О прошлом и будущем

январь 1962 года, Нью-Йорк

Прогуляться до Центрального Парка было бы замечательной идеей, если бы этот парк находился всё же не в Нью-Йорке, а в каком-нибудь более южном штате. В Калифорнии, например. Тогда бы Руди (может быть) не стал бы особо возражать, потому что солнце! Солнце! Трава зелёная! Птички поют! Но увы, на улице стояла середина января 1962 года, дул пронзительный ветер, а солнце не показывалось из-за серых облаков, нависших над городом, вот уже как несколько дней. И если бы вдали не было видно шпиля Эмпайр-стейт-билдинг, Руди вполне мог подумать, что этот страшный многочасовой перелёт на самолёте ему привиделся в кошмаре и что сейчас он находится на другом полушарии, в вечно хмуром Лондоне. Руди плёлся позади Сони, зябко ёжился в своей тоненькой дублёнке и кутался в шарф, который был намотан на его шею в четыре оборота и всё равно едва не волочился за ним по земле. Впрочем, особой пользы от него не было, и Руди тоскливо смотрел на богатый меховой воротник, который лежал на плечах Сони роскошным и определённо тёплым грузом. «Вернусь в Лондон – куплю себе шубу», – решил он, согревая дыханием оледеневшие пальцы. Соня не обращала внимания на плотоядные взгляды Руди, которых удостаивался её воротник, и стремительно летела вперёд, о чём-то самозабвенно вещая. Руди её не слушал – не хотел да и просто не мог – и вместо этого с потайной завистью наблюдал, как она грациозно шагает по ледяной пешеходной дорожке на своих каблучках, ни разу ещё не поскользнувшись. Соня перешла дорогу к первой широкой тропинке парка, обернулась, и до него сквозь ветер в ушах донёсся её недовольный оклик: –…Руди! – видимо, только сейчас она заметила, что тот тащился за ней на приличном расстоянии и, судя по всему, не слушал, что она говорила в последние полчаса. Сейчас он вообще стоял на светофоре, не успев перейти вместе с Соней. Зелёный свет – и он лениво пересёк проезжую часть. Боясь оступиться и переломать самым глупым образом себе всё, что можно, он ступал настороженно, словно дикий барс на охоте, что скорости, само собой, ему не прибавляло. Соня подождала, пока он её нагонит, и аккуратно взяла его под руку. – Ты не слышал, что я тебе говорила, да? – вновь вздохнула она, не решаясь на большее возмущение. Воспоминания о репетициях Квартета были ещё живы (конечно, ведь с первого их выступления прошло всего несколько дней), а Соня зареклась следить за тем, что она говорит этому вспыльчивому мальчишке. Никогда не знаешь, когда на него найдёт блажь, а так хоть целее останешься. К тому же, сегодня его настроение было хуже некуда, поэтому надо было быть вдвойне осторожной. – Мне показалось, что тебе слушатели не нужны, – буркнул Руди едва слышно. – К тому же ты посмотри, какой ветрище, как я блять должен был тебя расслышать?! – гаркнул он и вдруг вновь затих, даже свой локоть у Сони не стал отбирать, а наоборот прижал её ближе к себе. Соню тронул этот почти беззащитный, почти детский жест, она даже подумала, что, похоже, вот-вот нащупает тайный ход в сердце Руди. Эта мысль заставила её умильно взглянуть ему в лицо. Из-под намотанного шарфа сверкали только его глаза в запорошенных снежинками ресницах, но сверкали хоть и недобро, но вполне для Сони жизнеутверждающе, что больше утвердило её в мыслях. Поэтому она как ни в чём не бывало потянула Руди за собой на территорию парка, решив всё же не мучать его пересказом своих злоключений с новым ангажементом. Они двинулись в глубь аллеи. С каждой минутой Руди всё меньше нравилась эта прогулка. Ему с головой хватило этих променадов под пробирающими до костей ветрами Копенгагена, которые они с Эриком с упорством мучеников, решивших пострадать за весь грешный мир, совершали почти каждый вечер, пока были в городе. Хорошо хоть ветер вроде как передумал выть так свирепо, Руди даже рискнул высунуть нос из-под шарфа, но тут же засунул его обратно, чтобы уж точно себе его не отморозить. Они с Соней медленно брели куда-то, её рука крепко держала его локоть, но Руди не возражал, хотя был не в самом обнимательном настроении. Так было теплее, а щебетание Сони под ухом в кои-то веки практически не мешало. Наоборот, было даже в какой-то степени приятно в этот паршивый день идти под ручку с симпатичной девушкой, слушать её пустую болтовню и ни о чём не думать. Если бы только не эта грёбаная погода! Поэтому… Он повернул голову к Соне и спросил, прервав её поток сознания: – Когда мы пойдём обратно? – А ты уже хочешь уйти? – расстроенно спросила Соня. – Мы же только пришли! Тут столько статуй, тебе они обязательно понравятся… – Мне сейчас плевать на статуи, на этот грёбаный парк и весь Нью-Йорк вместе взятый. Я вообще не хотел сюда идти и сейчас хочу лишь туда, где тепло, есть выпивка и Эрик. Почему ему надо было именно этим вечером куда-то сваливать? – Как я поняла, его агент устраивает для него встречу в ресторане. Что-то насчёт возможного контракта с Балан… ой, – Соня умолкла, когда Руди резко затормозил, бросила на него осторожный взгляд искоса и, встретившись с его пронзительными глазами, тут же испуганно отвернулась. Свою оплошность она мигом осознала. А ведь Соня до этого успешно справлялась с миссией «обходи-все-острые-темы-чтобы-не-драконить-Руди»! Кто её вообще за язык потянул! Дело было в том, что Баланчин и Нью-Йорк Сити Балет после недавнего неудачного ужина в «Русской чайной» оказались под запретом в разговорах с Руди. И в основном по этой причине – ведь Руди с тех пор даже обходил стороной спектакли Нью-Йорк Сити Балета, хотя до этого бегал туда каждый вечер, – они сейчас гуляли по Центральному Парку. Лишь бы дать возможность Эрику и Марии посидеть спокойно с Баланчиным. Потому что если бы Руди узнал заранее, куда те собираются (а он бы узнал, если бы их с Соней не выставили на улицу накануне заветного часа), то был бы скандал. А частично ещё и потому, что, раз Руди не ходил в театр и не репетировал (так как было негде, а Мария была вне зоны доступа по вечерам), значит ему быстро становилось ужасно скучно, а когда ему было скучно, могло произойти всё что угодно – от несчастного случая с какими-нибудь дорогими вазами до Ядерной войны. А Крису Аллену, агенту Эрику, у которого остановилась эта парочка, совсем не хотелось бы вернуться на руины собственной квартиры. Поэтому Соню, как единственного человека, который был сегодня свободен, отправили нянчиться с Руди после того, как их с Марией репетиции закончились. «Только гуляйте где-нибудь подальше от ресторанов, хорошо? И не говори ему, с кем мы ужинаем, пожалуйста», – попросил Эрик усталым голосом, посматривая на угрюмого любовника, который нахохлившись сидел на диванчике у входной двери. В глазах Эрика смешивались в причудливую эмоцию раздражение и тревога. Соня вздохнула и вновь вцепилась в локоть Руди, вдруг окаменевший под её пальцами. Сам Руди стоял рядом с неопределённым выражением лица, опустив голову и хмуря брови. Но глаза его сверкали ярче снежинок в свете фонарей. Соня решительно потянула его за собой: – Давай прогуляемся хотя бы до пруда, он здесь совсем рядом. Там чудесно и совсем рядом несколько статуй. А потом можем пойти куда-нибудь перекусить, хорошо? Руди ничего не ответил, но и сопротивляться её напору не стал, лишь ещё глубже зарылся в свой шарф, натянув его чуть ли не до бровей. Они шли под сводами оголённых деревьев, мимо непривычно пустых лавочек, припорошенных снегом. Изредка им навстречу попадались люди, но и они спешили выбраться из парка, чтобы побыстрее добраться до дома, ибо погода с наступлением вечера становилась всё более промозглой. Соня и Руди подошли к заледенелому пруду, немного постояли рядом, вглядываясь в его белоснежную, словно глазурь, поверхность, и двинулись по огибающей берег дорожке. Около пруда и вовсе людей не было, лишь через минут десять на противоположной стороне показалось несколько человек, судя по всему, друзей, решивших нагулять аппетит перед ужином. Руди скользнул по ним равнодушным взглядом, выдернул локоть из захвата Сони и приземлился на одну из скамеек, тянувшихся вдоль берега, даже не потрудившись смахнуть с неё снег. – Всё, я устал, – объявил он. – Ты иди погуляй куда тебе там надо было, а я здесь подожду. Только давай быстрее, не хочу из-за тебя тут в снеговика превратиться. Соня нахмурилась, хотела что-то сказать, но одного перекрёстного обмена взглядами с Руди хватило, чтобы она отступила. Может, ему надо побыть одному. Но недолго, иначе с него станется вляпаться в какую-нибудь передрягу в рекордно короткий срок, а Соне потом придётся выслушивать упрёки Эрика. Она ответила: – Хорошо, – и направилась дальше по дорожке, наслаждаясь холодным январским воздухом. Холод её вовсе не пугал, а вот Руди, родившийся и выросший в столь суровых климатических условиях, похоже, больше не горел желанием мёрзнуть. Руди остался любоваться голыми кустами и пустынными тропинками. Нос начал подмерзать даже под слоями шарфа, снежинки на ресницах таяли и оставляли на щеках мокрые следы, отчего Руди казалось, будто он плачет. Но он не плакал, по крайней мере на этот раз. Зачем ему плакать? По какой причине? Всё замечательно – он на Западе, танцует в труппе маркиза де Куэваса, недавно блистательно дебютировал в Королевском балете и выступил с «Квартетом», а завтра состоится его первое выступление на американском телевидении. А ещё у него есть Эрик, его безупречный принц Эрик, с которым бывает так сложно и никогда легко, но который того стоит. Вот только настроение сегодня всё равно было паршивым. Чёртов Баланчин! И не только он… В начале дорожки, там, куда ушла Соня, показалась одинокая женская фигура. Руди уже готов был вскочить и потащить свою спутницу прочь, пока сумерки в парке окончательно не сгустились, но вовремя себя удержал. Это была не Соня, а какая-то незнакомая блондинка в точно такой же чёрной шубе. Она шла, часто останавливаясь лицом к пруду, и Руди уже успел про неё забыть, когда вдруг вынырнул из своих невесёлых мыслей и краем глаза заметил, как она села рядом с ним на скамейку. Ему стало некомфортно – не для этого он отослал Соню прочь, чтобы оказаться наедине с незнакомкой, чьё присутствие неуловимо напрягало. Откуда-то издалека доносился смех – это компания с того берега затеяла игру в снежки, видимо, чтобы согреться. «И чего им домой не идётся? Я бы на их месте уже давно отсюда свинтил», – вздохнул мысленно Руди. Он не оборачивался, сидя спиной к разразившемуся побоищу, но прекрасно всё слыша. А женщина рядом с ним, глянув через плечо, с улыбкой сказала: – Хоть у кого-то сегодня хорошее настроение. Руди скосил на неё глаза, слегка удивлённый её интонацией. Она определённо говорила не только о себе, но и о нём. Да что она вообще знает, эта расфуфыренная мадама! И пусть она была, в общем-то права, но Руди всё равно было неприятно, что кто-то пытается залезть к нему таким образом в душу. И, хотя он не собирался с ней разговаривать, но всё же ответил недовольным тоном: – Говорите за себя, у меня всё нормально с настроением. Женщина промолчала. Руди повернул к ней голову и увидел, что она слегка улыбается уголком губ, не поднимая глаз. Её руки были спрятаны в меховой муфте, на голове была такая же тёплая шапка. Руди с тоской подумал, что если Соня не появится в ближайшее время, ему придётся и дальше сидеть с этой дамочкой, потому что она подготовилась к морозной прогулке, а он полнился почти детским упрямством и никуда уходить не собирался. – Мне показалось, что вы грустите, – всё же подала голос женщина. – Прошу прощения, если это не так. Я в последнее время замечаю только грустных людей, потому что сама не в духе. – Вам показалось, – упёрся Руди. – Люди не могут постоянно улыбаться, но это не значит, что они грустят. Вот у меня так же. – Значит вы счастливый человек, – вздохнула она. – Да, наверное, в молодости грустить совсем не хочется. Но чем старше становишься, тем больше появляется поводов для грусти. Руди снова взглянул на женщину, а та повернула к нему лицо. Оно показалось ему смутно знакомым, как лицо когда-то давно потерянного родственника, но он не смог сходу вспомнить, где его видел. Он всмотрелся в её черты, которые на первый взгляд показались ему вполне юными, но при более тщательном рассмотрении прорезались морщинками вокруг глаз и рта. Эта женщина не была старой, но и молодой язык не поворачивался её назвать. Несмотря ни на что, она была красива. – Смотря как к этим поводам относиться. Я считаю, ничто не может заставить человека постоянно грустить, ведь всё поправимо, кроме смерти, – Руди поджал губы, отвернулся и погрузился в молчание. «Кроме смерти и тюрьмы… И кроме ещё кое-чего», – мрачно подумал он. Женщина рядом с ним тоже умолкла, будто бы задумавшись над его словами. Долгое время они сидели в тишине, лишь смех случайных прохожих за их спинами и далёкие крики птиц давали понять, что мир вокруг всё так же вертится. Наконец, женщина глубоко вздохнула и откинулась на покрытое слоем снега сидение; её высветленные до белизны волосы, выбивавшиеся из-под шапки, побелели ещё больше. – Мой фильм недавно провалился в прокате, – начала она, смотря куда-то вверх, на стремительно темнеющий купол неба. – Мой партнёр по площадке умер в позапрошлом году от инфаркта, и все говорят, что это я его довела. У меня было бесконечное количество выкидышей, а я так хотела родить… Год назад я развелась с мужем и попала в психушку. А сейчас я не знаю, куда мне дальше двигаться. Есть ли это «дальше»? Может, у меня больше нет этого «дальше»? Есть только прошлое, а будущего нет? Потому что я не вижу просвета, одна кромешная тьма. Руди поднял глаза к небу – солнца не было, да и по времени было уже ближе к ночи. Он понимал, что эта женщина опять имела в виду не совсем то, что говорила, но не хотел задумываться над внезапно свалившимися ему на голову откровениями. Честное слово, не хотел. Ему своих проблем что ли не хватает? Ещё и чужие пытайся разрешить. Он видел эту женщину впервые и больше не увидит никогда, зачем ему зря пыжиться, притворяясь ахающим от сочувствия слушателем? Пусть возвращается обратно в психушку, раз ей так нужно, чтобы кто-то её пожалел. Все эти мысли были рациональны и вполне сочетались с сегодняшним настроением Руди, но язык против воли всё равно развязался. Он даже успел сам себе удивиться: – Ночь всегда сменяется утром, и солнце снова всегда встаёт, – женщина задумчиво моргнула ему, а Руди небрежно пожал плечами и тоже откинулся на спинку скамьи, задрав подбородок. Смотреть ей в глаза не хотелось, потому что пусть он и верил в то, что говорил, но на практике реализовать всё это мог не до конца. Особенно сейчас. Было бы нехорошо, если бы женщина уловила в нём тень фальши. – Ну, так говорят. Что-то вроде того, что после чёрной полосы всегда наступает белая. Даже если кажется, что такого никогда не произойдёт. Но если что, всегда можно своими руками покрасить чёрные полосы белой краской. А прошлое часто может быть неплохим учителем или же даже источником вдохновения. – А вы философ, – заметила с улыбкой его собеседница, – и оптимист. – Я реалист, – возразил Руди. – В моей реальности всё возможно, лишь бы захотеть. Всё поправимо, кроме смерти, помните? – Ну точно счастливый человек, – на грани слышимости рассмеялась вдруг женщина. Руди невольно улыбнулся. – Я так не умею, к сожалению, я слишком зависима от людей вокруг, от обстоятельств. Знаю, что ничего в этом хорошего нет, но я с детства так живу и по-другому уже вряд ли смогу. Мне всегда улыбалась удача, а в последнее время она мне похоже изменила. Руди резко помрачнел. Последняя фраза отдалась болью где-то глубоко в грудной клетке. Он кинул взгляд на снежную дорожку, надеясь увидеть вдалеке Соню, но та похоже затерялась где-то в ледяном заколдованном царстве, ибо возвращаться не спешила. – Вы всё же грустите, – тем временем сказала женщина, уловив изменение в его настрое. Она наклонила к нему голову. – Я не имею права настаивать, но вы можете поделиться со мной. Намного легче говорить о своих проблемах с первым встречным, чем с давним другом, поверьте мне. Что-то в её голосе тронуло корку льда на сердце Руди, и она треснула, словно хрупкий бокал под воздействием сильного голоса оперной певицы. Только вот этот голос не был громким, он почти шептал, и Руди ответил неохотно и тоже полушёпотом, скукожившись уже не от холода: – Мне на самом деле не из-за чего грустить. По крайней мере, я стараюсь, чтобы все так думали, а плохое настроение списывали на плохой характер. Да, я не паинька-мальчик, – горько усмехнулся он. – Но… наверное, я сейчас тоже на каком-то перепутье. Только вы вот не знаете, куда податься, а я уже вроде как подался куда-то, но не знаю, правильно ли поступил. Я ведь танцую балет и ещё год назад танцевал в Кировском, а туда я стремился с тех самых пор, как в первый раз балет увидел. Да, думаю, прям с тех самых пор. Кировский был моей мечтой, там моя труппа, моя выучка, там я вроде как был на своём месте, а сейчас… Сейчас я чувствую себя бездомным. Танцовщиком без своей труппы, без корней. Я очень стараюсь сохранить то, чему учился, да и не думаю, что мне было так уж важно быть частью чего-то целого, но без опоры тяжело подняться. Даже если изо всех сил тянуться к солнцу, – Руди фыркнул и тут же вздохнул. – Я здесь у вас уже многое узнал, многому научился, даже успел встретить кое-кого… но в последние месяцы всё время думаю, а что если я двигаюсь не в том направлении. Что если моя удача закончилась тогда, когда я решил остаться в Париже, и теперь я качусь прямиком в пропасть? Ещё эти письма… Руди не спешил продолжать – он ни с кем об этих письмах не говорил, даже с Эриком. Неужели он сейчас просто-напросто выложит всё этой странной незнакомке? Которая, к слову, не перебивает его сбивчивый душещипательный монолог, а просто слушает. Оказывается, это даже приятно – когда слушают твои словоизлияния. И приятно не только тем, кому нужен психиатр. Хотя с этим Эрик бы поспорил – на самом ли деле Руди психиатр не нужен. А Руди бы поспорил с ним в ответ, мол, кому он тут больше нужен… В общем, он всё ей рассказал. – Мне пишут письма друзья и родные из СССР. Передают их со знакомыми. А в этих письмах – одно нытьё. Вот, мол, какой я бедный и несчастный, мол, возвращайся обратно и всё образуется. Что я здесь сгнию заживо, что не смогу здесь сделать карьеру, что на Западе один разврат и деградация. Фильмы даже мне присылают, которые сами снимают, показывают мне Ленинград, Кировский, набережные, как лобызают мои фотографии. Всячески меня домой зазывают. А я ведь понимаю, что они это не со зла, обо мне так заботятся. А может, на самом деле не верят либо в меня, либо в западный балет. А может и заставляют их кгбшники. Но своего они всё же добились. Потому что теперь мои сомнения ещё хуже стали. Я ведь даже сбегать не собирался, если бы так всё не сложилось, если бы они не попытались отобрать у меня возможность танцевать… А ещё там у меня мама, и я могу больше её не увидеть… А ещё этот Баланчин, он похоже не горит желанием меня к себе брать, а я ведь так хочу с ним работать! У него такие балеты, такая хореография! Мы могли бы стать как Дягилев и Нижинский. Но похоже в роли своего Нижинского он видит скорее Эрика. И я ведь тоже считаю, что Эрик совершенен, он танцует лучше меня, я как он никогда, наверное, не смогу. И я рад за Эрика, он заслуживает признания Баланчина, признания всего мира, да он уже им признан… Но Баланчин даже не хочет дать мне шанс. И из-за этого я тоже всё чаще задумываюсь, может, мне лучше вернуться обратно. Потому что Аштон мне не нравится, Марго может передумать со мной танцевать, а тогда в Королевский балет меня не возьмут, во вшивой труппе я танцевать больше не собираюсь. Вот так и… сгнию здесь. Он оборвал свой пространный монолог, скатившийся под конец в какофонию мыслей, и так и остался сидеть с запрокинутой к небу головой, только глаза закрыл. Компания прохожих ушла, на том берегу пруда больше никто не смеялся, не скрипел снегом, не дурачился. Даже как-то жаль, что они не успели поделиться частичкой своего настроения со страждущими. – Я слышала о вашей истории, – отвлёк его голос женщины. Руди открыл и скосил на неё левый глаз и увидел, что она сидит, развернувшись к нему всем корпусом, выпростав из муфты ухоженные руки. Он же остался сидеть как сидел. – О вас много говорили в том году, до Америки тоже эти разговоры дошли… Знаете, я не специалист в душевных метаниях, хоть они мне и очень близки. И не могу вам что-то советовать, я ведь для вас чужая. Но вы сегодня сказали мне, что нет ничего невозможного, что всё в наших руках, а прошлое может чему-то нас научить. А сами цепляетесь за своё собственное. Да, оно само вас не отпускает, но и вы ведь тоже не позволяете ему уйти… Хотите я поделюсь с вами моей незатейливой мудростью, которой я придерживаюсь всю жизнь? Слушайте своё сердце, как бы банально это не звучало. Вы ведь почему-то остались на Западе, хотя знали, что дома у вас родственники и друзья. А всё потому, что вы сделали это по велению сердца, оно подсказало вам, без чего вы не сможете жить. Ваша ли в том вина, что без родных вы прожить можете, можете найти и новых друзей, но без танца жизни для вас нет? Если вы вернётесь, вряд ли всё будет, как прежде, вы и сами это понимаете. Вы талантливы и, что тоже очень важно, молоды, у вас ещё всё впереди – и хореографы, и балеты. Ведь мир не замыкается на одном этом вашем Баланчине. Она замолчала, словно выдохлась, но это ещё был не конец, и дальнейшие её слова звучали особенно искренне, с какой-то потаённой болью: – Родина там, где нам хорошо, а семья это те, с кем нам хорошо. Часто родиной может стать незнакомое место, а семьёй – случайные люди. Это я давно уже поняла, и вы тоже поймёте, надеюсь. Потому что нет ничего плохого в том, чтобы желать для себя лучшего. А ещё бездомные бывают счастливее тех, у которых этот дом есть, но где их не ждут. Женщина протянула руку и положила её на колено Руди, спрятанное под дублёнкой. Этот жест не был эротичен, он не вызывал в Руди никакого сексуального желания, хотя обыкновенно всё было наоборот. Этот жест был чистым, как лежавший на меховом рукаве женщины снежок, и таким же искренним, как всё, что она только что ему сказала и что так метко попало прямо в его сердцевину. Она раскусила его, разоблачила его браваду, его полуложь, поймала в сети мельчайшие искорки неуверенности в себе и в том выборе, который он делает каждый день, но не стала его корить, а просто поддержала. Потому что понимала. Руди расцепил скрещенные на груди руки и, поддавшись моменту, осторожно, словно боясь раздавить под своей тяжестью, опустил их поверх чужих пальцев. – Знаете, я в какой-то степени верю в судьбу, – улыбнулась ему женщина. – Что если в этом и состоял план мироздания – оставить вас здесь, с нами, чтобы вы радовали своими танцами нас, а не советских людей? – А может мироздание оказалось ещё хитрее и подстроила нашу сегодняшнюю встречу? – задумчиво задал Руди вопрос в никуда и спустя несколько неловких мгновений добавил: – Спасибо. – За то, что озвучила ряд всем известных суждений? – глаза женщины лукаво сверкнули. – Наверное, – усмехнулся Руди. – Всем нам нужен человек, который вовремя скажет какую-то избитую истину, чтобы ты не наворотил делов. Я тоже для вас постарался. Надеюсь, вы прислушаетесь к моим премудростям. – Надеюсь, вы поступите так же, – кивнула женщина, убрала руку и встала со скамьи, отряхивая снег с подола. – До свидания, мистер Нуреев, надеюсь когда-нибудь увидеть вас на сцене. – Я завтра буду танцевать в «Телефонном часе» с Марией Толчиф, – зачем-то выпалил он, поднимаясь вслед за ней. – Танцуем «Фестиваль цветов в Дженцано». Женщина обернулась, вновь кивнула – приняла к сведению – и медленно двинулась по дорожке, не дожидаясь прощального «до свидания» от Руди. Тот стоял и провожал её уход взглядом, пока его плеча вдруг не коснулась чья-то рука. – Зря ты не пошёл со мной, – прощебетала Соня за спиной. – Вон там есть памятник Гансу Христиану Андерсену, ну, писатель был такой… – Я знаю, кто это, – проворчал Руди, но ворчать и дуться почему-то хотелось теперь меньше. – У меня дома есть свой собственный, так сказать, фирменный датчанин прямиком из Дании, зачем мне какие-то старикашки? Ещё и из металла или из чего он там сделан. Пошли уже. – А, то есть ты на Эрика не обижаешься? – Соня вновь включила «режим военного положения», опасаясь угрозы вне, отчего её голос перешёл с щебетания на мышиный писк. – Нет, конечно, – фыркнул презрительно Руди. – Было бы на что. Пусть Баланчин работает с Эриком, если хочет. В конце концов, я его полностью понимаю. Их обоих. А я себе другого хореографа найду. У нас что, в мире мало хороших хореографов? Да тот же самый Пети или Бежар. «Но вот Баланчин ещё приползёт ко мне на коленях», – подумал злорадно Руди. Соня промолчала, но её пальцы, которыми она схватила Руди за локоть, сжались на нём с теплотой и одобрением. После разговора с незнакомкой Руди чувствовал себя сбросившим стокилограммового наездника жеребцом. На душе было спокойнее, и всё то, что волновало его последнее время, на время отошло на задворки, чтобы потом вступить в последний бой, когда у Руди снова найдётся минутка отдыха и ничегонеделанья. Но Руди теперь знал, какими мудростями спасаться, когда упрямство и гордость всё же дадут слабину. А ещё надо почаще вспоминать о том, что у всего есть две стороны медали, свои плюсы и минусы. И о том, кто он такой – человек, который сам строит свою судьбу. Или же человек, которому эта судьба подчиняется. Вот так вот! И никак иначе. Когда они с Соней выбрались обратно в город из лабиринта заснеженных дорожек, Руди едва не подпрыгнул, почувствовав, как хватка спутницы на его локте стала прям-таки железной и очень болезненной. Её лихорадочный шёпот тут же начал задыхаться у него под ухом: – Боже мой, боже мой, ты это видишь? Это ведь она, я ведь не ошибаюсь? Руди, это она? – Кто «она»? – раздражённо переспросил он, – Я не телепат, чтобы понять, о ком ты. Он проследил за указательным пальцем Сони и упёрся взглядом в жёлтое такси с распахнутым окном, у двери которого стояла его недавняя знакомая – блондинка в мехах – и переговаривалась с каким-то мужчиной. У мужчины было продолговатое, откровенно некрасивое лицо (он был не во вкусе Руди, по крайней мере), но держался он достаточно добродушно, смотрел на женщину ласково и куда-то определённо звал. Та старательно делала вид, что сомневается, но Руди видел, что она готова согласиться. – Я не знаю, кто это, но мы с ней разговаривали в парке, пока тебя не было, – ответил Руди. – Ты разговаривал с Мэрилин Монро?! – воскликнула Соня. – С кем?! – эхом отозвался Руди. Пара, пререкавшаяся у такси, их услышала. Женщина обернулась, тут же узнала Руди и махнула ему рукой на прощание. Кажется, именно в этот момент она для себя всё решила. Уже через мгновение такси отчалило, увозя на своём борту счастливого мужчину и довольную женщину. Знаменитую женщину по имени Мэрилин Монро. Руди стоял как вкопанный, переваривая то, что сейчас произошло. Не могла же Соня обознаться? Или могла? А если нет, то как Руди сам её не узнал? Он просидел рядом с ней целый час, и ни одна извилина в его голове не подсказала ему, на кого похожа эта женщина. А ведь он чувствовал, что у неё знакомое лицо… – Руди! Руди! – звала его Соня. – Ты что действительно говорил с ней? С самой Монро? О чём? Что она тебе говорила? Что ты ей говорил? Ну же, Руди! – Мы говорили о жизни, – нехотя проговорил Руди и потянул Соню за собой по направлению к дому агента Эрика. – И обменивались мудростью. Ничего такого… А что за мужчина был с ней? – Это Джо Ди Маджо, он бейсболист и первый муж Мэрилин, - с готовностью просветила его Соня. – То есть бывший муж, Мэрилин ведь уже и со вторым развелась. Интересно, куда они вместе поехали? Неужели они снова сошлись? А… Руди снова перестал её слушать, усмехаясь про себя. Получается, что Мэрилин решила воплотить в жизнь сказанные им мудрости как можно скорее. И сразу же убила двух зайцев – вспомнила о мужчине из своего прошлого, не стала отвергать его сразу, а взяла всё в свои руки и одним движением руки дала им шанс… на что? На счастливое будущее? Может быть да, а может быть и нет. Этим Руди не собирался забивать себе голову. Потому что перед ним теперь стояла насущная задача – отбросить все глупые сомнения, не дать прошлому запудрить себе мозги и наконец-то начать жить, не сожалея, любить и много-много танцевать. И не ударить в грязь лицом перед Мэрилин завтра, хоть он не мог знать наверняка, будет она смотреть его выступление или нет. Но пусть это выступление, решил он торжественно, будет обещанием его счастливого будущего наперекор всем злым языкам и обстоятельствам. Руди сразу же повеселел и оборвал Соню на середине фразы: – Давай тоже вызовем такси. Мне срочно нужно увидеть Эрика. Как думаешь, в какой из комнат у Криса можно порепетировать?..