Ради чего стоит жить

      Ему снился луг. Каз шел куда-то вперед, будто двигаясь к солнцу, а мягкая трава щекотала почему-то босые ступни. Она была необыкновенно зеленого цвета — такой цвет он видел только в какой-то книжке со сказками, которую ему читали в детстве перед сном. Вся эта зелень вокруг, озаряемая ярким солнцем, не резала глаза, а лишь приносила какое-то странное чувство. Каз слегка замялся, не понимая, что это за ощущение. Он поднял взгляд: над ним висело голубое небо без единого облачка. Это было странно, это было необычно. В Кеттердаме такого неба никогда не было. Там серо, темно и пасмурно. Каз даже не мог припомнить, чтоб в Лиже когда-то было такое голубое ясное небо. Но почему-то непривычные глазу яркие цвета не раздражали. Вокруг пахло свежестью. А еще доносился запах полевых цветов. Каз оглянулся: совсем рядом с ним росли невзрачные желтые цветы. Дикая герань. Сердце неожиданно отозвалось чередой небольших громких ударов. Почему ему вдруг важны эти цветы? Откуда здесь дикая герань? Почему он вообще знает это название? Каз мотнул головой. Он никогда не обращал внимания на подобную чепуху. Может, разве что, в детстве. Но почему сейчас сладкий аромат пробивал рецепторы, заставляя чувствовать странное… спокойствие? Каз нахмурил брови: да, это было спокойствие. Он давно не испытывал подобного. На душе было так легко в последний раз, когда они с Джорди пили горячий шоколад, а Каз шкодливо мотал ногами. Хотя… было еще какое-то чувство. Умиротворение вкупе с необычным трепетом. Но Каз не мог понять, откуда это странное воспоминание. Это было какое-то далекое, но в то же время такое родное ощущение.       Каз сжал зубы, пытаясь сбросить с себя это наваждение. Еще раз огляделся. Это место было ему незнакомо. Он не понимал, как мог оказаться тут. Каз попытался вспомнить, но в голове были лишь размытые образы. С шумом выдохнув, злясь на ситуацию, он вновь посмотрел на желтые цветы. Что-то было в них… правильное. От этого осознания в голове вспыхнула картинка: эти самые цветы, в вазоне, скинутые им, летят на брусчатую дорогу и разбиваются с отчаянным оглушительным звуком.       — Каззи!       Каз вздрогнул. Он знает этот голос. Он помнит его. В последние годы он сотни раз слышал его в голове. Не такой бодрый, переливающийся яркими перезвонами искренней радости. Но он слышал этот голос — осипший от холода, насквозь пропитанный страхом и болью. Это был Джорди.       Оборачиваться не хотелось. Он знал, что там увидит. Дикие карие глаза, кривую безобразную усмешку на вздутом зеленом лице, гнилую разбухшую от воды плоть — мягкую, скользкую, вязкую. Ледяная волна озноба пробежалась внутри, но Каз не дрогнул, его лицо так и осталось каменным и неизменным. Он не хотел оборачиваться. Но сделал это.       Увиденное заставило Каза пошатнуться, и он сделал шаг назад, пытаясь удержать равновесие. Это был и правда Джорди. Но он был… живым. На его лице с загоревшей на ласковом солнце кожей сияла счастливая улыбка, темные глаза сверкали, на щеках выступил легкий румянец от быстрого шага. Джорди выглядел старше, чем Каз его запомнил — он окреп, возмужал. От непонимания происходящего виски пронзило тупой болью. Каз зажмурился. Почему Джорди выглядит так? Будто он не умирал. Будто не было ни обжигающе холодной воды канала, ни лихорадки, ни страшных язв на коже. Голос брата снова позвал его по имени, и Каз открыл глаза, опять неверяще уставившись на него. Джорди, слегка нахмурив брови, продолжал приближаться, Каз же не смог сдвинуться с места.       Он не успел среагировать перед тем, как теплые ладони брата оказались на его плечах. Джорди что-то говорил ему, взволнованно глядя, но Каз был сосредоточен лишь на своих ощущениях. Мир вокруг словно остановился. Он не почувствовал почти ничего, лишь легкое головокружение и покалывание кожи в тех местах, где его касались чужие руки. Но не было никакой воды. Он не тонул в холодных водах канала, не задыхался от трупного запаха. Джорди отстранился от него, и Каз посмотрел на свои руки. Они были без перчаток. Он смотрел на свои длинные бледные пальцы и понимал, что не ощущает порыва облачить их в тонкую черную кожу.       В голове все плыло. Джорди, его брат, он был жив, стоял перед ним, трепал его за плечи, а Каз не испытывал мерзкой волной протекающего по внутренностям отвращения. Неужели… неужели все было сном? И не было ни Кеттердама, ни заводной собаки, ни горячего шоколада в кофейне возле Биржи, ни дома Герцунов на Зельверштрате. Не было чумы Придворной Дамы, не было смерти, не было Баржи Жнеца.       Каз не верил. Он пытался найти в своей памяти хоть один образ, за который можно было бы ухватиться, но не мог. Все его прошлое напоминало какой-то бесконечно долгий кошмар, в котором не было ни крупицы света. Кошмар, из которого удалось вырваться.       Джорди, что-то весело рассказывая, вел его к дому, Каз же в какой-то прострации шел за ним, не осознавая, что происходит. Почему все так? Почему он с братом, повзрослевшим братом, идет к их дому, дому в Лиже? Куда делись мрачные улицы Кеттердама, церковь Святого Бартера, Восточный и Западный Обручи? Каз снова посмотрел на свои голые кисти рук. Он теперь… может прикасаться к чужой коже? Но это же невозможно! Он столько лет боролся с собой, но так и не смог преодолеть этот барьер. Почему же сейчас нет этого страха, отвращения? Выходит, все на самом деле было сном?.. От этой мысли с души начал падать тяжелый груз, но с этим грузом будто уходило что-то важное и нужное. Бесценно дорогое его сердцу.       Снова эти непонятые чувства, взявшиеся словно из ниоткуда!       Они подошли к знакомому забору их дома: вот чуть покосившая крыша сарая, вот окна кухни, где Каз по утрам любил сидеть и смотреть, как встает солнце. Воспоминания эхом проносились в голове, напоминая о счастливых моментах. Каз не успел опомниться, как уже оказался внутри дома, на кухне, сидя на любимом месте. На столе дымился малиновый пирог, только что вынутый из печи и своим ароматом сводивший с ума. Из окна было видно зеленую траву перед домом, среди которой росли маленькие красные цветы. Каз слегка поморщился. Почему-то отчаянно захотелось увидеть здесь те самые цветы с поля — дикую герань.       «Я могу тебе помочь».       Тихий вкрадчивый голос острой болью прострелил все тело, заставив скрючиться и силой сжать челюсти.       «Я могу тебе помочь».       Каз резко вдохнул воздух в попытке унять бешено стучащее сердце, отдающее противным гулом в голове. В ушах раздавался мерзкий писк; Каз чувствовал, как голова буквально накаляется и норовит расколоться на две части.       «Я могу тебе помочь».       Это женский голос. Это девушка, почему она говорит ему эти слова? Зачем? Как она ему может помочь? Она важна ему? Та, кто говорит это?       Гул в голове также быстро затих, как и начался. Каз отрывисто дышал, пытаясь прийти в себя. Боль отступила, оставив за собой странное липкое чувство. Эта девушка… кто она? Каз попытался вспомнить, где мог ее видеть, но перед глазами стоял омерзительный дешевый шелк фиолетового цвета. Сбросив наваждение, Каз снова взглянул на брата. Джорди словно и не заметил произошедшего. Он продолжал что-то рассказывать, активно жестикулируя, будто Каз не задыхался несколько секунд назад от молнией прострелившей его боли. Что-то явно было не так. Каз прищурился, внимательно разглядывая брата. Да, он был повзрослевшим, но это был Джорди. Глаза, лицо, повадки, жесты — это был он, Каз помнил его таким. Почему тогда он не заметил ничего?       Каз помнил его тринадцатилетним. Помнил, как брат читал ему сказки перед сном, когда уставший после работы в поле отец сопел в родительской комнате. Помнил, как они с Джорди по утрам готовили летом малиновый пирог, и Каз измазывался мукой. Помнил, как они помогали отцу на ферме. Но сейчас Джорди не тринадцать, а Казу — не девять. Они оба выросли. С момента этих событий прошло много лет. Тогда что происходило все эти годы? Где был Джорди? Где был сам Каз? Он попытался напрячь память, чтобы вспомнить другие события, не связанные с Кеттердамом. Ведь если Джорди жив, они там никогда не были. Но в голове мелькали другие картинки: смерть отца, поездка в Кеттердам, Восточный Обруч, фокус с монеткой, заводной песик, горячий шоколад, Герцун, красная лента Саскии. Холодная вода канала, лихорадка, гора трупов, Баржа Жнеца и разбухшая кожа под его пальцами.       Нет, что-то здесь не так. Все произошедшее с ним не может быть сном. Его брат умер. Умер много лет назад.       Каз не заметил, как Джорди переместился и встал рядом с ним. Казалось, он буквально секунду назад сидел напротив, а теперь уже стоит совсем близко. Когда его рука резко опустилась на плечо Каза, он вздрогнул. Медленно перевел взгляд на свое плечо — на нем лежал кусок вздутой зеленой плоти с отделенными от кожи ногтями. Каз чувствовал, как гнилью пропитывается его рубашка, соприкасаясь с телом.       Он резко вскочил, опрокидывая за собой стул, и отшатнулся назад. Перед ним снова стоял Джорди. Но уже такой, каким он его помнил, каким видел перед тем, как море унесло его тело. В глазах резко заискрилось, и он словно упал в воду, беспомощно барахтаясь и уходя ко дну. Руки и ноги будто сковало невидимыми жгутами, и он не мог сделать ничего, чтобы выбраться на поверхность. Воздуха становилось ничтожно мало, он чувствовал, что сознание покидает его, и был готов провалиться в спасительную темноту навсегда.       «Каз».       Снова этот голос. Голос девушки, которая хотела ему помочь. В этот раз он не пронзил острой болью, а наоборот, будто вдохнул в него крупицу воздуха.       «Я не хочу умирать».       Он тоже не хотел. Но ради чего ему жить? Что его ждет на поверхности? Что его ждет на земле? Каз поднял голову кверху, сквозь толщу воды он видел сияние, он видел солнце. Оно было желтым, как те самые цветы, и почему-то он хотел, нет, он знал, какой голос у этого солнца. Тихий, вкрадчивый, который словно обдувает тебя теплым ветром, забирая боль. Это был голос девушки.       «Чего ты хочешь?»       Он хотел выплыть. Хотел увидеть солнце. Хотел узнать, чей это голос. Он нуждается в нем. Невидимые жгуты словно спали. Он оттолкнулся ногами ото дна, и сделал несколько гребков наверх, к воздуху, к солнцу.       «Продолжай».       Он это и делал, он стремился, стремился выплыть, хоть это было трудно.       «Мне тоже нелегко».       Незнакомка отвечала на все его неозвученные слова, и Каза прошибло осознанием: если она смогла, то и он сможет. Хотя бы попытается! Он сделал еще несколько небольших гребков руками и смог глотнуть спасительный воздух. Легкие обожгло кислородом, и его снова начало тянуть ко дну, но чьи-то руки схватили его за мокрую белую рубашку и потянули наверх, не давая уйти под воду с головой. Прикосновение не отпугнуло, не вызвало волну отвращения. Он посмотрел на руки, тянущие его, — это были женские руки, это были ее руки. Каз не помнил эту девушку, но знал, что это ее бронзовая кожа. Теплая, живая. Хотелось коснуться чужого запястья, почувствовать пульс под пальцами, услышать, в каком ритме бьется ее сердце. Но Каз не успел. Эти руки, вытащив его на причал, отпустили. Его ноги все еще были в воде, но грудью он лежал на деревянной поверхности, вцепившись в доски и всадив в пальцы занозы.       Каз поднял взгляд на нее. Видел худощавую фигуру, спрятанные клинки, но он не видел лица. Оно было ослеплено солнцем; глаза засветились от столь яркого света, но он продолжал смотреть. Она повернулась, чтоб уйти, махнув черной косой.       — Останься, — прошептал он хрипло — легкие, обожженные воздухом, все еще горели. — Останься со мной, — это была просьба, почти молитва. Каз хотел, чтобы она осталась, чтобы она не уходила. Он хотел… ее.       Он почувствовал, как девушка улыбнулась. Каз знал, что ее улыбка мягкая, добрая, ласковая. Но она не осталась. Испарилась, исчезла, растворилась, как призрак. «Она и есть призрак», — понял он.       Каз все еще полулежал на причале. Он должен выбраться. Должен преодолеть себя — он знал это. Собрав последние силы, Каз подтянулся на руках, выбираясь из воды. Он перевернулся на спину, раскинув руки. Над ними висело серое, как он привык, небо. Его дыхание успокоилось, сердце перестало бешено грохотать в груди, он чувствовал, как проваливается в сон. Легкий, свободный, безмятежный.       «Тогда чего ты хочешь?»       Ответ сам всплыл в его голове перед тем, как его глаза закрылись и он провалился в темноту: «Тебя, Инеж, тебя».       Каз открыл глаза. Он снова был на кухне в домике в Лиже, перед ним стоял улыбающийся Джорди с румяной кожей на лице. Но теперь Каз помнил. Помнил Инеж, помнил все образы, связанные с ней, помнил ее слезы. Они собрались в клубе, чтобы обсудить последние дела. Каз рассматривал чертежи Уайлена, который в свою очередь нервно грыз кончик карандаша, пытаясь найти ошибку в расчетах, Джеспер сидел напротив, поглядывая периодически на маленького купца, а Инеж тихо замерла рядом. Стояла тишина, в которой оглушительным хлопком прозвучал щелчок предохранителя. Каз быстро перевел взгляд на звук. В следующую секунду он, не думая ни мгновение, резким движением сбил Инеж с ног, понимая, что Джеспер и Уайлен находятся вне зоны поражения стрелка. Кажется, его ранили — на его груди растекалось кровавое пятно.       Каз слышал, как Джеспер стал отстреливаться, а руки Инеж метнулись к клинкам. Помнил, что когда все затихло, она бросилась к нему, вцепилась пальцами в его рубашку, оглядывая ранение. Кто-то побежал за целителем. Каз помнил ее полные отчаянных слез глаза, помнил ужас и страх в них. Помнил, как по ее карамельным щекам текли беззвучные слезы, сквозь которые она пыталась улыбнуться. Инеж положила его голову себе на колени, ее руки были около его лица, они ласково касались его волос на макушке. Ее губы шептали что-то утешающее, но Инеж так хотела успокоить скорее себя, пытаясь словами облегчить его боль. Каз смотрел на ее слезы и хотел убрать эту влагу. Хотел дотянуться рукой и костяшками пальцем стереть соленую воду. Он поднял руку, чтоб коснуться ее бронзовой кожи, и увидел перчатку. «Нужно снять ее», — мелькнуло в его голове перед тем, как глаза закрылись.       Он… умер?..       «Святые, спасите его!»       Инеж… Она где-то рядом, он чувствует, что она совсем близко, буквально в метре от него. Каз оглянулся, но не заметил ее. Инеж была рядом, но не здесь, не в этой комнате, не в этом доме, не в этом мире. Она молится своим раквианским святым. Молится за него?..       «Вернись, Каз. Вернись ко мне».       Она просит его вернуться. Вернуться к ней.       — Каззи? — Джорди смотрел на него настороженно, словно понимая, какие мысли у брата в голове. — Ты можешь остаться с нами. Здесь я. Здесь наш отец. Здесь наша мама.       Каз вздрогнул от его слов. Он совсем не помнил матери, лишь хранил в своей памяти ее смутный образ — нежный голос и ласковые руки.       — Там тебя не ждет ничего, — голос Джорди стал грубее, настойчивее, словно не его. — Постоянная вода, перчатки на руках и омерзение ко всем. Ради чего ты хочешь вернуться?       «Пожалуйста, Каз!»       Ради нее. Он должен вернуться ради нее. Он хочет. Да, здесь Джорди, отец и мама, здесь он не будет бороться с водой, ему здесь не нужно этого делать. Тут его семья. Но они были ему семьей тогда, когда он был маленьким сломанным мальчиком. Сейчас у него другая жизнь. Другая семья — его вороны. Инеж.       Каз услышал всхлип и ощутил, как на тыльную сторону ладони что-то капнуло. Он посмотрел на свою руку: на ней мерцала капля воды. Слезы. Ее слезы.       Пусть там ждут его воды каналов, отвращение к чужим рукам и постоянная борьба с собой, своими страхами, своими барьерами, он вернется туда. К ней.

***

      Голова кружилась, хотя глаза и были закрыты, в ушах раздавался непонятный гул. Сознание постепенно возвращалось: гул в ушах с каждой секундой все уменьшался, голова перестала кружиться, в груди нарастала ноющая боль. Сделав вздох, Каз стал медленно открывать глаза. Свет справа — от лампы — резанул по привыкшим к темноте глазам, и пришлось снова зажмуриться. Каз снова тихо и не торопясь приоткрыл веки, и через легкую пелену, стоявшей перед ним дымки, стал оглядывать пространство.       — Святые! — прошептал голос Инеж совсем рядом, сбоку. — Ты очнулся!       Каз перевел взгляд на нее. Инеж улыбалась сквозь мерцающие в глазах слезы. Ее улыбка была такой теплой, такой счастливой, такой родной, она словно солнце озаряла все приятным светом. Каз приподнял уголки губ в слабой улыбке.       Вот ради чего стоило бороться. И ради чего стоит жить.