Другая ночь

За медицинские консультации спасибо Sowyatschokу.

«Газета — развлеченье! Газета — наказание! Газета — состязанье! Газета — чистый лист! Родись за час до родов, Женись за час до свадьбы, Умри за час до смерти, Тогда ты — журналист!» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень», 1987 год. «На шумном карнавале»)

Ребушинский выскочил на них прямо из-под арки, на ближних подступах к редакции. И замер, явно раздираемый самыми противоречивыми чувствами. В маленьких голубых глазах воссияло неистребимое любопытство — как же, вот она, самая интересная, самая скандальная ныне пара Затонска! Голову в плечи вжал застарелый страх перед полицейским, который особого почтения к прессе никогда не питал, а уж если дело касается его личной жизни… При этом лицо журналиста, круглое, румяное, лоснящееся, вдруг приняло выражение мечтательное и печальное. Потому что личной жизнью сыщика была дочь Марии Тимофеевны Мироновой, — женщины абсолютно недоступной, но от этого не менее талантливой и прекрасной. Подходящий момент для того, чтобы улизнуть, был упущен. — Господин Ребушинский, добрый день, — поприветствовал журналиста Штольман, — мне необходимо задать вам несколько вопросов. — Нам… необходимо, — уточнила Анна Викторовна, — здравствуйте, Алексей Егорович. Тот прищурился, и с деланной покорностью вздохнул: — Я весь внимание… — Семь лет назад здесь, в гостинице, умерла женщина, Габи Николаевску, — сразу перешел к делу Штольман, — вы наверняка интересовались этим случаем? — Почему вы в этом так уверены? — разыграл изумление Ребушинский. Сыщик широко улыбнулся: — Потому что вы всегда все знаете! «Даже то, чего нет» — добавил он мысленно. Однако, непроизнесенное окончании фразы точно повисло в воздухе. — Яков Платонович, — Анна с некоторым укором посмотрела на Штольмана, и крепче взяла его под руку. Он слега притушил улыбку. В конце концов, за доктора Миронову во время эпидемии заступился именно «Затонский Телеграфъ». — А зачем вам нужно это дело… из прошлого? — двинулся в наступление журналист. — Оно может быть связано с настоящим, — коротко ответил Штольман. — А сведениями о настоящем вы со мной поделитесь? — вкрадчиво спросил Ребушинский. Сыщик снова усмехнулся, но промолчал. Журналист же, наученный горьким опытом ждал конкретных фактов — или хотя бы обещания их предоставить. Первой не выдержала Анна: — Алексей Егорович, ну помогите нам, пожалуйста! От этого жизнь человека может зависеть! Пометавшись между ее сердито-умоляющим взором, и колючим взглядом Штольмана, Ребушинский выбросил белый флаг. — Что же, хорошо… Значит, кто такая Габи Николаевску вы не знаете? — В нашей картотеке о ней сведений нет, — пожал плечами сыщик. — А Габриэлла Мирани? — точно выкладывая козырную карту, торжествующе произнес журналист. Анне это имя не говорило ровным счетом ничего. В отличии от мгновенно подобравшегося Штольмана. — Оперная певица, — произнес он, — молодая, но была уже довольно знаменита. Семь лет назад… На пару секунд сыщик замолк, а затем медленно продолжил: — Семь лет назад она умерла в Петербурге, после внезапной простуды. Ребушинский важно кивнул: — Как вы понимаете, столь обыденную причину пришлось придумать. На самом деле Мирани приехала тогда в Затонск, чтобы избавиться от… ммм… одной маленькой проблемы, — он с некоторым смущением покосился на Анну, — я надеюсь, вы понимаете, что я имею ввиду. — Понимаю, — спокойно сказал Штольман, — дальше. — Дальше… Дальше все пошло не так, как планировалось. Видимо, у Мирани окончательно расстроились нервы, и после того, как … проблема разрешилась, дама покончила с собой. Я, конечно, быстро сообразил, кто она такая, — самодовольно признался Ребушинский, — и написал сенсационную статью, но… — Зачем? — неожиданно резко спросила Анна. — Что?! — вытаращил глаза сбитый с толку журналист. — Зачем было делать из ее смерти сенсацию? Беда, или вина, но ведь это было горе! Ее горе… И наверняка чье-то еще! Ребушинский с сожалением повертел головой, явно удивляясь тому, что кто-то может не понимать очевидного. — Людям, Анна Викторовна, всегда интересны такие вещи. Они имеют право знать. — Какая им разница?! — в голосе Анны звучал уже настоящий гнев, — чем это поможет? — Вы напрасно сердитесь, — примирительно сказал Ребушинский, — я ведь так и не напечатал ту статью… — Думаю, не потому что в вас заговорила деликатность, — холодно заметил Штольман, незаметно пожимая Аннину ладонь, — вам ведь намекнули, что делать этого не стоит, верно? — Верно, — журналист развел руками, — у Габриэллы Мирани были весьма влиятельные покровители. Ее тело сразу после вскрытия увезли в Петербург, и там уже объявили, что певица скончалась от последствий тяжелой инфлюэнцы. — А почему для решения своего вопроса Мирани выбрала Затонск? — поинтересовался сыщик. — Так ее импресарио, Ртищев, был отсюда родом, и знал, к кому можно обратиться за помощью в таком деле, — поделился журналист, — разорился из-за этой истории, бедняга. Габриэлла должна была ехать в заграничное турне, но увы… Теперь он служит здесь, в уездном театре. — Адрес Ртищева знаете? — быстро спросил Штольман. Ребушинский выпалил название улицы, и только потом сообразил, что вполне мог поторговаться. Но было уже слишком поздно. Алексей Егорович надулся, и сердито засопел, глядя исподлобья на коварного сыщика. — Яков Платонович, я с вами, — начала Анна, и вдруг пошатнулась, ощутив знакомую боль в солнечном сплетении. … Комната, оклеенная афишами, подзеркальный столик, заваленный программками и открытками. Чья-то рука тяжело ложится поверх, пальцы судорожно сжимаются… Человек, задыхаясь, пытается ухватиться за что-то, но не находит опоры. Шелестя, бумаги скользят по столу, и летят вниз, сухими листьями осыпая скорчившегося на полу мужчину… — Аня! Штольман удерживает ее, прижимая к себе. Анна открывает глаза, стараясь отдышаться. Перед ней на фоне арки появляется призрак. Довольно молодой крепкий мужчина, со следами былой красоты и вальяжности на лице, в рубашке и сбившемся жилете. — Господин Ртищев? — Анна с трудом разлепляет непослушные губы. — Анна Викторовна, к вам пришел дух? — подскакивает к ней позабывший все обиды Ребушинский. И тут же делает шаг назад, потому что прямо у его ног недвусмысленно втыкается трость Штольмана. — Он умер, — Анна медленно переводит на сыщика все еще потусторонний взгляд, — только что… *** Обстановка квартиры Ртищева в полной мере воплощала театральные блеск и нищету. Потертые бархатные портьеры, изрядно поцарапанная мебель «под старину», афиши на выцветших обоях — как безвкусно-аляповатые, так и небесталанно оформленные. Еще не остывшее тело бывшего импресарио лежало рядом со столом, в окружении рассыпанных бумаг — почтовых карточек, программок, билетов… — Он еще с утра плохо себя почувствовал, — рассказывала пожилая служанка, тяжело вздыхая, — за доктором уже хотела бежать, да не успела… — А на что жаловался? — спросила Анна, приседая рядом с трупом. — Озноб у него начался, затошнило, а потом и вовсе рвать стало, — добросовестно стала перечислять старушка, — дышать, говорил, тяжело, и вкус в рту мол, неприятный… — Что он ел сегодня? — прервал ее Штольман. — Так ничего почти… Чай пил. Служанка кивнула на столик у окна, где все еще стоял чайный прибор, и лежала открытая коробка шоколадных конфет. Сыщик аккуратно взял ее в руки. С крышки призывно улыбалась черноглазая кудрявая красавица. — «Кармен», — задумчиво произнес Штольман, — в Затонске такие, кажется, не продают? — Так господину Ртищеву много подарков присылали, да привозили, — старушка словно бы обиделась за хозяина, — он личностью известной был, кассир в театре! И билеты через него, и всякое прочее… Кто ж отблагодарить не захочет? — Ну, а эту коробку он когда получил? — спросил сыщик. — Вчера вечером… — Записка была какая-нибудь? Кто прислал? Служанка опять вздохнула: — Ничего не было. Просто в бумагу упаковано, да лентой перевязано. Посыльный сказал, что мол, для господина Ртищева… От дамы, небось. — Упаковку найдите, если она еще в доме, — велел Штольман. Едва за служанкой закрылась дверь, Анна подошла к нему, и осторожно тронула за руку: — Вы думаете, его отравили? Симптомы очень похожие. — Да, — кивнул сыщик, — шоколад и остаток чая заберем с собой. Получается, яд он мог получить только через них… — «Кармен», — Анна повторила вслух название конфет, и вдруг нахмурилась. Обернулась, скользнула взглядом по висевшим на стене афишам. Замерла, глядя на одну из них, довольно старую, успевшую пожелтеть. Стройная девушка в испанском костюме гордо смотрела на зрителей через плечо. Штольман быстро шагнул вперед, отодвинул край соседней афиши, которая мешала прочесть подпись. — «Партия Кармен — г-жа Габриэлла Мирани», — прочитал он. — Я знаю ее, — голос Анна дрогнул, — ее дух вот уже несколько дней приходит ко мне, и просит спасти… господина Клюева. — Так, — нахмурился сыщик, — значит, господин Клюев замешан здесь не просто как хозяин дома, купленного Вернером. — Габи говорит, что это не он! — Что именно — не он? — попытался уточнить Штольман. Прозвучало, видимо, слишком резко. Анна беспомощным жестом обхватила себя за плечи: — Я не знаю… Но раз его надо спасти, значит, он не убийца, а следующая жертва? — Господина Тобольцева нас тоже просили спасти, — уже мягче напомнил сыщик, и коснулся ее судорожно стиснутых пальцев, — от участи убийцы… «Нас»… От этого слова, которое делало их единым целым, сразу стало теплее. Чтобы не происходило в мире, она и Штольман — вместе. Не только в любви, но и в работе. Их дело — оправдать невиновных и восстановить справедливость. Чего бы это ни стоило. — Я передала ее слова Андрею Петровичу, когда он заходил к дяде, — призналась Анна, — но он сделал вид, что не понимает, о чем речь. — Значит, будем выяснять, как связаны Клюев и Габриэлла Мирани, — подвел итог сыщик, — только не вздумайте больше его расспрашивать в одиночку! Опять сердится. Но это не страшно. Особенно если просто обнять. А ей почти всегда хочется его обнимать. Это придает силу. Обоим. Анна повернулась, обхватила его руками, прижалась щекой к плечу. Сердце при этом, как всегда, пропускает удар, не веря, что подобное вообще возможно. И тем не менее… Интересные все-таки у них свидания — то и дело рядом с трупом. В кратких перерывах между логическими построениями и вызовом духов. Без цветов, зато с конфетами в качестве возможной улики. Вот какой девушке это может нравиться? Только необыкновенной и единственной Анне Викторовне. С улицы доносится шум — приехала полицейская повозка с городовыми и Коробейниковым. А еще… — Вот и господин Ребушинский пожаловал, — усмехнулся сыщик, выглянув в окно. — Опять ему… сенсация, — сердито прошептала Анна. _____________________________ Продолжение следует.