Не так больно

— Вымой руки, — требовательно сказал Мидорима и нахмурился. Весь его вид говорил, что никакие возражения приниматься не будут. Только вот Мурасакибаре было на это всё равно, и не смотря на свою лень, он — естественно — нашёл в себе силы ответить. — Это уже пя-ятнадца-атый мурмеладный ми-ишка, — но слова всё равно, как обычно, выходили похожими на неподатливую тянучку. — Мидо-чин, какая уже ра-азница… — Вымой руки! — безапелляционно и настойчиво повторил Шинтаро с ещё большим возмущением, а Мурасакибара тем временем отправил в рот шестнадцатого мармеладного мишку. Вместе со сладостями из этой упаковки закончилось и терпение Мидоримы. Он, краснея, схватил своего сокомандника под локоть и потащил по направлению к туалету. Мурасакибара что-то ворчал себе под нос, но сопротивлялся только для виду. Куроко не обратил внимания на эту привычную сцену. Кисе смеялся, Аомине откровенно ржал. Акаши со снисходительной улыбкой покачал головой. Оказывается, он ещё до проявления Глаза Императора порой видел будущее. Они стояли у раковин вместе, и Мурасакибаре было больно смотреть, что Мидорима, вообще-то, мыл руки после прикосновения к нему, а не для того, чтобы потом поесть. Весь аппетит тут же пропал. — Я тебе неприятен? — с досадой спросил Ацуши. — Что?.. — Мидорима с удивлением посмотрел на приятеля, секунду подумал, с чего тот вообще это взял, а потом назидательно продолжил. — Нет, конечно… Это же за-бо-та, которая, наоборот, говорит, что человек тебе дорог. Дорогие люди должны друг о друге заботиться, а, между прочим, на наших руках содержится… Далее Мурасакибара не слушал слова будущего врача, да и не мог сейчас слушать лекцию о снижении вероятности заразиться какими-то смертельными бациллами. Все мысли Ацуши до сих пор были сосредоточены на фразе о дорогом человеке, а в ушах стучала кровь, которую перекачивало быстро-быстро бьющееся сердце. «Ты тоже мне нравишься», — хотел сказать Мурасакибара, но вместо этого протянул Мидориме последнюю пачку мармеладных мишек. Шинтаро пожал плечами, но молча взял пачку. А он не любил сладости, и Мурасакибара прекрасно знал это. Так Мурасакибара начал думать, что Мидо-чин — его парень. Иначе зачем Мидориме так нянчится со своим ленивым сокомандником-неряхой, будучи ему полной противоположностью? Плюсом к незамысловатой теории Мурасакибары служила обыкновенная отстранённость Шинтаро — он, когда дело не касалось Ацуши, был довольно скуп на советы, эмоции, внимание к другим и ту самую заботу. «Именно поэтому никто из них напрямую и не признался — зачем говорить и лишний раз устраивать выматывающие разговоры о чувствах, если всё просто, как сделать мармелад», — это «открытие» показалось Мурасакибаре закономерным и обрадовало его. Ацуши было не понять, что делать мармелад вовсе не просто, и что он просто был единственным из Тейко, кто нуждался в постоянных советах Мидоримы. Хотя… Мурасакибара решил, что теперь встречается с Шинтаро, вовсе не из-за его отстранённости в сочетании с заботой, предназначающейся только одному человеку. Ацуши просто очень хотел взаимности своих чувств. Он был давно влюблён, и нуждался в Мидориме и его занудных советах как в сладком. А на самом деле намного-намного сильнее — не просто же так Мурасакибара отдал ему последнюю пачку мармеладных мишек, для поедания которых он, вообще-то, помыл руки по совету Шинтаро. С Мидоримой — спокойно, предсказуемо и надёжно. Инертному Мурасакибаре необходимо было крепкое плечо, на которое можно было бы всегда опереться. Причём, часто в прямом смысле. Он постоянно прислонялся к Мидориме, обнимал того и даже клал голову ему на колени, растягиваясь на скамейке запасных и занимая её целиком. На этом нежности Мурасакибары по отношению к «новоиспечённому парню» заканчивались, да и не сильно они отличались от поведения Ацуши с остальными. В частности, поэтому Шинтаро долгое время даже не догадывался о том, как воспринимал его этот долговязый сладкоежка. Как Мидорима рассудил, Ацуши обычно заваливался именно на его плечо, когда был довольно широкий выбор, только потому что они взаимодействовали больше других, а Мурасакибара выглядел как любитель привычного. Ещё в представлении Мидоримы, Ацуши, конечно, мог бы лечь на колени Сейджуро, и это не показалось бы Шинтаро странным. Но Акаши сам на корню пресек бы такое поведение — и Мурасакибара не мог этого не понимать. Куроко был неудобен своими габаритами, Аомине и Кисе сами друг на друге постоянно располагались… Вот и выходило, что в основном под стихийные приливы тактильности и попадал Мидорима. Мозг Шинатаро подкинул ему очень удобное и логичное объяснение всему происходящему. И Мидорима просто принял всё как должное и довольно приятное, продолжая бегать от своих чувств с успехом своих же трёхочковых. Акаши смотрел на это, понимал гораздо больше своих высоких друзей и не без сожаления думал об их обоюдной недогадливости: «Н-да, Мидорима, ты же довольно умный… Не умнее меня, но всё же…». Однако Сейджуро не был простым наблюдателем — он, как хороший игрок в шоги, продумывал всё на несколько шагов вперёд и выжидал подходящего момента. И этот момент ему, конечно, представился. В тренировочном лагере они спали в просторной комнате на шестерых. Мурасакибара в первую же ночь во сне прикатился к Мидориме с соседнего спального места и сгрёб его в объятия. И, в отличие от Ацуши, Шинтаро проснулся. Но ничего предпринимать не стал… Утром Мидорима вновь обнаружил себя всё в тех же объятиях, только теперь поспешил от них освободиться. Никому не сказав ни слова, он спешно отправился умываться. Ночью ему было слишком жарко. И не только из-за крепких объятий двухметрового парня. Мидорима упорно пытался списать своё возбуждённое состояние на сон. Однако сон, как назло, в эту ночь он прекрасно помнил. И там тоже был Мурасакибара, тоже были объятия, но, правда, несколько иного характера… Очевидно, всё это только из-за действий Ацуши. Очевидно, Мидорима врал самому себе… К счастью, у раковин он встретил Акаши, к которому тут же поспешил обратиться с просьбой: — Слушай, а давай местами поменяемся. На что тут же получил уверенный и спокойный ответ: — Нет. Мидориму это несколько удивило: — Но почему?.. — Не хочу, чтоб меня Мурасакибара во сне обнимал. Шинтаро почему-то очень смутила осведомлённость Акаши о происходившем сегодня ночью. Не дождавшись никакой внятной реакции, Сейджуро продолжил: — В отличие от тебя, кстати. Пока Мидорима не знал: эта небольшая добавка, произнесённая другом будто бы невзначай, перевернула всё с ног на голову или расставила по местам… Но главное было в том, что Шинтаро наконец открыл глаза на происходящее с ним: понял, что те «рациональные» рассуждения о нём как об удобной поверхности для прикладывания Мурасакибары, как и всё остальное, — это лишь повод, чтобы не признавать радости их сближения с Ацуши, который был, вообще-то, довольно специфичным и не самым общительным человеком. А если точнее, повод сбежать от собственных чувств. И довольно убедительный, учитывая, что потребовалось чуть ли не напрямую о них сказать, чтобы Мидорима наконец заметил. Акаши видел, как друг осознавал всё, открывшееся ему, терпеливо ждал и был очень доволен собой. Когда же Мидорима вернулся в реальность, Сейджуро с небезосновательной гордостью начал: — Понял наконец? А я всё думал, когда до тебя дойдет… Ты меня даже немного разочаровал… Однако Шинтаро уже не слышал последних слов Акаши, а отправился на поиски Мурасакибары, надеясь, что тот не успел далеко уйти. Весь день они не переставали говорить друг с другом и, на удивление Аомине, делали это отнюдь не на повышенных тонах. Дайки уже хотел было спросить, что это с ними такое и не очередной ли это побочный эффект от завтрака, приготовленного Момои. Но его парень не дал этого сделать, а отвёл в сторону и всё доходчиво объяснил. «Так вот что они всё время собачи-», — воскликнул было Аомине, но Рёта шикнул на него, чтобы обсуждаемая ими пара ничего не заметила. Вечером, после всех тренировок, Мидорима и Мурасакибара наконец смогли остаться наедине. Они сидели на берегу моря, у самой кромки воды. Сланцы Ацуши валялись неподалёку, а ступнёй в носке он ковырял мокрый песок. К счастью, Шинтаро не замечал этого, наблюдая за неторопливыми движениями губ Мурасакибары, который иногда откусывал длинную тянучку, а потом неторопливо пережёвывал её. Мурасакибара был первым, кто серьёзно выслушал рассказ Мидоримы о его необычном пристрастии к холодному фасолевому супу. А потом стал подробно рассказывать о сладостях, которые делают из фасоли. Они сошлись на том, что парочку из них потом приготовят вместе, а Мурасакибаре однозначно нужно попробовать фасолевый суп. Распланировав в уме совместные мероприятия со своим новоиспечённым парнем, Мидорима довольно улыбнулся. Однако Мурасакибара нарушил эта планы до того, как Шинтаро успел их озвучить. Он преспокойно взял баночку с супом и отхлебнул. Это был их первых непрямой поцелуй. «И последний», — подумал Мидорима, которому это показалось довольно противным. И он решил поцеловать Мурасакибару по-настоящему. Ацуши, который вновь откусывал тянучку, идея попробовать суп из банки Мидоримы противной отнюдь не казалась, но решение после её осуществления он принял точно такое же. — Очки мешают. — Ты слишком сладкий. Тогда Ацуши отпил из банки с фасолевым супом ещё раз. Шинтаро, снимая очки, прокомментировал: — Ты издеваешься! — Нет, люблю. После Мидорима потерял счёт их поцелуям. А потом были недели и месяцы, которые текли с одной стороны лениво и однообразно и будто бы вообще стояли на месте, а с другой — были наполнены невероятной чередой ярких событий, состоящих в основном из милых мелочей. Мурасакибара и Мидорима часто вместе готовили, только вот нулевые навыки Шинтаро от этого не улучшались. Наверное, потому что в процессе они слишком отвлекались друг на друга, и Мурасакибара съедал все ингредиенты. Иногда он протягивал кусочек шоколадки или печенья Мидориме, и тот ел с рук, как бы невзначай обводя языком пальцы Ацуши и чуть смущённо опуская взгляд. Шинтаро вообще любил большие руки своего парня: любил переплетать их пальцы и утопать в объятиях, как и в одежде Мурасакибары. А тот любил прижиматься губами к виску Мидоримы и подолгу стоять вот так. У Шинтаро немного съезжали и запотевали очки, но это вовсе не раздражало, как и сладкий привкус поцелуев, со временем ставший уже привычным. У пристрастия Ацуши к сладостям даже были свои плюсы. Это стало одной из причин, почему Мурасакибара полюбился маленькой сестре Мидоримы, и та была только рада этим частым посещениям. А особенно — ночёвкам, во время которых, перед тем как отправить девочку в свою комнату дрожать под одеяло, Мурасакибара рассказывал страшные истории — причём, как он сам абсолютно серьёзно считал, своим «отнюдь нестрашным» голосом. Оставшись наедине с Мидоримой, он задумчиво говорил: «и чего она так пугается?», «слишком впечатлительная», «совсем на тебя не похожа». Шинтаро в ответ на это лишь улыбался и снисходительно качал головой. Дальше дискуссия по поводу степени страшности голоса Мурасакибары никогда не уходила, потому что их в такое время быстро занимали вопросы поинтереснее… Днём Мурасакибара позволял младшей сестре Мидоримы себя заплетать, пока вместе с Шинтаро лежал на ковре в его комнате, ел сладости и разбирался в тонкостях естественных наук — физике и биологии. Химию они оба уже знали на отлично. Родители Мидоримы были только «за» такие частые визиты Мурасакибары к ним в дом, раз они так радовали обоих детей. Тем более, от этого нешумного гостя не было проблем кроме опустошаемого им холодильника. Взрослые, правда, не знали об истинном характере отношений своего сына с его товарищем по баскетбольной команде. Может, тогда всё было бы по-другому. Но Мидорима не хотел лишний раз испытывать судьбу. Мидорима не хотел лишний раз испытывать судьбу и делал всё возможное, чтобы удача была на его стороне. Мурасакибара знал это, а потому стал покупать талисманы дня своему парню. С одной ма-аленькой, как сам Ацуши, оговоркой: только когда этим талисманом было что-то съедобное. И весь день стоически терпел, пока эта еда мозолила ему глаза так, что больше всего из своих самых разнообразных запасов хотелось скушать именно её. На следующий день такая возможность предоставлялась, но та еда уже не представляла никакого интереса. Шинтаро, слыша такие заявления, называл своего парня капризным ребёнком, сам же Мурасакибара ворчал что-то себе под нос. Однако Мидорима тоже заботился о его удаче: всегда приносил ему резинку для волос цвета дня у Весов. Только Ацуши никогда ими не пользовался. Также Мидорима давно решил, что у него никогда не будет кошки — ни чёрной, ни какой-либо другой. Всё потому, что они приносили несчастья, а одна принесла даже вполне конкретное: поцарапала Шинтаро пальцы. Да и не нужна была ему кошка. Вот зачем она Мидориме? Особенно теперь, когда у него появился вылитый кот — тёплый, большой и лохматый, только и делает, что играет, спит и очень много ест. А ещё часто наводит беспорядок, и никакие нотации не могут ничего изменить. Зато его приятно обнимать, и ворчливое бормотание напоминает кошачье урчание. Хотя на самом деле и играть с Ацуши, и спать с ним, и кормить его Мидориме тоже было очень приятно. Правда, со временем Мурасакибаре всё меньше и меньше нравилось играть. Как и остальным. Мидорима почти не страдал от своего таланта по одной простой причине — этого самого таланта было в нём меньше, чем в остальных. И, несомненно, свою роль сыграли самодисциплина, выдержка, трудолюбие и так далее… Но это вовсе не значило, что Мидориме не было плохо. В Поколении Чудес тогда никому не могло быть хорошо или даже нормально. Мидорима не видел конфликта внутри себя, но видел, как разрушались и сталкивались друг с другом его товарищи, его лучший друг, его парень… Видел, как оборвался контакт их «тени и света». Видел, как расстались Аомне и Кисе, чьи отношения казались нерушимыми. Видел, как всё сильнее уходил во тьму самого себя Акаши и какую роль в этом сыграл Мурасакибара. Видел, как все теряли интерес к баскетболу и отчаянно, извращённо пытались его вернуть. Видел, что совершенно ничего не получалось. И осознавать всё это было очень, очень больно. Над поколением чудес неминуемо сгущались грозовые тучи. Какое-то время Мурасакибара и Мидорима прятались от них на своём островке любви, тепла и душевности с физикой-биологией, конфетами-талисманами, страшными-нестрашными сказками и ворчливо-уютными объятиями-поцелуями. Однако этот островок быстро и неминуемо заливал дождь. Когда-нибудь там точно станет невозможно находиться. Когда наступил этот день, Мидорима и Мурасакибара не знали. Но они уже точно знали, когда покинут этот уже непригодный для жизни остров — когда Ацуши уедет в Киото, в Старшую Школу Йосен. А пока… Они продолжали жить, как жили раньше. Потому что думали — жить иначе будет ещё больнее. Мидорима всё так же порой ворчал и вставал на носочки, чтобы поцеловать Мурасакибару. А тот всё так же играл с сестрой Шинтаро и оставался на ночь. В одну из таких ночей Шинтаро попросил: — Не целуй меня… — Почему, Мидо-чин? Обычно Мидорима ворчливо отвечал «фу, сладко» или что-то в таком духе, а потом улыбался краешком губ. Мурасакибара на это лишь фыркал и целовал — сколько захочет и как захочет. Но в этот раз было по-другому. — Мне грустно, — ответил Мидорима совершенно честно, не боясь звучать глупо. Всё равно это уже не будет глупее и абсурднее всего, что с ними творилось. Хотя, невкусно тоже было. Собственные слёзы мешались с горьковато-сладким привкусом Мурасакибары, привкусом его пота, его слёз и его конфет. Они оба прекрасно знали, что это был их последний раз. Уже завтра всё Поколение Чудес должно было пойти своими дорогами, в свои старшие школы, а Мурасакибара и Акаши — вообще уехать за сотни километров. Но никакой тоски не было. Только предвкушения облегчения, которое пугало. Так не должно быть при расставании с дорогими людьми, если они всё ещё были таковыми к этому моменту. Прошёл год — год самокопания, новых знакомств, неожиданных встреч, возвращения старых друзей, тяжёлых тренировок, побед и поражений. Год повторного обретения себя каждым из Поколения Чудес. Они вновь хорошо общались вшестером, а Кисе с Аомине даже опять начали встречаться. Но Мурасакибара и Мидорима знали, что не последуют их примеру. Тем более, им совсем этого не хотелось. У каждого уже был парень. У Шинтаро всё очень быстро завертелось с Такао, таким непохожим на Мурасакибару. И на фоне любви к новому товарищу по команде прошлые чувства казались Мидориме просто симпатией. Он думал, что теперь всё гораздо сильнее и серьёзнее, и что Такао — точно его судьба. Поэтому легко поделился с ним историей своих отношений с Мурасакибарой. Не думал Шинтаро, что это станет почвой для появления у его парня очень удручающих мыслей. А Такао стал серьёзно переживать, что он совершенно не такой как Мурасакибара. Слишком громкий, слишком активный, слишком доставучий. — Да. Ты не такой, как Мурасакибара. Ты лучше, — сказал ему Мидорима, когда узнал об этом. В этот момент Такао начал на автомате объяснять Шин-чану, что нельзя так рассуждать, мол, «вы же расстались не потому что кто-то из вас сделал что-то плохое»… И не уследил за тем, как расплылся в улыбке и расплакался одновременно… У Мидоримы и Такао и так всё было хорошо, а после этого стало ещё лучше. А Мурасакибара и Химуро узнали о прошлом друг друга ещё до того, как стали встречаться. Они рассказали это на вечеринке, которую для сплочения нового состава Йосен устроил Фукуи. Тацуя хорошо запомнил, как своеобразно Ацуши начал считать Мидориму своим парнем, и взял эту тактику себе на вооружение. Что, в принципе, было довольно легко и удобно: нужно просто заботиться, давать советы и говорить, как Мурасакибара ему дорог, а потом ждать ответной реакции. Только Химуро в этих советах был гораздо тактичнее и мягче Мидоримы. Отношения с Кагами ясно дали ему понять, что нужно выбирать между кнутом и пряником. Тем более, когда хочешь завоевать сердце сладкоежки. Результат не заставил себя ждать — очень скоро ни один день Химуро не обходился без удачных попыток Мурасакибары привалиться на его плечо или обняться и, конечно, просьб купить ему какую-нибудь вкусняшку. Химуро был очень счастлив и горд собой. Только вот из отношений с Мидоримой Мурасакибара вынес важный урок: не расценивать заботу как однозначное проявление симпатии. А история Муро-чина ещё больше убедила в этом Мурасакибару. Вон, Кагами — бывший Химуро, а Тацуя о нём вовсе не заботился, даже наоборот, постоянно ругался и даже дрался с ним. Неизвестно, сколько бы теперь Мурасакибара без его ведома считался парнем Тацуи, если бы не один проходной случай — подобные ему с появлением Химуро в их команде стали совершенной обыденностью. Однажды на улице к игрокам Йосен подошли две девушки, которые до этого были замечены шепчущимися неподалёку и поглядывающими на баскетболистов. Но, что удивило всю команду, подошли они не к Тацуе, а к Ацуши. Одна из них была ему по плечо, а другая и вовсе упиралась в грудь. «Никаких шансов», — самодовольно подумал Химуро, зная, что Мурасакибару привлекают высокие люди. «Но не выше меня», — всегда уточнял он. Ага, будто бы такие встречались на каждом шагу. Тем временем девушка повыше протянула Мурасакибаре его любимый батончик. Тот сразу улыбнулся, а Тацуя, наоборот, нахмурился. — Мурасакибара-кун, а вы с кем-нибудь встречаетесь? — спросила девушка, пока Ацуши радостно открывал батончик. — Неа, — между делом ответил Мурасакибара, полностью увлечённый своим занятием. Потом девушка задала ещё пару довольно личных вопросов, на которые баскетболист отвечал лишь кивками или мотанием головы из стороны в сторону. Но, казалось, этого ей было достаточно. — Понятно, — сказала девушка, когда батончик уже подходил к концу, а потом вместе со своей подругой вежливо кивнула всем из Йосен в знак прощания и благополучно ушла, даже не спросив телефон Ацуши. Лю Вэй проводил их удивлённым взглядом и пожал плечами. «Странные какие-то эти японки», — подумал он. Фукуи же в это время опять успокаивал Окамуру, который опять распереживался из-за полного отсутствия внимания девушек к нему. Потом, с выходом одного из не самых престижных баскетбольных журналов, оказалось (на радость Окамуры), что это были просто журналистки, которые хотели вытянуть нужную ей информацию из не очень разговорчивого Мурасакибары. Но в тот момент Химуро было всё равно, кем на самом деле были эти девушки. Когда они остались с Ацуши наедине, Тацуя накинулся на него с расспросами. От возмущения и разочарования он даже не мог сформулировать свою претензию. — Ничего себе, блять… Ни с кем не встречаюсь, ага!.. — А что такое, Муро-чин?.. — Ацуши с удивлением смотрел на своего товарища, не понимая, к чему тот вообще клонит. — А я… Я разве не твой парень?! — наконец выпалил Химуро. — Кто?.. — Мурасакибара даже глаза выпучил от удивления, а потом невольно расплылся в улыбке, которая даже напугала Тацую. — Стоп… А почему?.. Химуро с шумом втянул воздух и попытался объяснить свою логику без лишних эмоций. Без лишних эмоций, конечно, не получилось, но Ацуши его прекрасно понял. Химуро просто повезло, что этот разговор закончился взаимным объяснением в чувствах. Они расставились все точки над «i», обоюдно решив, что теперь они пара, которая впредь будет всё обговаривать друг с другом. И Мурасакибара, и Химуро признавали, что эта позиция гораздо более здоровая, чем те школьные недомолвки и додумки, которые были до этого. Так и Ацуши, и Шинтаро полностью разобрались со своими нынешними отношениями. Правда, Мурасакибара даже со своей инертностью всегда замечал, что на каких-нибудь общих встречах Такао всегда садился между ним и Мидоримой. Ацуши грустно усмехался. Хотя, он и сам не упускал момента притянуть к себе Химуро за талию на глазах у Кагами. Иногда всё это выходило даже неосознанно. Мурасакибара и Мидорима за тот год, в который всё Поколение Чудес не общалось друг с другом, быстро пережили тот период, когда любое взаимодействие с бывшим доставляет неловкость. Теперь они общались так же, как в начале своего пути в Тэйко. Как довольно странные противоположные во всём друзья. Иногда они читали в глазах друг друга вопрос. Интересно, могло ли всё быть по-другому? По-другому, если бы все они не были наделены даром-проклятием своих способностей, если бы не было череды блистательных побед, которые для личности каждого из них были губительнее многих поражений…. Мидорима был твёрдо уверен: нет, такова судьба. Мурасакибара был с ним согласен. Правда, оба делали одну оговорку. Лучше бы всё тогда было совсем чуть-чуть по-другому. Всё то же самое, просто не так больно. Не так больно всем.