Morte.

      Нещадное пекло. Раскаленный песок. Жара, заставляющая колебаться воздух. Мои глаза застилает пот, смешанный с грязью и кровью. Я нахожусь на грани сознания. Да, ключевое слово «на грани». Я слышу всё то, что происходит вокруг: переговоры приближавшихся афганцев, далекую перестрелку, стоны умирающих и частое дыхание лежащего рядом товарища. Сегодняшним утром его ранили в ногу, у нас нет ни воды, ни лекарств, ни того, чем можно перевязать рану. Она уже не так обильно кровит, но грязь и жара уже поспособствовали ее быстрому загноению. Я с трудом шевелю руками и ногами, если напрячься, то я бы даже смог привстать и выглянуть из окопа, в котором мы сидели, чтобы выстрелить во врагов, приближающихся к нам. Но обойма пуста, а конечности, словно налитые свинцом, отказывались шевелиться в последний момент.       Я чувствую привкус соли и железа на языке, чувствую, как голова взрывается вспышками боли, а сознание настойчиво хочет ускользнуть, но почему-то у меня не получается провалиться в беспамятство. Я слышу крики афганцев уже совсем рядом, они проверяют, есть ли кто живой в ближайших окопах, но я знаю, что уже никого нет. Скоро мой товарищ умрет от заражения крови, а я, скорее всего, просто усну и не проснусь от солнечного удара, точнее, остановки сердца, или что там бывает? Не помню. Вот же ирония судьбы – умереть на войне от перегрева, лежа в полном трупов окопе, а ведь у меня нет ни единого смертельного ранения, так, пара ушибов и царапин от осколков, ха...       Наконец проваливаясь в спасительную темноту, я пытался поймать ощущение смерти, но чувствовал лишь усталость и бешеный жар. «Я еще не умираю, это только прелюдия», - пронеслась мысль, и я закрыл глаза, теряя сознание. Когда я очнулся, вокруг было темно и сыро. Едва разлепив веки, я понял, что нахожусь в камере. Как предсказуемо. Теперь я пленный, а пленные редко умирают, не предав сторону, за которую воевали. Скосив глаза, я увидел рядом своего раненого товарища. Зачем тащить сюда умирающего? Не понимаю. Хотя, возможно, они просто захотели над нами поиздеваться.       Не знаю, сколько прошло времени, в небольшое окошко над потолком светили яркие солнечные лучи, а в камере ощутимо распространялся сладковатый запах гниения. Моему товарищу остается жить несколько часов, его сильно трясет, а из груди вырываются хриплые вдохи. Эмоции забирают слишком много сил, поэтому я ничего к нему не чувствую, знаю только, что помочь не могу, даже если бы захотел. Нестерпимо хочется пить, в горле давно пересохло, а язык прилип к нёбу, кажется, что если я сейчас попытаюсь сглотнуть или сказать что-нибудь, сухая корка треснет, и рот наполнится кровью. С одной стороны, это даже заманчиво, ведь кровью тоже можно утолить жажду, но я ничего не делаю и продолжаю всё так же лежать и смотреть в потолок с потрескавшейся побелкой.       Тишину нарушил громкий лязг замка и скрежет открывающейся двери, меня подняли за шкирку и поволокли в неизвестном направлении. От резкой смены положения закружилась голова и, казалось, что я чувствую, как внутри черепной коробки туда-сюда переваливается мозг. Меня выволокли на улицу, и кожа снова покрылось испариной, Солнце было в своем расцвете, когда плавиться начинало стекло и мягкие металлы. Глаза защипало от яркого света, и слезы выступили в попытке защитить воспаленные веки.       Меня поставили на колени перед их главным, всё также придерживая за шкирку, иначе я заваливался без опоры, рядом стояли около пяти человек с автоматами. Их главарь спросил мое имя и государство, которое я представляю. Я лишь ухмыльнулся, сухие губы тут же лопнули, и подбородок начало заливать кровью. Я слизывал с губ эту влагу, пытаясь смочить рот.       Ни за что не поверю, что они не знают, за кого я воюю, потому что нашивка на форме никуда не делась, и спрашивают они это, потому что рассчитывают на «сотрудничество», то есть я должен предать свою родину, и меня убьют чуть позже, чем сейчас. Афганец повторил свой вопрос, а я, подняв голову и улыбнувшись окровавленными губами, еле просипел:        - Я вам ничего не скажу.       Тут же в поле зрения появился мой почти мертвый товарищ, его бросили на песок и, ни секунды не мешкая, выстрелили в плечо, послышался тихий стон, и главный снова обратился ко мне.       - Если ты не будешь нам подчиняться – его убьют.       Слова не возымели на меня никакого эффекта, честно говоря, я желал своему товарищу скорой смерти потому, что здесь его уже ничего не ждет и не держит. Сил у меня почти не осталось, а в голове был сплошной туман. Пришлось едва заметно покачать головой, а через несколько секунд раздался выстрел, и мой товарищ отправился в лучший мир. Когда автомат уткнулся мне в грудь, я думал о том, что если передвинуть его чуть выше, то пуля пробьет аорту, и тогда рядом стоящих зальет моей кровью. Главный ждал, что сейчас я начну молить о пощаде, а я думал, что тот, кто не боится смерти, уже давно мертв. А когда моё тело упало на песок, впитывающий льющуюся на него кровь, я подумал, что сегодня пятое июля – день моего рождения.