причмокивали, язык облизывал их, стирая мимолетную ухмылку, и снова уходил вниз к мошонке. И все так лениво, с нескрываемым дразнящим самодовольством. Эйден и правда многому научился.       Когда рука Хакона уже потянулась к темным волосам, потому что томление из распаляющего начинало перетекать в болезненное, она была тут же недовольно отбита, а в голову ударила строгость голубых глаз. Хакон чуть не рассмеялся, мол, малыш, сбавь обороты, но эта открывшаяся сторона Эйдена заставляла кровь только сильнее приливать к паху. Сегодня у Хакона по плану дрессировка. И он бросаться на руку хозяина не намерен.       Хакон и правда обернулся собачонкой, у которой текут слюни при виде любимого лакомства, но она лишь сверлит его взглядом, ожидая позволения хозяина.       — Голос. — Приказной тон прикусил мочку уха. Язык снова начал свои сладостные пытки.       В груди окончательно свихнулся барабан в виде сердца. Хакон испустил тихий жалобный стон, точь-в-точь скулеж. Язык на мгновение застыл, прежде чем двинуться вверх по животу, очерчивая впадину пупка, обводя каждую складочку и мышцу. Неправильная реакция на команду. Следующий, уже громкий стон вызвал поощрение.       Руки с силой сжимали бедра. Темная макушка мелькала через прикрытые веки. Сложно было справляться с сенью взгляда, который ловил каждый вздох и рвение пальцев дотронуться, но лишь сильнее вцеплявшихся в подлокотники кресла.       Эйден с пластичностью кошки вновь взобрался на колени разомлевшего Хакона. Взгляд карих глаз был пьяный, губы невпопад отвечали на поцелуи, но все равно тянулись, моля о них. Пальцы снова поддевали ошейник, и слух блаженно ловил частое дыхание через открытый рот.       Хакон медленно моргал, будто пытался выжечь эти картины на своих веках: Эйден, растягивающий себя прямо у него на коленях; Эйден, скачущий на его члене. Рукам пришлось вцепиться в кресло, чтобы не тянуться к бледному животу, не хватать за бока, насаживая в своем ритме. Трогать не позволено. Только смотреть и наслаждаться.       Эйден как вино, которое льется на него сверху, а он даже не успевает глотать, захлебываясь. Такой парень, как сейчас, когда он не стесняется, делает все, что захочет, приказывает… От такого Эйдена голова идет кругом и руки такого Эйдена жгут адским огнем. Хакон был пьян в хлам, наглотавшись крепленого бордо.       Хотелось запрокинуть голову, но шею тут же пережимал ошейник, да и взгляд отводить не хотелось. Белки закатывающихся глаз, лихорадочный румянец, руки парня, ласкающие собственную грудь и шею — карие глаза не упустят ничего из этого. Хакону кажется, что он дышал только когда Эйден останавливался и поправлял соскользнувший член.       Парень вгрызался в шею как одичавший, уже не церемонясь и не тратя время на зализывание следов от зубов. Хакону только и оставалось, что подставлять загоревшую кожу, не возражая. И мысли возражать даже не было. Видимо, Эйден — прирожденный дрессировщик.