***
Снежные хлопья падают с неба, не переставая пачкать землю белым. Изредка можно заметить небольшие стайки совсем крошечных на фоне бескрайнего неба, птиц, секущих ледяной воздух уставшими крыльями. Безликие прохожие нацепили плотные куртки, в то время, как Дазай неуверенно, мелкими шажками пересекал узкую улицу в одной только хлопковой рубашке. Несколько пуговиц были сорваны, из-за чего острые, совсем белые ключицы виднелись из-под промежутков ослабших бинтов.
Всего пару шагов, пару шагов и ручка заветной двери будет у него под рукой, хрупкой и совсем занемевшей, желающей прикоснуться к долгожданному теплу. Люди оглядываются, смотрят на легко одетого, совсем ещё юного мальчика, осуждая. Боясь капель багровой крови на впалых щеках, на мертвенно-бледных руках и на цвета сегодняшнего снега рубашке.
А Осаму не видит, он не слышит людей без лиц, у них нет рта, нет глаз и ушей, нет даже носа, они не чувствуют жажду крови. Не чувствуют ничего, кроме тепла зимней одежды, укутывающей их мерзкие, слабые тела.
Нужно дойти. Шаг, второй даётся ещё тяжелее. Вот и родная ступень, неухоженная и облупившаяся, покрытая тонким слоем недавно замёрзшего льда. Предплечья прилипают к заледеневшим перилам, окаменевшие суставы не в силах сгибаться, больше не держат своего хозяина, отказываясь работать совсем. Шаг, Осаму с грохотом падает, обессиленный, задевает тяжёлую, деревянную дверь.
Спустя некоторое время, за ней слышатся глухие шаги, знакомый щелчок замка, дверь распахивается, из-за разницы температур, запуская плотный пар в помещение.
Медовые глаза с неподдельным любопытством изучают развалившиеся на полу тело исполнителя, Дазая Осаму, мафиози, неважно. Кого угодно только не друга. А спрашивать о произошедшем бесполезно, да и без этого Ода понял, что тот в очередной раз вернулся с определенно тяжёлой миссии, порученной боссом и вновь, в ходе боя, лишился верхней одежды в минусовую температуру. Но почему после них Дазай тащится к Сакунске домой, второй так и не понял.
Подавать хоть какие-то признаки жизнедеятельности, Осаму начал только на пороге, лицом уткнувшись в покрывшийся пятнами грязи коврик для обуви. И он должен признать, что ощущение это далеко не из лучших. Одасаку лишь усмехнулся привередливому фырканью нежданного гостя и велел идти в ванную, с тяжёлым вздохом отправляясь на кухню дабы поставить кофе вариться в турке.
Тем временем, всё же придя в себя, Дазай встал, не отряхиваясь, направился в душ. Безнадёжно испорченная рубашка прилипла к мелким царапинам, что росчерками врезались в молочную кожу. Одежда небрежно полетела в угол, где ещё долго будет ждать своего шанса на стирку. Не без усилий, он открыл вентиль, из крана неровным потоком хлынула горячая вода, заполняя собой тяжёлую, чугунную ванную. В помещении витал запах лавандовой пены.
В горячей воде Осаму наконец становится легче, напряжённые мышцы понемногу расслабляются, наступает желанное успокоение.
За закрытой дверью слышится Ода, что тяжело облокотился спиной о внешнюю её сторону.
—Почему, Дазай, почему ты снова идёшь ко мне? —Еле улыбаясь, скорее прохрипел, нежели чем сказал Сакуноске.
А Осаму молчит. Слышит, но всё ещё молчит. Он и сам не знает. Что-то само, без сознательного согласия Дазая, тащит его сюда. Тянет за ниточки, словно безвольную марионетку.
В доме Оды уютно. Тепло и пахнет крепким кофе повсюду. В отличие от обители самого Дазая, у него всегда чисто. И на письменном столе в углу спальной комнаты, пусть тот и никогда не использовался по назначению, тоже царит идеальный порядок. Осаму знает почему. Потому не задаёт лишних вопросов.
Долго поддаваться пленительному молчанию Дазай себе позволить не мог. И дабы хоть как-то взбодриться резко выкрутил кран в противоположную сторону. Ледяная вода обжигала. Неприятно, но это помогло.
Осторожно переступая через бортик ванной, Дазай, не вытирая с себя противных капель, от которых где-то вдоль позвоночника табуном пробегали частые мурашки, опускается на пол, подобно Одасаку, прислоняясь к двери. Полностью обнаженный. Нет не только тело, тот слой, что все называют кожей тоже теряет своё значение. И мышцы бесполезны, и масса, состоящая из неаккуратно слепленных кусков плоти не имеет никакой важности. Будто здесь, за дверью лежит одно только сердце, что с огромным трудом качает кровь в никуда, выплевывая всё наружу.
Тук тук тук
—Ода, я не знаю.
Тук тук тук
Крови становится меньше.
Тук тук тук.
А в голове до безумия пусто, лишь слепое желание почувствовать горячие руки человека за спиной. И казалось бы грей, Ода, грей ледяные щеки, грей пока не оставишь ожоги, пока чертова кожа не начнёт отслаиваться вовсе, пока сгнивающее сердце ещё не перестало пытаться работать полноценно.
Тук.
Тихо, это сводит с ума.
Сколько ещё дверей будут являться преградой?
***
Кровавый закат красит стены, уходящее солнце всё ещё борется за свое место на небе, но неминуемо падает за горизонт. Беспокойные, карие, почти чёрные омуты глаз мечутся из стороны в сторону, пытаются зацепиться за малейшее решение всего происходящего здесь, но видят лишь умирающего Сакуноске на коленях своего хозяина - обладателя столь слабого, неполноценного тела. С потолка, прямо на мелко раздробленную от пуль плитку, валится штукатурка. Ранее красивый зал превратился в груду мусора, украшенную багровыми лужами повсюду. И забинтованные запястья, одежда, Ода, всё в непонятной, вязкой краске. Животный страх, и полное ощущение беспомощности нещадно давят умирающую надежду. Но смирение все никак не приходит. Оно не наступает даже тогда, когда единственный друг говорит свою последнюю, в невидимом будущем, решающую речь. Не наступает, когда глаза напротив стекленеют и становятся совсем безжизненными, а сигарета не дотлевает где-то рядом, свалившись с посиневших лепестков губ. Дазай в неверии ощупывает чужое лицо, взяв ослабшую ладонь в свои дрожащие руки, не смея противиться внутреннему желанию, прикладывает к своей щеке. Крик застревает в горле. Непролитые слезы жгут глаза, всё вокруг смазано, не доступно мутному взору.
А трупы холодные, и руки, их руки тоже подобны льду.
***
Маленький мир, весь скроенный из иллюзий в миг рушится.
А птицы, будто слепые, продолжают биться о стекла витрин.
