Души

Тяжелые темно-серые облака окончательно сомкнулись на октябрьском небе, не оставив ни единого просвета. На его фоне черным надгробием возвышалась придорожная гостиница с прилегающим к ней постоялым двором. Здание было похоже на старика: неуклюжее, покосившееся, того и гляди – вот-вот зайдется в скрипучем кашле. Единственным светлым пятном в замогильном пейзаже была пыльная проселочная дорога да редкие желтые листочки на помертвевших деревьях. Где-то вдалеке послышался шум. Глухая тишина, стоявшая до этого, словно усиливала этот шум, подчеркивала – что-то изменилось. Свидетельницей этому стала дворовая собака, Путька, которая тут же залилась лаем, оповещая весь свет, что что-то приближается. Впрочем, двор был пуст, так что Путька еще долго рвала глотку в пустоту, пока из окна гостиницы кто-то грозно не прикрикнул: – А ну цыц, блохастая! Собака притихла и печально заскулила. Тем временем из-за небольшого холма показалась бричка, покрытая толстым слоем пыли, но, в целом, весьма добротная; ее владелец явно не пожалел денег для приятного путешествия. Поравнявшись с гостиницей, бричка остановилась. Из нее выпрыгнул невзрачной, но беспричинно забавной наружности человек, по одежде которого было видно, что он слуга. Отослав Петрушку разузнать, что там да как, Чичиков из окна брички окинул недолгим взглядом гостиницу. Останавливаться в ней не было никакой необходимости, но изнурительные скитания между городами и селами, как назло, раскиданных и за сотни верст друг от друга, утомили даже Павла Ивановича, способного вообще-то существовать в любых условиях. Сейчас ему хотелось провести хотя бы одну ночь в нормальной кровати и с крышей над головой. Заведеньице, встретившееся ему, конечно, было тем еще клоповником, но это уже дело второе, на дороге среди почти что чистого поля едва ли встретишь что-то лучше. Вернувшийся Петрушка заверил, что гостиница приемлемая, цена соответствующая. Пересекая двор, Чичиков засомневался, что остановиться здесь было правильным решением. Сразу за хлипким некрашенным забором исчезала куда-то бледно-желтая безжизненная трава, но земля не была перекопана или вытоптана – здесь как будто ничего прежде и не росло. Плешивая собачонка трусливо завыла, исподлобья глядя на Чичикова, хотя Петрушку она провожала громким лаем. Внутри обеденный зал представлял собой совершенно ординарную харчевню, разве что окна были уж слишком грязными, так что света внутрь попадало не слишком много. Скорее по привычке, нежели от надобности Чичиков расспросил о местной общественной обстановке немолодую официантку, подошедшую справиться у него об обеде. Она оказалась управляющей этого сомнительного заведения и носила гордое имя: Зинаида Аркадьевна Лупкина. Штат рабочих здесь был совсем небольшой – она, повар да пара слуг. – Я же таперича человек подневольный, – из угла зала доносился громкий голос какого-то бродяги. – Да не как прочие, меня сам Лукавый на волю не пускает. Ты, я вижу, мне не веришь? Это ничего, никто не верит. Бродяга обращался к Селифану, неизвестно когда успевшему устроить лошадей и живо вернуться обратно. Помимо них в зале сидел только мертвецки пьяный старик, спавший за столом столь крепко, что обвались сейчас крыша прямо на него, и то бы не проснулся. Делать было решительно нечего – неподалеку располагалась только бедная деревня, которой владел столичный помещик, так что ничем, относящимся к делу заняться было невозможно. Чичиков невольно стал слушать рассказ бродяги. – Хорошо жил, спокойно… да ведьма подвернулась, с тех-то пор житья и нет. – Он со страшной тоской вздохнул, сделал большой глоток из своей кружки и равнодушно продолжил. — Чуть не угробился, пока эту бестию отпевал, да не про то сейчас. Как чуть засижусь в одной деревне – да на пару дней хотя бы! – начинают черти донимать покоя не дают, все гонят, гонят куда-то. Вот и слоняюсь, да на большие дороги никак выйти не могу, вечно бросает меня ко всякой… – Его покрасневшие, тревожно бегавшие глаза встретились с пронизывающим, хоть и несколько скучающим взглядом Чичикова. Бродяга вздрогнул, запнулся и быстро отвернулся. – …бесовщине. – Наскоро перекрестившись, закончил он. – А леших видел? – С видом знатока спросил Селифан, все это время внимательно слушавший. – Видал, многое видал. Месяца три тому. Лешие, они, гады, носятся как угорелые, а как ты их попытаешься изловить, так сразу… Тем временем на столе Павла Ивановича появилась внушительная тарелка супа, которая на данный момент казалась гораздо интереснее, чем россказни странствующего сумасшедшего. Это Селифану нравится уши греть, а потом обо всей этой чуши самому трепаться. Суп был горячим и наваристым, удивительно сытным для своей цены. В нем чувствовалась какая-то терпкая приправа, правда ее было совсем немного, будучи едва чем-то отвлеченным от еды, ее можно было и не заметить. Чичиков так и не понял, что бы это могло быть. Он хотел запросить еще и горячего, но скопившееся утомление от покорения бескрайних дорог пересилила даже его богатырский аппетит. Стареет он, что ли? А еще с этой Лупкиной сторговаться надо будет… Лупкина, на удивление быстро уступила и за комнаты попросила копеечную сумму. Оглядывая эту полнотелую женщину, Чичиков не мог не заметить в ломаном изгибе ее рта и кругах под глазами жуткую усталость. Оно и не удивительно – с таким вялым потоком постояльцев наверняка приходится прилагать титанические усилия, чтобы сводить концы с концами. Комната оказалась убогонькой, но чистой. Из мебели в ней имелись только кровать, стул и пустой сундук. Зато на окне – подумать только! – красовались белоснежные кружевные занавески. На фоне почерневших досок казалось, что они оказались здесь совершенно случайно, тем более, что за занавесками стоял горшок с засохшей геранью. Веки уже слипались, так что Чичиков поскорее позвал к себе Петрушку. – Значит так, – начал он сурово, – этой ночью сядешь в соседней комнате, будешь сторожить. И держи при себе что-нибудь потяжелее. Если услышишь у меня шум – сразу беги сюда. И не вздумай глаз сомкнуть, после отоспишься. Все ясно? – Ясно, Пал Иваныч, – ответил Петрушка, задумчиво почесав голову. – А чего это? – Не твоего ума дело. Только знай, прокараулишь – мы с тобой покойники будем. Барин говорил с особым нажимом, а последние слова вполне могли оказаться не просто фигурой речи. Петрушка только удивленно кивнул, стараясь скрыть встревоженность, чувствуя на себе всю ответственность поручения, не хотелось струсить. «А эта шельма пусть и дальше меня за идиота держит!» – думал Чичиков, когда Петрушка ушел. Он взял цветочный горшок, с удовольствием отметив, что тот был очень увесистый, и установил его над дверью так, чтобы он непременно упал, как только кто-то попробует зайти, если повезет – может, и на голову незваному гостю. «Отравой какой-то накормила, у самой едва два гроша в кармане будет, а цену скидывает! Это каким же я дураком в ее глазах должен быть? Нет, бабонька, не на того напали! Так бы и затаскал по судам, но дела торопят, да и трясти с нее нечего…» План его был прост: вести себя так, словно он ничего не замечает, а когда дело дойдет до ограбления или даже покушения, поймать Зинаиду Аркадьевну и ее пособников с поличным. Перед тем, как, наконец, лечь спать, Чичиков с нежной педантичностью проверил, на месте ли его сбережения и драгоценные бумаги с добытыми душами. Удостоверившись, что все в порядке, он погасил свечу. *** Протяжный хнычущий вой разбудил Чичикова среди ночи. Впрочем, точно он знать не мог – часов-то не было. Он тотчас же подскочил, ожидая, что в его комнату вероломно – как он и ожидал – ворвались. Но никаких грабителей во главе с Лупкиной вокруг не оказалось. Более того, разбудил его вовсе не вой, тот, напротив, легко просачивался в его сон, навевая тревожные картины. Стук! Нет, даже грохот доносился из коридора. Как будто кто-то из всех сил угрожающе топал по полу или бросал что-то тяжелое. С подозрением покосившись на дверь, он обнаружил, что помимо прочего в комнате был злющий холод и сквозняк. Подойдя к окну, Чичиков обнаружил и источник неустанных унылых завываний – это скулила дворовая собака. Он раздраженно захлопнул окно и задел локтем занавеску. Та оказалась липкой и неестественно легкой даже для кружева. Помимо злости за пробуждение в такой час и растерянности теперь Чичиков почувствовал, как в районе солнечного сплетения тяжелеет объемный ком тошноты. Стараясь как можно меньше соприкасаться с белым полотном, Чичиков поднес его ближе к глазам, чтобы разглядеть в темноте и тут же с отвращением отбросил. Вместо занавески на окне висела достойных размеров и невероятной плотности паутина. Быть этого никак не могло – Павел Иванович хорошо помнил, как разглядывал аккуратные узоры, удивляясь, как такая милая вещица могла сюда попасть. А может, это все из-за отравы в супе? Ну, конечно, коварная тетка подсыпала ему чего-то, вот и мерещится всякое! Очередной грохот, на этот раз как будто ближе и громче, отвлек его от размышлений. Мерещится или не мерещится – пока не так важно, эти мошенники наверняка только и ждут от него, что он испугается. Чичиков чуть было не вышел из комнаты, но вовремя опомнился и предварительно снял горшок с двери. Когда он вышел из комнаты, стук вдруг в одночасье стих. Стало немного не по себе, но он храбрился как мог и просто шел вперед, не позволяя просачиваться каким-либо мыслям – когда ты напуган, говорил он себе, нужно в первую очередь надуть самого себя, иначе настанет паника, а там, пиши пропало. Если еще с минуту назад его окружало множество разных шумов, не дававших уснуть, то сейчас воздух был настолько наполнен тишиной, что Чичикову казалось, будто он совсем один в этой проклятой гостинице; даже доски под ногами не скрипели. Однако шагов через двадцать он услышал тихое бормотание и ускорил шаг, направляясь в его сторону. Посреди обеденного зала кто-то стоял на коленях, приклонив голову к полу, вокруг человека был очерчен белый круг. В этой фигуре Чичиков узнал сумасшедшего, беседовавшего с Селифаном, а бормотал тот, очевидно, молитву. – Эй, мужик! – Так грубо прерывать молящегося было, конечно, нехорошо, но Павлу Ивановичу было сейчас не до приличий. – А что это, позволь узнать, здесь за мероприятие? – Ты?.. – Бродяга подпрыгнул на месте, глядя на него как на приведение. – Человек?! – Затем он испуганно оглядел круг, в котором сидел. – Ну не черт же из табакерки! – Грозно прикрикнул Чичиков, слегка оскорбленный тем, что какой-то оборванец говорит ему «ты». – Тебя как звать и чего ты тут по ночам шатаешься? – Хома я… – запинаясь, ответил тот, то и дело оглядываясь, словно искал пути отступления. – Брут… Отмаливаюсь вот, а то страх берет, хоть в воду бросайся. – Его голос, и без того не самый бархатный, сейчас дрожал, он продолжал сидеть на коленях, сильно сгорбившись, готовый в любой момент снова бить челом в пол. – Чего боишься-то? – Чичиков недовольно поморщил нос, этот разговор с самого начала был обречен стать тратой времени. – Мертвых, – Хома замялся, а затем проникновенно глянул на него, – зачем за тобой мертвые ходят? Это еще что за шутки? Откуда этому странному субъекту знать про его дела? А может, кто-то его подослал? Нет, это уже, пожалуй, мнительность. Чичиков решил прибегнуть к железной тактике, которая еще ни разу не подвела его перед каверзными вопросами: – Что? – Спросил он, в упор глядя на Хому. Тот, и без этого едва решившийся спросить, теперь совсем растерялся. – Не знаю! Ей-богу, не знаю! Да только чувствую как есть – толпа за тобой таскается, злые, молчаливые… Хома не договорил. Где-то сзади раздался грохот и вновь отдаленно заголосила Путька. Собака даже не лаяла, она как будто кричала. «Ворвались, значит, пока я вышел!» – промелькнуло в голове у Чичикова, и он бросился в свой номер. – Куда! Не надо! – Взмолился Хома и спустя пару секунд жесточайших терзаний побежал следом. В комнате Павла Ивановича никого не было, но что-то в его отсутствие однозначно произошло – мебель была перевернута, а по полу разбросаны драгоценные документы. Видя эту картину, Чичиков впервые за ночь по-настоящему испугался. Сейчас комната казалась особенно темной, напоминала старый погреб, что-то недружелюбное витало в воздухе, заходя внутрь складывалось тревожное ощущение, будто заходишь на чужую территорию, где тебе не рады. Если бы у Чичикова был выбор, он несомненно вернулся бы в бричку. Но в опасности были, как минимум, документы на покупку душ. – Здесь! Здесь они! – Сипло пролепетал Хома и снова повалился на колени, на этот раз прямо в дверном проеме. Несмотря на то, что человеку тут было совершенно негде спрятаться, у Чичикова закрадывалось подозрение, что безумец может быть прав. Вдруг повеяло холодом, сырой, промозглый дух отяжелял воздух расползаясь откуда-то из углов комнаты – окно-то было закрыто, в паутина, будь она трижды проклята, даже не шевелилась. Становилось по-настоящему морозно; даже на улице температура была выше, чем в этой комнате. Хома усерднее залепетал «Отче наш», Чичиков только поднял воротник, чтобы сохранить остатки тепла. Едва ли прождав и десяти секунд, ожидая, не случится ли чего-нибудь еще, Павел Иванович наклонился было за ближайшей бумагой, но невольно помедлил, когда заметил, что ото всех документов исходит тусклое сияние. Неужто и правда чертовщина? Попытавшись взять бумагу, он мигом отдернул руку. На указательном и большом пальцах узкими темными полосками выступила кровь, порезы болезненно жгло. Чичиков отступил и, не спуская глаз с злосчастной бумаги, вытер руку платком. Затем он поднял голову и застыл. В полуметре от пола и до самого потолка у противоположной стены растянулась белая дымка, густая как облако тумана с утра пораньше. Мало того, что еще минуту назад на том месте ничего не было, так эта бесформенная масса еще и двигалась, обретая какие-то очертания. – Молись! – Воскликнул Хома, убеждая его словно человека, который, ничего не видя, вот-вот шагнет в пропасть. – Молись или беги! Убьют! Только того и хотят, что убить тебя! – Он беспрерывно крестился, уже машинально, по привычке, а не с конкретной целью. Тем временем туман вырисовывался в человеческие фигуры, сбившиеся в небольшую толпу. Одеты белые облачные люди были нищенски или по-крестьянски, большая часть среди них были старики и старухи, хотя имелись и помоложе, но все болезненные и тощие. Лица их были размыты, но почему-то Чичиков знал, что они хмурые и глядят точно на него. Вдруг в голову пришла до странного простая мысль: да ведь это его крестьяне, мертвые души, которые он так старательно скупал вдруг заявились к нему собственными персонами. – Ничего, с Коробочкой договорился и с этими договорюсь. – Вполголоса произнес он. Чичиков внимательно вглядывался в них, думая, а можно ли просто взять и заговорить с ними? Как ни странно, он не испытывал трепета перед потусторонними гостями, видимо, все еще не мог поверить в происходящее. Горло совсем пересохло. Чичиков сглотнул и решил заговорить первым, нехорошо столько народу заставлять ждать. – Доброй ночи, друзья. Чем обязан? – Он избрал держаться почтительно, но на равных. Было непохоже, что бы на них производил впечатление валяющийся в дверях Хома, все бормочущий молитвы, значит, вести себя так же не было причин. – Ты вздумал неволить мертвых. Голос, а точнее голоса (говорили они все разом, с пугающей синхронностью) были гулкими, но слабыми и далекими. В интонациях слышались у кого плач, у кого ярость, но больше прочего выделялась апатия, воистину безжизненная, словно большинству в толпе было лень ворочать своими призрачными языками. Полученный ответ ободрил Чичикова, к тому же сказанное он и так знал, хотя и не назвал бы словом «неволить» свои махинации с ценными бумагами. – А мертвым крестьянам нужен мертвый барин. – А вот вторая часть их заявления Чичикову нравилась гораздо меньше. – Позвольте, – напряженно возразил он, – разве требуется от вас что-то сверх того, чтобы спокойно лежать в земле? Какой же я вам барин? Чего вы от меня хотите? – Смерти. Твоей смерти. – Голоса душ все более оживлялись, им вторил унылый вой Путьки. – Ты отнял у нас покой, чтоб разбогатеть и самому заневолить живых. Этому не бывать! От холода начинали коченеть пальцы. На тот свет Чичиков еще не собирался, но слечь с простудой после переохлаждения – это запросто. «Ну что за жадность такая? – Мысленно негодовал он. – Хотя какая тут жадность? От моего поражения они ни копейки не получат. Да они попросту вредины, это мертвые!» – Это как же?! Собирался разбогатеть, не спорю. Но где это видано, чтоб наказывали за то, что еще не сделано? – Страх совсем отступил. Чичиков всегда считал любого рода ясновидцев и прорицателей недостойными шарлатанами, эта мысль так глубоко засела у него в голове, что и сейчас ему казалось, что несчастных призраков можно вывести на чистую воду. – В свою защиту добавлю, что ни с кем из вас при жизни не сталкивался, а значит никому зла причинить попросту не мог. За что же меня убивать? – Все, что мы видели на этом свете – это бесконечная работа, которая шла в пользу кому угодно кроме нас. И все, чего мы хотим после смерти – это покой и свобода, но пришел очередной барин и пытается опять заработать на нас. После смерти мы принадлежим одному господу! Таков порядок, и порядок этот свят! Теперь души говорили вразнобой. Они выкрикивали свои жалобы в праведном гневе, но Чичиков чувствовал, что его слова слегка поколебали их уверенность. Даже Хома прекратил молитвы и с нескрываемым удивлением следил за происходящим. – Позвольте! – Решил продолжить наступление Чичиков. – Как я мог знать о ваших порядках? Положим, незнание не избавляет от ответственности, но доводить простую ошибку до убийства это излишне, вам так не кажется? Души вновь заговорили, перейдя на разрозненное бормотание, некоторые переговаривались и между собой. Из этого сумбура Чичиков уловил, что те, мол, не могут упокоиться, пока с них пытаются получить выгоду. Он задумался: ситуация и правда была неудобной для всех. – Хорошо. – Вдруг вновь единогласно заговорили души, наконец, придя к согласию. – Мы не станем лишать тебя жизни. Готов ли ты отпустить нас? – Я вас и не держал, кажется. – Чичиков нахмурился: что-то ему не нравилось в этой формулировке, но отказ от убийства поумерил его дерзость. – Готов ли ты отпустить нас? – Спокойно, но безапелляционно повторили они. – Да, готов. Яркая вспышка заставила его зажмуриться. Как только глаза привыкли к свету, он огляделся: все документы стремительно сгорали в розоватом пламени. Души теряли свои очертания, вновь обращаясь в размытое облако. – Нет, стойте! – Крикнул Чичиков, проклиная на чем свет стоит и хитрых покойников, и себя. Надо же было попасться на такую простую уловку: принять соглашение, не узнав его условий! Из рассеявшегося почти облака донесся едва слышный смех. От сгоревших бумаг не осталось даже пепла. Огонь догорел, но темнота не вернулась в комнату. Чичиков рассеяно поглядел на окно: уже светало. Стекло было совсем грязным, а занавеска-паутина куда-то исчезла. Вздохнув он подобрал зачем-то с пола свою шляпу, отряхнул ее от пыли и надел. В голове как-то резко опустело, хотя, казалось бы, вопросов и переживаний должна была остаться масса. Неужели все? Все старания пошли прахом за какую-то ночь? С минуту он молча просидел на кровати с пустыми и неподвижными глазами. – Ну хоть не угробили! – Как-то злобно вдруг воскликнул Чичиков и вскочил на ноги. – Живой? – Обратился он к Хоме. Получив в ответ судорожный кивок, Павел Иванович стал вышагивать по комнате. Мысли его были хаотичны. Провалился? Провалился. Ну и что теперь? Тьфу, как грязно в комнате, мертвецы, что ли пыли натащили? А вот что: от форс-мажоров никто не застрахован, но разве сам он теперь не вооружен? Кто, позвольте на просторах мира алчущих богатства осведомлен – наверняка осведомлен! – о такой стороне жизни, как то, с чем столкнулся только Чичиков? Да черт с два таких штук десять наберется! А он знает. И руку готов на отсечение дать, что с этими знаниями ему откроется непаханое поле возможностей для заработка. Да, пока что он только терял. Но разве не обкрадут и не обсчитают человека, впервые пришедшего на рынок? Ничего-ничего, он еще во всем разберется. – Слушай-ка сюда, Фома… – Неспешно начал Чичиков. – Я Хома. – Ну, Хома, спорить я, что ли буду? Хочешь жить прилично? Бродяга уставился на него в некотором ступоре. Он все не мог понять, кто перед ним стоит. В былые времена, еще до проклятой панночки, он с легкостью принял бы этого пугающе спокойного и хладнокровного типа хоть за самого дьявола! Но это, вопреки всему, был человек, иначе бы не смог увидеть его в круге, тут уж ничего не попишешь. – А что? – А все, что захочешь. Поможешь мне – получишь, сколько никогда в жизни не было. Согласен? *** Из заброшенной, разваливающейся гостиницы вышли два человека. К ним навстречу выбежал Селифан, бросившийся к барину с криками: – Вы целы? Он был страшно обеспокоен. Оно и не удивительно – Чичиков ни с того, ни с сего приказал остановиться возле брошенного дома и, ничего не слушая, скрылся в нем, проторчав там почти полчаса! Поймав грозный взгляд, Селифан рассудил, что все в порядке. На заднем дворе гостиницы лежал одинокий труп Путьки, а неподалеку расположилось надгробие с лаконичной надписью: «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ДОБРАЯ МАТЬ И ХРИСТИАНКА З. А. ЛУПКИНА».