***
Россия встретила его… обычно. Просто был казённого вида светлый зал в Ведомстве, куда перемещались порт-ключами, и зарегистрировал Ремуса самого обычного вида маг, причём, в отличие от подавляющего большинства британских магов и самого Ремуса, одет он был не в мантию, а в строгий маггловский пиджак. На выкрашенной в тёмно-зелёный цвет стене зачарованные мелки разных цветов раз в час обновляли информацию о погоде в Москве, крупных городах России и в мировых столицах. Огромные часы показывали время во всех часовых поясах. Почему-то только после регистрации его отправили в соседний зал, на таможенный досмотр. Люпина этот порядок действий несколько озадачил, но он решил, что это и есть та самая мифическая дикость и непредсказуемость русских, и решил ничему не удивляться. Впрочем, уже во время самого досмотра ему пришлось удивиться, и надолго. Потому что таможенниками в зеленоватой форме оказались оборотни, причём, судя по всему, они своей сути не скрывали и это никого не напрягало. На глазах у поражённого до глубины души Рема молодой, его возраста, темноволосый оборотень с лихими усами и лихим же чубом, выбившемся из-под козырька форменной фуражки, наклонился к чемодану, спокойно понюхал над ним воздух, покосился на Рема, и, пробежав глазами по его документам, нахмурился: — Так… А почему не указано, что Вы оборотень? А, так Вы из Англии. Как же сразу не понял… — в зеленоватых глазах русского скользнуло что-то вроде сочувствия. — Что-то магическое везём в чемодане. Покажите? Ремус без особых возражений извлёк походную аптечку, которую ему собрали Сири и Лили, и, поколебавшись, шкатулку мистера Поттера. Аптечка особого интереса у таможенника не вызвала, в отличие от шкатулки, потому что, обнюхав и осмотрев её со всех сторон, он крикнул что-то своему товарищу на русском языке. Товарищ спешно скрылся за одной из дверей, а оборотень вернулся к перепугавшемуся Ремусу, снова перейдя на английский: — Ничего страшного. Просто узнал герб на шкатулке. Это достаточно… уважаемый маг. Вы же для кого-то везёте её? Люпин кивнул с облегчением: — Да, для мистера Гончарова. — Не нужно говорить «мистер», у нас так не принято, — второй оборотень вернулся в компании солидного немолодого мага и ещё одного оборотня, с удивительно густыми и пышными висячими усами и жутковатым взглядом из-под густых бровей. Таможенник остался на своём посту, а маг с оборотнем подошли к Люпину, вынуждая брюнета вытянуться во фрунт и даже прищёлкнуть каблуками. — Аверьян Георгиевич Гончаров. Люпин пожал протянутую магом руку, поражаясь его силе. Не силе мышц, нет. Той силе, которая оборотень почувствовал в пульсации крови под кожей, которая слышалась в запахе мага, таилась в его карих глазах… Этот русский родственник Поттеров был сильным магом, очень сильным; пожалуй, почти таким же сильным, как и Дамблдор. К тому же, хотя Ремуса это уже и не удивило, он прекрасно говорил на английском, почти без акцента. — Ремус Джон Люпин, я… Тут внезапно старший оборотень, который до этого молча стоял за спиной Гончарова и, казалось, даже не моргал, фыркнул, и громко пробормотал что-то на русском, презрительно скривившись. Ремус при этом сумел разобрать знакомую фамилию Дамблдора. — Иосиф Семёнович! — Гончаров покосился через плечо, и оборотень недовольно сверкнул глазами, но понизил голос и продолжил уже на английском, глядя на Люпина с некоторой жалостливой насмешкой: — О, простите. То есть ты, Аверьян Георгиевич, ты послушно проглотишь, что этот… этот… Великий победитель Гриндевальда обалдел уже настолько, что нагло подсылает к нам своего ручного волчонка с бантиком на шее? Люпин давненько не испытывал такой смеси стыда, растерянности и облегчения. С одной стороны — такое резкое отношение к тебе и учителю, который столько для тебя сделал, со стороны какого-то оборотня (причём он явно имел причины для такого отношения, да?), с другой — план Дамблдора явно провалился, а значит, больше не нужно лгать, а лгать Ремус не любил больше всего на свете. — Кхм… — Ремус не выдержал и ослабил ворот мантии. — Сэр, я могу попробовать всё объяснить. Посуровевший маг резко кивнул: — Конечно, юноша, мы поговорим. Но не здесь, а… — В подвале? — не стесняясь, на английском, спросил оборотень, и внезапно до ужаса напомнил Люпину Аргуса Филча. — Албасты с тобой, конечно же нет, у меня дома, — и маг, кивнув расстроенному молодому оборотню, направился на выход, постукивая своей тростью; пышноусый оборотень, подозрительно зыркая на Люпина, пропустил его вперёд, заняв место за его спиной.***
Уже поздним вечером, сидя в уютной, чуть старомодной темноватой гостиной у потрескивающего камина, после распития уже третьего чайника необычайно вкусного травяного чая, оснащённый артефактом-переводчиком Ремус осознал, что рассказал Гончарову и оборотню не только о задании Дамблдора, но и о всей своей жизни, начиная с укуса Сивого, правдиво отвечая на все вопросы. Он запоздало порадовался, что ни сам хозяин дома, который сейчас читал письмо Поттера, ни Бессонов — так, как оказалось, звали оборотня — не задавали никаких слишком личных вопросов и понюхал чашку, отчего вызвал добродушный смешок Бессонова, который, правда, смотрел на Ремуса уже другим взглядом: — Теперь ты понял, почему ты «волчонок»? Любой мой внук или любой другой волчонок школьного возраста почти сразу же почуял бы незнакомые примеси в чае. Хотя, может быть, это потому что вы в Англии другой чай пьёте?.. А, всё одно, — оборотень задумчиво потянул свой ус, — уж слишком домашним тебя воспитали, почти все инстинкты в тебе заглушили. И тут уж непонятно, что хуже было бы — стать экспериментом в ручках директора, или пойти за Сивым. Вот скажи, ты же нас видел, Ремус, пусть и мельком, пусть и на работе, не в быту… Как ты думаешь, насколько велика возможность, что мы, с нашим положением здесь, возьмём и пойдём за каким-то блохастым маньяком в страну, где оборотней чуть ли не на ингредиенты пускают? Гончаров оторвался от письма и покосился на товарища через стёкла пенсне: — Иосиф Семёнович, вот как знал, что тебе надо из другого чайника наливать, либо молчать. — А что, вы не сами не боялись, — Ремус снова понюхал чашку, — или… Хозяин дома отложил письмо. — Или. Это разработка дочери моего приятеля, аналог вашего Веритасерума. Действует немного по-другому и только на оборотней. — А мне стало интересно, старому дурню. — Вот уж действительно, — Гончаров отложил письмо, стянул с носа пенсне и устало улыбнулся Ремусу, — Прости за это. Знаю, не очень красиво вышло, но в случае с этим старым долькоедом лучше перебдеть, чем недобдеть, а сыворотка сейчас выветрится, — рядом с ним появился маленький, ростом Ремусу ниже колена, бородатый человечек и что-то шепнул ему на ухо. — А вот и ужин подоспел. Пошли-ка за стол, не всё же чаи гонять… Только после ужина, на котором Ремус впервые в жизни попробовал гречку, в кабинете Гончарова зашла речь о его дальнейшей судьбе. И вот тут Люпину сделали предложение, которое оказалось куда более заманчивым, чем поручение Дамблдора и возможность возвращения в Британию. Иосиф Семёнович, посовещавшись по зеркалу со своим дядей, главой семьи Бессоновых, предложил ему работу и дом. — Мы с детишками, конечно, занимаемся и языки с ними учим, но заниматься с носителем языка — совсем другое дело! К тому же, ты же не только свой родной знаешь, а, Ремус? — Люпин кивнул, когда-то Лили, наслушавшись от своего слизеринского приятеля о необычайных способностях Крауча-младшего, подбила его изучить хотя бы французский. — Вот! Жильём мы обеспечим, у меня самого в доме свободная комната, платит мой дядя, Пётр Борисович, всем по совести. Ну так что? «А на твоих туманных островах что тебя ждёт?» < Ремус, надеясь, что это не остатки сыворотки в нём бродят, ответил согласием, подводя своеобразный итог этой третьей поворотной встрече.***
Три месяца. Три таких долгих и одновременно таких коротких месяца Ремус провёл в России, в деревне Бессоновке в Рязанской области, на берегу Оки. И он никогда ещё не чувствовал себя настолько живым и здоровым. Непонятно, что стало этому причиной. Может, это была смена обстановки, а может, отношение к нему окружающих, или новые знания. Даже полнолуния перестали приносить столько боли! И оказывается, это очень здорово — помнить утром то, что ты творил ночью. Расстраивало одно — этой радостью он не может поделиться ни с кем в Британии, даже с Сири и Лили, не говоря уже о Дамблдоре. Здесь, в России, с его глаз как-будто слетели очки. Причём слетели внезапно, спустя где-то месяц, так что он буквально замер посреди рассказа о Хогвартсе. Марк, тот самый таможенник, осматривающий его вещи по прибытии и сейчас наслаждавшийся заслуженным отпуском в родной деревне, только присвистнул, глядя на внезапно посеревшее лицо Ремуса, и удивительно быстро понял, в чём причина: — Вот это тебя торкнуло, приятель… Ничего, сейчас мы это дело поправим. Марку, конечно, на следующее утро за это влетело. Причём не за попойку (тем более, что пили они очень организованно и не бузили; они даже песни не пели и из комнаты Ремуса не вышли, хотя Марк очень хотел), а за то, что взял фирменную настойку Петра Борисовича, которую тот берёг на Новый Год, без разрешения. Впрочем, долго ругаться старший Бессонов, глядя на бледно-зелёненькие лица молодых оборотней, не стал, и ушёл, махнув рукой и оставив на столе банку с мутноватым рассолом, где одиноко плавала пара солёных огурцов. Марк «оздоровился» первым, сомневающийся Люпин уступил ему право первопроходца (ведь вчера первым пробовать настойку пришлось именно ему, так как приятель признался, что до этого не пил ничего страшнее вина): — О! Действительно, вещь! Давай, Рем, поколения предков ерунды не скажут! Аж дышать легче стало, — и бодро захрустел выловленным из банки пупырчатым, чуть кривоватым огурцом. Он оказался прав. И тогда, и потом, когда выпал снег, и Рем после занятий с весёлой стайкой разновозрастных и разнополых детишек катал первых в этом году снеговиков, а потом прикрывал озорников, которые, заигравшись в снежную войнушку, случайно попали в чьё-то окно; а уж как понравился снег волку! Большой, всё такой же худой, зверь катался по снегу, как щенок, и всё пытался то поймать снежинки пастью в прыжке, то откопать кого-то. Наутро Ремуса утешило только то, что вокруг все занимались примерно тем же, даже матёрые оборотни. Зато примерно в одну из подобных ночей, когда Люпин и примирился со своим внутренним пушистым «я», он, наверное, и влюбился в русскую природу. Ему нравился шелест и шуршание ломких листьев под лапами, и волк, заигравшись, подбрасывал их в воздух; нравился грибной, влажный запах осеннего леса, и ему понравилось, как изменился этот запах, когда тучи заслонили луну и пошёл дождь, пусть даже стая промокла до последней шерстинки, и он тоже. Ему нравилось ломать первый тонкий ледок на безымянной речке рядом с Бессоновкой и слушать шуршание холодного ветра в облетевших ветках деревьев и высохшем рогозе, пусть волк и опытным путём выяснил, насколько невкусны его шишки, которые так своим цветом напоминали шоколад и манили своей бархатистой мягкостью (Ремус даже утром отплёвывался от пуха). Волку нравилось грызть свежие сосновые шишки и валяться на мягком ковре из опавших иголок, которые так забавно кололи даже через шубу, которая начала отрастать к зиме (однажды, под контролем Марка, Ремус выпустил волка в солнечный день — так он, вместо того, чтобы куда-то бежать, просто развалился в пятне редкого осеннего солнца под толстой корявой сосной и проспал так, пока не пришлось идти назад в деревню и приятель его не растолкал). Волк с удовольствием лизал снег, отфыркивался, когда с веток на него внезапно падала шапка снега, и тут же мчался вслед за стаей по следам лося. А уж как замирало сердце в самые неожиданные моменты!.. Отдельной песней стали ученики Ремуса. Все жители Деревни были оборотнями, и ничуть не стеснялись этого. Дети ничуть не боялись подходить к зверям, садиться на них верхом, смешно и потешно рычали, обещая, что «вот скоро» они тоже побегут. Марк, когда Ремус поделился с ним своими впечатлениями на выходных, только улыбнулся — светло и немного грустно: — Мы не просто не стесняемся. Быть оборотнем — это звучит гордо. Никто в России не стыдится своего статуса и происхождения, и мы охраняем своё право гордится. Ты ведь уже понял, что почти все оборотни у нас родились такими? — Ремус кивнул. Марк тряхнул головой и откусил ещё кусок странного песочного печенья «курабье». — Вот. Обращённых оборотней, таких как ты или я, мало, — приятель поймал потрясённый взгляд Люпина и засмеялся, отряхивая свои лихие усы от крошек, — Да, меня тоже укусили, в семь лет. Я был сиротой, родителей не знал. Аппарировал стихийно из приюта, уж не помню, почему… и попал в капкан в глухом лесу. Медвежий. Ты, наверное, и не видел таких… я почти сутки проторчал там, почти без магии и потеряв порядочно крови, — светлые глаза оборотня затуманились давно пережитым страхом, и он быстро заморгал. — Мне повезло, что как раз полнолуние было, меня мать и нашла. Ты же знаком с ней? Ремус кивнул. Агафья Борисовна, сестра старшего Бессонова, была местным лекарем, не делала никаких различий между своими детьми и чужими, своей опекой очень напоминала Молли Уизли (но заботы Агафьи были намного приятней) и вызывала уважение и трепет даже у самых строптивых пациентов одним видом своей высокой, мощной фигуры. Особо неспокойным предназначалось откидывание за спину толстой, с руку, несмотря на достаточно солидный возраст, светлой косы, упирание рук в бока и угрожающее «Ну-у-у-у-у?!». Ремус же до сих пор вызывал у неё жалостливые вздохи и желание откормить. — Ну вот меня она и нашла. И обратила. Иначе бы я и не выжил, и только поэтому стая ей позволила это. У нас считается допустимым обращать только того, кто при смерти, или того, кто хочет этого сам, — Марк отпил чаю из блюдечка и прищурился на затканное морозными узорами окно. — Таких, как этот Сивый, мы сами бы порвали на куски — и это не фигура речи, таких по нашим обычаям действительно четвертуют. Такое было пару раз. Это, конечно, самосуд и незаконно, но СУМРАК с Департаментом Внутренних Дел, как правило, закрывали на это глаза. Ну, или закрывали, пока Аверьян Георгиевич на пенсию не вышел. К слову сказать, отец Джеймса был в чём-то прав — Ремус, видимо, действительно интересовал Гончарова. Маг был частым гостем в деревне, и каждый раз оборотень ловил на себе пристальный взгляд глаз цвета хорошего коньяка. Потом Гончаров стал сам заходить в гости к Ремусу, каждый раз принося с собой к чаю то какую-то необычайно вкусную «коломенскую» пастилу, то баночку мёда. И как-то потихоньку, незаметно, рассказывал о том, почему русские так относятся к Дамблдору. Ремус подозревал, что ему не доверили всё — только общеизвестные сухие факты, которые есть в каждом учебнике истории в местной школе магии, Колдовстворце (Рем проверил) — но уже почуствовал, осознал, за какие заслуги Светлейшего здесь так не любят. Правда, он не совсем понял, почему его так ненавидит именно Гончаров, и, честно сказать, он побоялся узнавать. А потом, видимо, Гончаров окончательно решил, что Люпин достоин доверия — и на праздники позвал его к себе, вместе со старшими Бессоновыми. На зимние праздники и свои именины, хотя прямо об этом не говорилось. Специально как-то свой день рождения, выпавший на тридцать первое декабря, маг не отмечал и не выделял. Добирались, как сказал Марк, «своим ходом». Точнее, на нескольких санях, запряжёнными тройками белых волшебных рысаков. И это оказалось даже веселее, чем бежать на своих четырёх лапах, и уж точно веселее, чем аппарировать или путешествовать камином. Оказалось, праздник «Коляда», столь же весел, как и Рождество, пусть Марк и утверждал, что, мол, в деревне толпой было бы ещё веселее. Хотя вечером под обаяние кипучей энергии оборотня попали все, включая Гончарова, его, как с уважением шепнул ему на ухо Марк, боевую подругу Анну Васильевну Мороз, и до этого тихо сидевшую в уголке бледную до синевы девушку Серафиму Падорину. Только спустя час Рем узнал, что это тихое очаровательное создание и разработало тот самый Веритасерум. Узнав, что Рем изо всех сил учит русский и тихонько похихикав в обнимку с Марком, услышав его попытки говорить на новом языке, она торжественно пообещала, что изобретёт зелье «для своего нового друга», чтобы он лучше понимал язык. Говоря о своих планах в зельеварении, Серафима расцвела настолько, что Рем мысленно сделал себе пометку, что было бы неплохо познакомить её со Снейпом. Тот, по словам Лили, также преображался, занимаясь любимым делом. А потом, наутро, Люпин пил чай из огромного самовара с самой удивительной женщиной, которую он встречал до этого. С Анной Мороз. Причём он не влюбился, и она не привлекала его, как женщина, хотя он признавал, что директор Колдовстворца весьма и весьма хороша. Нет, его привлёк тот стержень, что чувствовался в её идеальной осанке и глазах цвета стали, та доброта, что крылась в уголках тонковатых губ и в изящных нежных руках, та сила, что слышалась в её глубоком голосе и сверкала в демантоиде в золотой оправе на её указательном пальце. Ему нравилось слушать её чёткую речь (они говорили в то утро почему-то о Джен Эйр и оба сошлись на том, что мистер Рочестер, по словам самой Мороз, «тот ещё мудак») и нравилось, что его слушают. Вообще, в России его мнение учитывали куда больше, чем в родной Англии. И при этом Рем всегда мог угадать, когда собеседник с ним честен. Потом, после Нового года, Марк дал ему послушать записи тех речей, которые звучали из каждого колдорадио в СССР, когда Мороз поднимала свой народ на борьбу с фашистскими захватчиками и Гриндевальдом, призывала помогать Советской армии, вопреки прямому приказу правительства, и Ремус понял, что, чтобы не произошло дальше, восхищение этой женщиной, совершившей в своё время то, что казалось невозможным, останется с ним навсегда. И Гончаровым, который, будучи обязанным подчиняться всем приказам Ведомства, пошёл против них и первым присоединился к Мороз. Ремус даже не особенно удивился, когда потом, прочитав в библиотеке копии переписки Гриндевальда, узнал, что пару Гончаров-Мороз он боялся во много раз больше, чем Дамблдора и половины европейских магов, вместе взятых. Чувствовалось что в те жуткие времена они могли и не так напугать. Вслед за самой суровой зимой в жизни Ремуса пришла весна. Письма из Британии и обратно становились всё суше и лаконичней, и в каждом письме Дамблдора чувствовалось его разочарование учеником. А что Ремус должен был ему писать? О том, как одуряюще пахнут тополиные почки в Москве? Какой вкус у блинов? Как плывут льдины на Волге? Какой вкусный шоколадный торт испекла Агафья Борисовна на день рождения Ремуса? Как пахнет ветер на Медной горе ? Какими фонарями освещается Медный бульвар? Как пахнет мимоза, которую так любят дарить на восьмое марта женщинам и маги, и простецы мужского пола? Как забавно колятся усы у Марка? Или о том, насколько эффективным оказалось то самое обещанное зелье от овдовевшей (к своему счастью) Серафимы? Правда, потом у Ремуса почти неделю болела голова, его с Падориной радость от успешного ускоренного освоения русского не уменьшило ничто — даже головомойка от старших. Ближе к апрелю, кстати, Ремусу сделали ещё одно предложение, от которого сложно было отказаться. Люпину очень льстило, что такой осторожный маг, как Гончаров, доверился ему настолько, что предложил работу секретарём. Всего лишь на полставки, с месяцем испытательного срока, но всё равно… Ремуса очень тянуло к Гончарову, поэтому он согласился. Кроме того, большая часть его учеников собиралась этой осенью в Колдовстворец, так что появлялось много свободного времени, а работа у Гончарова, пусть и подразумевала возню с бумажками, обещала быть интересной. Собственно, так Люпин и переехал под бок к магу, получив свою комнату и в поместье Гончаровых у городища Старой Рязани, где Ремус вполне спокойно мог переждать полнолуние в специфической компании семейства ручных руноследов и птицы-сирина Руфи, и в Москве, в аккуратном особнячке на одной из тихих старинных улочек, где Аверьян Георгиевич проводил большую часть года. Ремусу думалось, что магу было просто плохо в опустевшем поместье своей семьи, но свое мнение он держал при себе, тем более, что каким-то внутренним чутьём знал — от его присутствия патрону становится легче. Разговоры о Дамблдоре как-то прекратились — в свободное время Гончаров предпочитал рассказывать о истории Москвы, которую так любил, и потихоньку с помощью Марка и Серафимы подбивал Ремуса освоить кодовство с помощью перстня. Ремусу пришлось уступить — всё-таки в некоторых аспектах перстень на пальце был удобнее, чем палочка, которая может потеряться, сломаться или вообще сменить хозяина из-за проигранной дуэли — и стал, как в детстве, разминать кисти рук и пальцы. Он бы сказал, что полностью доволен своей новой работой, если бы не настроение Гончарова, которое портилось с каждым майским днём. Маг был непривычно угрюм, хромал, уже используя свою трость по назначению и опираясь на неё всем весом, и мог целые сутки не покидать своих спальни-кабинета, а если и покидал, то только до маленькой оранжереи за особняком, и вообще выглядел каким-то… безжизненным. Если бы не намёки Анны Васильевны, старавшейся не отходить от него, то Ремус бы уже запаниковал, да даже будучи предупреждённым он себя издёргал. Сама Мороз тоже была какой-то настолько усталой и погасшей, что он не стал задавать вопросов. Что-то подсказывало Рему, что скоро ему всё объяснят. Восьмого мая, когда он, как обычно, в девять утра постучался к Гончарову, ему не ответили. Порыскав по дому — не заглядывая в кабинет, это было запрещено в отсутствие Аверьяна Георгиевича — Люпин узнал, что его вообще нет дома. Его нервные метания прервал домовой Гаврюша, на которого Рем наткнулся на кухне. — Хозяин всегда так делает. Это годовщина, — Гаврюша, так непохожий на домовых эльфов, знакомых Ремусу, поблёскивал глазами из-под кустистых бровей и нервно мял в узловатых кулачках ткань рубашки в горох. — И барыня всегда с ним, как они помирились. — Барыня? — оборотень покачал головой. — Ты уверен, что всё будет в порядке? — Барыня, барыня. Назвал бы хозяйкой, так они с хозяином — два упрямца, два сапога пара, — домовой снова вздохнул. — Если хозяин до полудня не вернётся, сходите за ним? — Куда? — Куда надо, — буркнул Гаврюша, исчерпавший запас любезности, — я скажу, куда. Пошлите лучше оладушки кушать. Вернулся Аверьян Георгиевич вовремя, вместе с Анной Васильевной. Просто внезапно появился на пороге дома, весь в чёрном, бережно обнимая боевую подругу в таком же трауре, поддерживая, хотя у самого сил было не так много — он тяжело опёрся о резной косяк, выронив свою трость, и тяжело дышал, поблёскивающий в витражном полумраке прихожей монокль повис на цепочке. — Сэр, — от испуга Ремус перешёл на английское обращение, — что случилось? Кто-то напал? — Нет, — голос Гончарова был ужасно тих и тускл, — только прошлое… Помоги мне отнести Аню в комнату, пожалуйста. Мороз слабо запротестовала, но безуспешно — Ремус уже подхватил её на руки и, по указанию Гончарова, понёс её на второй этаж. Сам хозяин дома, с помощью Гаврюши подобрав свою трость, тяжело пошёл за ними. Когда Гончаров наконец спустился вниз, к ужину, выглядел он уже куда бодрее, хотя синева под чуть запавшими глазами никуда не делась, но опирался на трость он не так тяжело, усы были, как обычно, подкручены, и глаза поблёскивали прежними золотистыми искрами. Повеселевший Гаврюша живо поставил перед хозяином ещё один прибор. Гончаров благосклонно кивнул на появившуюся на столе запечённую курицу. — А Анна Васильевна… — Люпин замялся. — У неё возникли неотложные дела, — вздохнул маг, — возможно, она придёт позже. Давай-ка поедим, а то у меня весь день маковой росинки не было. Да, что там написал Иванченко, он согласен на сделку?.. Дальше вечер протекал, как обычно. На выходе из столовой Гончаров остановил Ремуса и жестом предложил ему следовать за ним, в кабинет. Там, на столике у холодного камина, уже стояла бутылка коньяка и тарелочка николашки. Через открытую створку окна доносилось щёлканье соловьёв, и птица-алконост, изображённая на верхней, витражной части окна, недовольно хлопала витражными крыльями в свете одинокой лампы под зелёным колпаком на столе Гончарова. — Знаешь, где мы были, Рем? — тихо заговорил Аверьян Георгивич, разливая коньяк. — На кладбище, на Новодевичьем. Там лежит Ванечка, я его перезахоронил сегодня, только недавно с Аней нашли могилку его в Германии и получили разрешение. Он… умер тридцать четыре года назад, на рассвете… маленький такой был… я его хоронил, Аня не могла… Не чокаясь, Ремус. — Он… — Ремусу было страшно нарушать эту тишину, страшно было подтверждать свои догадки. — Он… Вы говорите о… ребёнке? И Аня — это же… Анна Васильевна? Маг дёрнул головой и, не дожидаясь оборотня, залпом, как водку, выпил дорогой коньяк и закашлялся. — Он должен был родиться либо в начале июня, либо в конце мая. Мы с Аней не успевали пожениться с этой проклятой войной, должен был по первому времени носить её фамилию… а там уж мы бы поженились, я бы… Руки Гончарова дрожали, он сам дрожал, этот маг, который так поражал своей силой, и Ремус разлил сам, сдерживая свою дрожь. — Шестого мая в сорок пятом ничто не предвещало плохого. И мы, и простецы побеждали, Берлин уже был взят. Оставалось всего ничего, и Аня и не рвалась особо на передовую, хотя держалась за моей спиной, срок у неё был приличный, и я боялся за неё, за них, но она отказалась оставлять меня одного, я не смог её отогнать в безопасность… Но Гриндевальд был загнанной в угол крысой, а крысы в такой ситуации особенно опасны. И бил внезапно и метко. Никто не заметил, как его очередное проклятие пролетело мимо меня… в Анну, — Гончаров снова закашлялся и потёр грудь, жестом попросив налить снова. — Она больше суток мучилась, Ремус. И никого с нами не было, все погнали Гриндевальда. Я не знаю, что стало фатальным. Может, то, что я всё-таки не был профессиональным акушером, а может, то заклятье… Ванечка родился на закате седьмого. Слабый был, синенький, с таким хохолком на голове, припухшими глазками и носом-кнопкой… Есть не мог, не плакал — пищал, как притопленный котёнок… Но ты не поверишь, Ремус, как мы его полюбили! Та ночь, когда мы всеми силами, всей нашей магией тянули сына, стала для нас самой страшной и самой прекрасной в жизни. И знаешь, что самое страшное? — Гончаров, сгорбившись, отвернулся к холодному камину. — За час до рассвета нам показалось, что Ванечка будет жить. Он поел, открыл свой правый глазик; мне даже показалось, что он мне улыбнулся, прежде чем заснуть… и в семь часов пять минут утра он перестал дышать, и я не смог ему помочь, хотя я мог и не раз спасал в разгар битвы и своих и простецов. И наш мир, всё, что было между мной и Аней, всё рухнуло. Осталось только горе и жажда. И только эта жажда помогла нам выжить. Аверьян Георгиевич сжал голову руками и сипло застонал. Соловьи всё так же пощёлкивали за окном, но Ремусу показалось в какой-то момент, что патрон сейчас не с ним, в своём доме, по прихоти его матери выстроенном в стиле модерн, а там, в том страшном весеннем дне, который должен был стать самым счастливым. И нет рядом с ним Ремуса, рядом с ним Анна Мороз — не та сильная женщина, директор Колдовстворца, одна из самых влиятельных колдуний в Восточной Европе, а молодая девушка Аня, которой в сорок первом, когда она сбежала из закрытого Колдовстворца и подняла магов на борьбу, было всего семнадцать лет -, и нет уютного кабинета в родной Москве — есть только чужая немецкая земля… и трупик ребёнка на руках. — Я много ошибок совершил в ту войну, — прошелестел маг. — И когда вступил до свадьбы в связь с девушкой на двадцать с лишним лет моложе себя — в своё оправдание скажу, что мы оба потеряли голову от чувств, и очень торопились жить и чувствовать. И когда не смог отправить Аню в тыл, в безопасность. И когда в то страшное утро, когда от нас не осталось ничего и я своими руками, без всякой магии, вырыл могилу своему крохе, оставил её на попечение своего друга, следовавшего за основной армией с полевым госпиталем, а сам рванул за Гриндевальдом. Потому что жадную рваную дыру на месте моего сердца, казалось, могла утолить только его кровь. И я его нагнал к полудню. Глаза Гончарова в полумраке сверкнули каким-то лихорадочным блеском: — Знаешь, Рем, эта ведь была почти дуэль равных. Мы оба были почти без сил, измученные. У меня было преимущество только в моей ненависти, у Гриндевальда — в том, что у него была не только странная палочка, но и перстень. Я даже, не иначе как благодаря этой ненависти, смог его достать только что придуманным проклятьем — я тебе не говорил, что я Мастер проклятий и сглазов? — Ремус покачал головой, и маг дёрнул плечом. — Ну, теперь ты знаешь. Мне осталось всего чуть до победы… Может быть, я бы даже не убил бы его — просто чтобы он помучился, как Аня. Но тогда изволил явиться ОН, ваш британский светоч добра и всеобщего блага, Дамблдор, — выплюнул ненавистное имя Аверьян Георгиевич и сжал руки в кулаки. — Явился, чуть ли не в белой мантии, весь такой чистенький, кроткий и добродетельный, полный сил. Мы с Гриндевальдом смотрелись на его фоне, как смотрятся клячи на фоне арабского жеребца. И этот… пидор этаким небрежным жестом ручки велел мне отойти в сторонку, уступить ему место. Сказал, что он должен выиграть эту дуэль, нёс какую-то чушь про всеобщее благо и силы добра и света… Клянусь, я покосился на Гриндевальда — даже он ошалел от такого пафоса своего старого приятеля. Поэтому может, от неожиданности, — хотя я тешу себя надеждой, что на него ещё и начало действовать моё проклятье — но он не смог отбить атаку Дамблдора. И ведь заклятье было пустяковое, разоружающее… Хлопнула входная дверь особняка. — Анна пришла, — Гончаров с силой растёр лицо руками, — больше мне нечего сказать тебе, Рем, про тот день. Кажется от всех эмоций и усталости я просто рухнул, а может на меня и заклятьем каким подействовали… А когда я пришёл в себя, Дамблдор всю победу над Гриндевальдом присвоил себе. Вы в Британии его за это обожаете, а вот в Европе к нему отношение куда более прохладное. Он и место Председателя в МКМ получил только из-за того, что казался нейтральным и на фоне обострившихся отношений США И СССР казался лучшим вариантом. Но это ты можешь в книгах прочитать. Теперь ты понимаешь, почему я так ненавижу Дамблдора почти также сильно, как Гриндевальда, сильнее всех в нашей стране? — Ремус кивнул. — Гриндевальд убил моего сына. А Дамблдор плюнул мне в душу и в сердце, мне и всем русским, когда не отдал нам своего бывшего любовника. — А когда же вы помирились? С Анной Васильевной? — Ремус вспомнил слова домового. — А это, — Аверьян Георгиевич опёрся на него и пожал руку, — уже совсем другая история, такая же долгая, а нам завтра рано вставать. Завтра будет парад на Красной Площади, тебе будет интересно… А, и ещё, — маг покосился в сторону прихожей и прошептал на ухо Ремусу, — Анна не помнит, как Ваня умирал. Она вообще смутно помнит то, что было после родов — была на грани горячки… Не напоминай ей, хорошо? И спасибо тебе, друг мой. Мне впервые стало так хорошо… Ремус просто молча кивнул, поклявшись самому себе, что эту историю из него не вытянуть даже Веритасерумом. Оборотень слишком ценил такое доверие.***
— Ух! — мокрая взъерошенная голова Марка показалась в лунной дорожке на воде. — Рем, греби сюда! Здесь ключ бьёт холодный — бодр-рит! После огонька-то, а? До этого они с Бессоновым и Падориной прыгали через костёр. Серафима почти сразу же отделилась от них, уйдя искать какой-то цветок, а Марк утянул Рема в речку — чтобы, по традиции, в ночь на Иванов день очиститься не только огнём, но и водой. Идти пришлось далеко — купаться хотелось не им одним, а раздеваться при всех оборотни немного стеснялись — Ремус стеснялся шрамов от Сивого и себя самого, а Марку было неловко ловить взгляды на своей ноге, которую ему в детстве собирали по кускам в самом прямом смысле, той самой ноге, которой он попал в капкан. — Можно подумать, я тут засыпаю, — фыркнул Ремус, подплывая поближе и вздрагивая от холода. — Ну тебя! Я лучше поплыву, где теплее. — Неженка британская! — беззлобно сверкнул улыбкой оборотень. — Как же ты в Шотландии зимы переживал? Люпин в ответ молча перевернулся на спину и уставился в бархатное небо с немного кособокой луной, пытаясь найти знакомые со школы созвездия. В голову врезалось что-то жуткое и лохматое, и Ремус чуть не ушёл под воду от испуга и перевернулся, уткнувшись носом в жутко лохматый венок со свечкой посередине. Раздраженно фыркнув, отпихнул странный плотик от себя подальше, где плыла целая флотилия его собратьев. — Зря, — Марк проводил венок взглядом. — Ты не знаешь, что девушки с помощью венков сегодня, на Ивана Купалу, не только гадают, но и ищут жениха. Мол, если парень подберёт венок, то всё. Не хочешь остепениться? — Мне говорили, что женихи с невестами обмениваются венками. — И это тоже, — Марк задумчиво проводил взглядом стайку девушек в безразмерных белых рубахах, пробежавших по берегу вслед за венками. — Слушай, мне кажется, или они по твоим вещам протоптались? — По твоим тоже, — «утешил» его Рем, подплывая к берегу. Марк только фыркнул, с хрустом потягиваясь и дрыгая больной ногой, Ремус невольно завис, любуясь им. Марк почему-то завис тоже. Очарование момента сломало ехидное покашливание: — Какова красота. Вы такие сладкие, я прям не могу. — Серафима! — Серафима! — О, вы даже говорите хором уже, прелесть какая, — судя по всему, пережившую не очень удачное замужество зельевара с двумя непонятными вениками в руках не смущало ничто — даже то, что перед ней стоят голыми двое мужчин. — Вот вам, для полноты картины. Пахнущие папоротником веники безапелляционно впихнули в руки оборотней. — Это что, венок? — в ужасе спросил Марк, оглядывая подарок. — Венок, — беззаботно улыбнулась Серафима, — из папоротника — увы, цветка я в этом году не нашла. И тьфу на тебя, противный, если ты решил, что я намекаю тебе на что-то. Я вами, мужиками, по горло сыта. — И зачем тогда? — Мне кажется, что твой венок очень подойдёт Марку. А его венок — тебе, — Падорина коварно улыбнулась, наблюдая за их вытягивающимися лицами. — Вы серьёзно думали, что это незаметно? Обменивайтесь давайте, голубки.***
Осенью из Англии пришли тревожные вести. Волдеморт пошёл в разнос, и сейчас, не находясь в гуще событий, Люпин подозревал, что за Тёмным лордом сверкают очки-половинки. Аверьян Георгиевич тоже хмурился, читая письма от Флимонта Поттера и сына своего старого приятеля, некоего Антона Долохова. — У меня плохое предчувствие, — пробормотал он однажды, под осенний вечерний дождь и потрескивание камина меряя шагами ковёр в гостиной. — Мне кажется, что с Антоном что-то случилось. Я уже пожалел, что позволили ему вслед за старшим братом отправится в Англию. — Зачем, если не секрет? — спросил Рем, открывая письмо от Лили. — Зачем понесло Тараса туда, я не знаю, — вздохнул маг, — а вот Антон служит в СУМРАКе. В Первом управлении. Оборотень поёжился. Первое управление занималось военной разведкой и контрразведкой. То, что сотрудника этого управления отправили в Англию, не могло означать ничего хорошего. Лили написала, что беременна. Ещё через месяц пришло известие о гибели старших Поттеров.***
После зимних праздников они узнали, что некая Трелони произнесла некое пророчество. Сообщил об этом Долохов, который всё больше тревожил Гончарова. Ремус, посовещавшись с патроном, написал друзьям несколько писем с предложением «погостить» у него. Предложение осталось без ответа.***
На двадцатилетие Гончаров отвёл Ремуса в одну из Палат Мастеров, и через несколько дней взволнованный оборотень надел свой перстень, севший, как влитой. Погладил полированный зеленовато-красный унакит в цепких лапках оправы из золота и улыбнулся чувству удовлетворения.***
Тридцать первого июля Лили и Джеймс стали родителями, Сириус стал крёстным… И Ремус тоже стал отцом примерно в это же время, найдя маленького Эрнста в капусте. В самом прямом смысле этого выражения. Малышу очень не повезло, что именно в тот вечер, когда он с папой, мамой и старшей сестрёнкой гулял по берегу Волги, в опасной близости от них драконоводы потеряли контроль над украинским сталебрюхом, которого переправляли в другой филиал заповедника. Малышу повезло, потому что его мама заметила опасность достаточно вовремя для того, чтобы спасти хотя бы того ребёнка, которого держала в тот момент на руках, и какой-то стихийной магией отправить его подальше от беды. Ещё больше ему повезло, что он оказался именно на том поле, по краю которого в тот момент шли оборотни вместе с Серафимой — ей захотелось лично собрать какие-то травы, растущие рядом, и в процессе выяснилось, что Ремус никогда не видел капустного поля. Вот они и пошли смотреть, восполнять пробелы в его кругозоре… Шок, который испытала троица, найдя маленького зарёванного мажонка одного среди капусты, не поддаётся описанию. И если тем вечером, когда они его только нашли, Ремус ещё смог бы расстаться с мальчиком, то уже на следующее утро, когда они уже нашли о нём хоть что-то… Это было выше его сил. Эрнст, казалось, тоже не желал расставаться с добрым дядей и всеми силами вырывался из рук как социальных работников, так и тётки по отцовской линии. а под конец и вовсе разревелся так, что дрогнули даже самые суровые сердца. Тётка, надо сказать, даже с радостью подписала отказ от опеки — у неё было шестеро своих, родных, и уж племянник был ей как-то не к спеху. А неожиданно растрогавшийся Гончаров помог сделать так, чтобы опека досталась именно Ремусу. За всеми этими хлопотами — шутка ли, внезапно стать отцом почти что двухлетнего мага — Ремус как-то упустил, как изменились письма даже от Сири и Лили. А осознав это к зиме — схватился за голову. Поделился подозрениями с Аверьяном Георгиевичем. Тот, обдумав это, схватился уже за пузырёк с Успокоительным бальзамом авторства Падориной. — Идиоты! — бушевал маг в своём кабинете. — Малолетние дебилы! У них маленький ребёнок, какого хрена они там сидят яйца чешут?! Рем, ты же писал им, чтобы они к тебе приехали? — Писал, да не ответили. — Пиши ещё! — Гончаров рухнул в кресло. — Пиши, пускай бросают всё, берут в охапку Гарри и едут сюда! Уж если им так приспичило играть со своим Тёмным Лордом в прятки, так пускай прячутся в России! У нас даже без всякой магии можно спрятаться так, что хрен отыщешь. — Заодно от Дамблдора подальше будут, — пробормотала Анна, накапывая бальзам и себе. Сириус и Питер на письмо не ответили. Следующее письмо пришло от Лили — с согласием и хорошо читаемым облегчением, что хоть кто-то понимает её сомнения и тревоги. Последнее же письмо, от Джеймса, разрушило все их надежды. Он отказался приехать. И запретил писать Лили. Потому что Ремус — трус и предатель и ничего не понимает. А вот он, Джеймс — герой и стоит «на передовой в борьбе Тёмными Силами». И уж наверное Дамблдор лучше знает, как защищаться, если на тебя и твою семью охотится маньяк, чем какой-то оборотень. И что у Лили просто беспочвенная женская истерика. И что кто такой Ремус, чтобы предлагать его, Джеймса Поттера, законной жене прятаться в «лесах варварской страны». Вот в таком духе было исписано четыре листа. Ремус чувствовал себя грязным и оплёванным. Он хорошо помнил отношение британских магов к себе, но чтобы Джеймс, его друг… — Может, его чем-то обработали? — пытался его утешить Марк, накапывая Умиротворяющего бальзама. Читающий письмо Джеймса Аверьян Георгиевич мрачно покачал головой: — Для начала — его явно мало пороли в детстве. Он у родителей был ребёнком поздним, единственным и долгожданным, вот они его и избаловали; Флимонт сам признавал это… — вспыхнуло зелёным пламя камина. — Анна? Голубь мой, что случилось? Мороз упала в кресло и дрожащей рукой протянула ему письмо: — Получили подарок на праздники… Антон в Азкабане. За убийство каких-то Прюэттов. Пожиратель Смерти… Оборотни переглянулись. Ремус моментально пододвинул свой нетронутый стакан с бальзамом Анне Васильевне, а Марк стал накапывать порцию схватившемуся за грудь Гончарову. Наступило страшное, тревожное затишье, и единственным утешением для обитателей и гостей особняка был маленький Эрнст, переставший плакать по ночам и с воодушевлением исследовавший окружающий мир.***
— Аверьян Георгиевич! — Ремус заколотил в двери хозяйской спальни. В спальне что-то упало и, кажется, выматерилось. — Что случилось? — распахнувший дверь Гончаров в халате и с встрёпанными усами в ступоре посмотрел, как Марк с одним открытым глазом привычно уже отсчитывает капли бальзама для трясущегося Ремуса. — Кто бы знал, Рему сова среди ночи прилетела, он письмо прочитал и к Вам побежал… Вот только не надо Вам пока читать, — оборотень выхватил из рук мага злополучное письмо, — двоих сразу я не смогу успокоительным напоить. Пей, Реми… — От Макгонагалл… — просипел Ремус, отталкивая стакан в сторону Гончарова, — Вчера, на Хеллоуин… Волдеморт нашёл их, Лили и Джеймса… Пришёл за Гарри… Аверьян Георгиевич не стал отказываться от успокоительного и всё-таки выхватил письмо, жестом призвав из спальни пенсне: — Так… Нарушенный Фиделиус… Блэк — предатель… — Ремус снова задрожал, и Марк поспешил накапать ещё бальзама. — Так… Тёмный Лорд пал от… чего? От какой такой силы любви? Так, ладно… Та-а-ак, — уже угрожающе протянул маг. — Ремус, тебе Лили рассказывала про свою сестру, некую Петунию? — Рассказывала, но они были не в ладах… А что там, я не дочитал… — А ничего хорошего. Твоя учительница пожаловалась, что Дамблдор с какого-то перепугу решил, что Гарри будет в полной безопасности в доме, цитирую «самых ужасных и отвратительных магглов, которых я когда-либо видела», которые ничего не смогут противопоставить магии. Так, ребята, мне надо подумать. Отчаянно зевающий Эрнст показался из-за двери своей комнаты в обнимку с плюшевым волчонком и прошлёпал к Ремусу, тут же подхватившему его на руки. — Так, — Аверьян Георгиевич прокрутил на пальце свой свинцовый перстень с адуляром. — Мне нужны: два дня как минимум, вы двое, Анна и ещё кое-какие старые связи. — Что делаем, сэр? Гончаров лихо подкрутил ус: — Крадём Гарри Поттера из-под носа Дамблдора. Вы со мной? Повеселевшие оборотни переглянулись, и за них ответил маленький Эрнст, встряхнувший светлыми кудряшками и звонко выкрикнувший: — Дя!