Кукла

      У Бэллы всегда были холодные пальцы. Не важно, сжимала ли она их на ее шее, удерживала ли запястья или проникала ими внутрь.       Гермиона выпускает струйку дыма в приоткрытое окно и усмехается. Она продолжает чувствовать эти блядские пальцы даже сейчас.       Круцио Бэлле наскучило через пару дней. Извивалась и кричала Гермиона примерно одинаково. К тому же могла свихнуться — у Беллатрикс уже был такой любопытный опыт. А ведь когда Лорд вернется, девка понадобится ей в сознании и относительной ясности ума. Наверное… В любом случае это ему решать.       Так она и говорила:       «Вот он вернется и решит, что с тобой делать, деточка. Но сильно не обольщайся, грязнокровные девки ему не по душе».       Гермиона тогда сумела разлепить запекшиеся губы и выдавила:       «А чистокровные?»       Беллатрикс ответила новым ударом. Голова мотнулась в сторону, а дальше все утонуло в мутном кровавом тумане, сотканном из непреходящей боли, изредка прорывавшихся ругательств и плевков.       Гермиона была уверена, что, натешившись, Белла отправит ее в подвал. Но подвал был признан ненадежным. Так что она утащила ее в свою комнату и даже бросила не на пол, а на кушетку. Ногам, наверное, было бы неудобно, но Гермиона едва их чувствовала.       Она перестала звать друзей день, кажется, на второй. На третий кончились слезы. На пятый — иссякла надежда, что ее спасут.       Теперь она не видела даже Малфоев, только свою мучительницу, что практиковала на ней заклятия — одно изощреннее другого — и то хохотала от восторга, то застывала в странном оцепенении, оглядываясь по сторонам широко распахнутыми глазами.       Глаза у нее были черные, как смерть. В их зрачках можно было разглядеть пламя погребальных костров…       — Эй, — Гарри зовет ее, но не прикасается. — Все в порядке?       Он никогда не трогает ее лишний раз. Даже когда трахает на рабочем столе или в своей спальне на Гриммо — вот как сейчас.       У нее дома они не бывают. Никогда.       — Нормально, да.       Он все-таки касается кончиками пальцев коротко стриженного затылка, и она вздрагивает.       — Прости.       Гермиона оборачивается и ловит его руку. Подносит к лицу, проводит языком по раскрытой, чуть солоноватой ладони, посасывает пальцы. Его взгляд темнеет.       — Почему ты их снова не отрастишь? — спрашивает он, подхватывая ее под ягодицы и прижимая к стене.       Гермиона направляет его рукой и с протяжным стоном опускается сверху.       — Так удобнее… Тебе не нравится?       — Ты же знаешь, что нравится. Дело вовсе не в этом.       А в том, что на самом деле — это напоминание. Ей уже не стать прежней. Но этого она ему не говорит. Это Гарри знает и сам.       Когда Белла появилась в комнате с ножницами в руках, Гермиона уже почти перестала бояться. И то, что Белла перенесла ее на собственную кровать, да к тому же сняла парализующее заклятие, скорее принесло короткое облегчение — закаменевшее тело могло хоть на пару мгновений расслабиться.       Только вздрогнула, когда холодный металл прижался к коже на шее.       «У меня в детстве не было кукол», — задумчиво проговорила Белла.       Гермиона тяжело сглотнула и попыталась отвернуться. Белла дернула ее за волосы, заставляя смотреть на себя.       «У сестер были… а мне это всегда казалось убогим. Но иногда, — сухой щелчок, и первая пушистая прядь осталась в ее руках, — я воровала их кукол и делала с ними все, что хотела. Нарцисса каждый раз так рыдала, — она хихикнула, и по коже Гермионы поползли ледяные мурашки. — А Меда злилась…»       Ножницы чикнули где-то возле виска. Потом за ухом. Ее голова моталась из стороны в сторону — Бэлла не церемонилась. Вскоре волосы Гермионы были повсюду: на кровати, на полу, в воздухе.       Белла склонилась над ней, глядя глаза в глаза.       «А тебе так даже идет, грязнокровная шлюшка, — пробормотала она. — Знаешь, что твои дружки ошиваются где-то поблизости? — Гермиона дернулась. — Эти бездари не могут их поймать, но ничего — Лорд вернется и переловит их всех. Будет заживо отрывать кусок… — она подцепила пальцем ее свитер — блеснул металл — и ткань разъехалась в стороны, — за куском, и еще, и еще…»       Острый кончик снова уперся ей в шею, а по обнаженной коже заскользили холодные пальцы. Гермиону затрясло, она попыталась вывернуться, призывая на помощь все силы, всю оставшуюся магию, и даже сумела слегка отпихнуть Бэллу, но та лишь хрипло рассмеялась и схватилась за палочку.       Больше Гермиона шевелиться не могла.       «Знаешь, он не хочет меня…» — задумчиво проговорила Белла, сжимая ее сосок через бюстгальтер до тех пор, пока Гермиона не вскрикнула.       Удовлетворенно кивнув, она вдруг отодвинула ткань и коротко лизнула его, снова посмотрела, а потом затянула в рот целиком, жадно посасывая.       «Что… что ты делаешь?» — в ужасе выдавила Гермиона.       Она давно не обращалась к Белле на вы. Когда орешь от боли или скулишь: «Отпусти меня, чертова психопатка!» — уже не до этикета. Когда спишь, а точнее проваливаешься в короткий, горячечный сон, поминутно вздрагивая от страха, в спальне своего палача — не задумываешься о стеснении. И уж тем более не вспоминаешь о нем, когда этот палач накладывает на тебя очищающие и даже заживляющие на особо страшные раны. А потом любуется рубцами, как особо удавшимися мазками масляной краски на белоснежном холсте.       «Умолкни, — Белла лениво взмахнула палочкой. — И вот я думаю… а что, если предложить ему тебя? Ты вообще-то очень даже, — подушечки ее пальцев мягкие и все такие же ледяные, когда она ощупывает лицо Гермионы, касается ее губ, оттягивает их, забирается в рот. — Для грязнокровки, разумеется. Что если он будет пытать тебя и ему это так понравится, что захочется большего?»       Гермиона попыталась сжать челюсти, но тело не подчинялось.       «Да, дорогуша?»       Новый взмах, и она снова могла говорить. Но с губ ее срывались уже не слова, а омерзительные чудовища — как в той полузабытой маггловской сказке.       «Он вообще не может хотеть! Все, что он хочет — это Гарри и гребанное бессмертие… А ты не сгодишься ему даже в подстилки!»       Щеку обожгло огнем. Глаза Беллы вспыхнули, она зажала ей рот ладонью и нависла сверху. Она готова была сорваться, но вдруг замерла, и ее губы раздвинула медленная улыбка, от которой у Гермионы похолодело в груди.       «Зато ты сгодишься».       Несколько резких движений, и от одежды Гермионы остались одни лохмотья. А холодные пальцы, грубо разрывая тонкую преграду, снова ворвались в самую глубину. Только вот ее рот уже был занят — губами и языком свихнувшейся дьяволицы…       — Как твоя предвыборная кампания? — спрашивает Гарри, пока они пьют кофе в столовой.       — Нам правда нужно говорить об этом сейчас? — Гермиона сидит на столе и легонько водит пальцами ноги от его колена и выше.       Он перехватывает узкую ступню, целует и прижимает к груди. Но готов отпустить по первому требованию — она это знает.       — Мне бы просто хотелось говорить… — тихо произносит он. — Хоть иногда.       Гермиона поводит плечами.       — На работе мы только этим и занимаемся, — напоминает она, хотя прекрасно понимает, о чем он. — Все в порядке, Гарри, — прибавляет чуть мягче. — У меня неплохие шансы, так что вполне возможно скоро ты будешь трахать Министра магии.       Он усмехается.       — Раньше бы я содрогнулся от такой перспективы, — он поднимается и опирается ладонями на стол по обе стороны от нее.       Гермиона прикасается к мягковатой темной щетине на его лице. Гарри идет. Да и ей нравится. Лишний раз напоминает о том, что это он ласкает ее там, внизу, а не свихнувшаяся Пожирательница. Они не обсуждали этого вслух, но стоило Гермионе заикнуться, как Гарри без колебаний отпустил бороду.       Иногда она испытывает вину. Или тень того, что должно быть виной. У него могла быть семья. Дети. Любящая жена. Ничего этого она ему дать не сможет.       Но, возможно, дает что-то другое… в конце концов, они оба ломаные, просто она — больше.       Почти двое суток Белла не отходила от нее, делая лишь короткие перерывы на сон и еду. Кажется, она была в восторге от новой игрушки. Или же эти забавы просто помогали ей забыться.       Иногда она разглядывала едва затянувшийся шрам на запястье Гермионы и удовлетворенно хмыкала. А потом могла провести по нему влажную дорожку языком. Теперь она редко накладывала Силенцо, наслаждаясь ругательствами и криками своей жертвы, позволяя говорить гадости, а потом примерно за это наказывая.       Однажды с губ Гермионы все-таки сорвался стон — тело подводило ее, реагируя на медленные, чувственные прикосновения, когда Белла утруждала себя таковыми. И с тех пор она уже не сдерживалась.       «Да, так, девочка, так…» — пробормотала Белла, впервые избавляя от одежды и себя саму.       Ее смуглая кожа была исполосована шрамами, тело — крепкое, бесстыдно красивое, отвергнутое тем единственным, кому так жаждало принадлежать, — вжимало Гермиону в кровать, и холодные пальцы были повсюду: на скулах, груди, животе, между ног… Увлекшись, Белла ослабила контроль, и в какой-то момент Гермионе удалось перехватить ее руку. Она сжала ее. Хотела бы до хруста, до раздробленных костей, но сил не было, их вообще больше не было. Поэтому она положила ладонь Беллы себе на грудь, а сверху накрыла двумя руками. Вдруг это поможет, и ее пальцы наконец согреются…       Белла замерла на мгновение, ее зрачки расширились, а потом обхватила затылок Гермионы второй рукой и впилась в губы поцелуем. Она не стала обновлять чар, и вскоре они уже сплелись воедино, отдаваясь друг другу с остервенелой яростью. Не боясь быть услышанной, Гермиона громко стонала и выгибалась под руками своей мучительницы, понимая, что дальнейшее сопротивление просто сведет ее с ума…       — Переезжай ко мне, — говорит Гарри, аккуратно обнимая ее за плечи, и вина все-таки сжимает Гермионе горло.       — Гарри, я… — хрипло говорит она, и он испуганно убирает руки. — Гарри, я не уверена, что смогу. Мой дом…       — Твоя крепость, да, — он кивает. — Но может ты могла бы оставаться у меня хотя бы иногда? Завести тут зубную щетку и парочку комплектов того сногсшибательного кружевного белья.       Гермиона утыкается лбом ему в плечо и молчит. Ее не обманывает шутливый тон. Если бы только она действительно могла.       Спасение пришло на следующее утро. Едва они обе кончили, Белла ушла, не оборачиваясь, а Гермиона впервые провалилась в глубокий сон. Проснулась она от того, что кто-то грубо тряс ее за плечо.       «Давай, Грейнджер, собирайся! Я выведу тебя за ворота».       Драко Малфой, кто бы мог подумать, промелькнула в голове язвительная мысль. Весь бледный, перепуганный, но губы поджаты, а вид решительный и мрачный.       Ее не нужно было просить дважды, вот только тело слушалось с трудом. Конечно, Белла кормила ее, как какую-то зверушку — заталкивая еду в глотку по кусочкам, но такое количество пыток и примененных к ней чар не могли пройти бесследно. Гермиона едва справлялась с руками, натягивая и застегивая рубашку, которую принес ей Драко, и уж точно ни капли не смущалась своего вида. Кажется, смущение она потеряла вместе с верой в счастливый исход.       Когда все было готово, Драко сделал несколько пассов палочкой, а затем перенес их за ворота Малфой-мэнора.       «На», — сказал он, грубо пихнув ей что-то.       Гермиона подняла на него удивленный взгляд.       «Откуда у тебя ее палочка?»       «Не твоего ума дело, — огрызнулся он. — Давай, запусти в меня чем-нибудь и вали отсюда как можно скорее. Поттер что-то такое устроил, и теперь они все в столовой, обсуждают очередные планы по его захвату. А тетка была слегка рассеяна… — он вдруг похабно ухмыльнулся. — Похоже, ты ее совсем умотала».       «Петрификус Тоталус», — равнодушно произнесла Гермиона, чужая палочка идеально легла в руку.       Малфоя со всей силы отшвырнуло к воротам, и, уже не глядя на него, Гермиона аппарировала.       Встреча с друзьями вышла неловкой. Но они не оставляли попыток спасти ее, и она старалась помнить об этом. А еще они были единственными, кому она рассказала — если не все, то многое. Об остальном они догадались сами. По крайней мере, Гарри. Она поняла это по ужасу в его глазах.       Тогда же они впервые сделали то, что впоследствии ей, как заместителю Министра, и Гарри, как Главному аврору, приходилось делать не раз. Придумали «официальную версию событий». О том, чтобы она оставалась единственной, они с Гарри позаботились чуть позднее, когда выжившее семейство Малфоев оказалось под следствием. В конце концов, Обливиэйт всегда удавался Гермионе особенно хорошо.       Довольно предсказуемо, что с Роном у них не сложилось. Он честно пытался понять, долго терпел, уговаривал, пробовал разное, но в конце концов как-то не выдержал и прижал ее к кровати в попытках добиться положенной ласки. Несильно, без агрессии, но с раздражением и усталостью. Так он оказался в Мунго. Не лучшее начало отношений…       Гермиона в деталях помнила тот день, когда пришла к Гарри и предложила себя. Когда честно сказала, что он единственный, кого она, возможно, сможет к себе подпустить. Временами их действительно тянуло друг к другу, но прежде они никогда всерьез не задумывались о том, чтобы рискнуть дружбой. Это было так важно. Безоговорочное доверие, преданность, понимание. Но это и стало ее последним шансом. То, что не позволило бы превратиться в Амбридж или еще кого похуже. Гораздо хуже.       Тяжелые темные локоны, горящий вожделением взгляд…       Или он, или никто. То было не предположение, а знание, и Гермиона поставила его перед выбором — несправедливым, жестоким, не смущаясь и не скрывая своих мотивов.       На следующий день Гарри разорвал помолвку. А после работы пришел к ней в кабинет с бутылкой огневиски. В тот вечер они впервые переспали. Оседлав его, прижимаясь ладонями к широкой груди, Гермиона подумала о том, что даже если это и ошибка — то, по крайней мере, они насладятся процессом… Взгляд Гарри красноречиво говорил о том же. Любовники из них получились ничуть не хуже, чем друзья.       — Увидимся завтра на обеде? — спрашивает Гарри, когда они уже снова одеты, и Гермиона готова аппарировать в свою квартиру в маггловском районе Лондона.       Он старается не выглядеть разочарованным, и в душе шевелится тревожное чувство. Оно гонит Гермиону прочь, и она уже готова исчезнуть, когда передумывает и делает шаг в его сторону.       — Я подумаю об этом, хорошо?       — Об обеде? — неловко отшучивается он.       — О том, чтобы оставаться у тебя, — шепчет она.       Он осторожно обхватывает ладонями ее лицо.       — Ты не должна, если не хочешь… если не готова.       Гермиона горько усмехается.       — Я никогда и не буду. Сколько бы времени ни прошло, сколько бы золота я ни спустила на зелья, психотерапевтов и каких бы высот ни достигла… Но может в этом и суть, Гарри.       — В чем?       — В том, что прятаться негде. А значит, нужно пробовать жить.       Он обнимает ее с привычной бережностью, но Гермиона подается вперед, вжимается в него, закрывая глаза, и замирает в знакомом ледяном вихре, который заставляет тело мелко дрожать. И когда, чуть помедлив, он все-таки отвечает, крепко обнимая в ответ, она стискивает челюсти и не позволяет себе выхватить палочку. А затем ощущает на лице влагу…       Холод никуда не уходит. Но где-то там, почти за пределами досягаемости, она чувствует и тепло. Возможно, когда-нибудь оно сумеет согреть ее сердце.