"Сволочи"

*** Нас с братишками называют — сволочи. Помилуй Бог, ну какие из нас сволочи, мы такие же дети, как и вы. Может нам чуть меньше повезло в жизни, чем вам, но мы цепляемся за нее из последних сил когтями и зубами. А разве вы поступили бы иначе? Всем хочется жить, и мы не исключение. Мы дети, просто дети. Сломанные игрушки в безжалостных руках взрослых детей. У их игр свои правила, хотя мне кажется, их на самом деле никогда не было, и нет. Борьба за выживание, естественный отбор, если хотите. Более сильный пожирает более слабого. В этой непонятной мне взрослой игре погибла вся моя семья. Все, кого я любил и знал. Они даже не пожалели мою маленькую сестренку, а ведь ей еще не исполнилось и четырех лет. Голубоглазая малышка с непослушными прядями, как пружинки, торчащими в стороны, и ямочками на щеках, когда она заразительно смеется — мне она часто снится в моих кошмарах. Наш клан пожрали, испепелили, стерли с лица земли. Нам было страшно, очень страшно. Троим маленьким мальчишкам, испуганно жавшимся в темном углу, единственные оставшиеся друг у друга. Глупо было надеяться, что нас не заметят. Я в ужасе крепко зажмурил глаза, когда горячее дуло пистолета обожгло мне щеку, он пах порохом и смертью. Мне было страшно, а сердце грозило разбить грудную клетку. Я понимал, что нас наказывают, но за что? Я же еще совсем маленький, и ничего им не сделал плохого… Неожиданно ствол исчез, и меня рывком поставили на ноги. Они дрожали и отказывались подчиняться. Я получил звонкую оплеуху, заставившую меня слушаться и, наконец, раскрыть глаза. Мир расплывался передо мной маревом — тонкая пленка воды сделала его размытым и нечетким. Я отчаянно вытер глаза кулаком, сгоняя непрошеные слезы. Мои друзья были живы, и я, наконец, смог выдохнуть. Но то, что последовало потом…. Лучше бы они тогда убили нас. Может тогда , у них появился шанс остаться не отомщенными? Но мы живы. Мы сломлены, но живы. Нас не били, не издевались над нами, если это можно так назвать… Мы просто стали подопытными крысами. Привязанные к кушетке плотными кожаными ремнями, делающими невозможным пошевелить ни рукой, ни ногой. Я помню свое первое невозвращение. Боль была настолько адской, что я за считанные секунды сорвал голос и мог лишь хрипло сипеть. Мои кости ломались, и мне казалось, что я слышу их хруст. Лекарство, пущенное по венам, огненной лавиной растекалось, сжигая меня изнутри. Я извивался, выгибался дугой, мое тело предало меня. Пальцы судорожно вцепились в края кушетки, сдирая обивку… А толстый доктор в очках стоял рядом и спокойно что-то записывал в блокнот. Как же я ненавидел его в тот момент! Не будь оков на моих руках и ногах, я бы зубами разорвал его глотку, напился его теплой кровью. Но что я мог сделать, маленький, беспомощный, совершенно обессиленный после проведенных процедур? Я не мог спать — я боялся, что они снова за мной придут. Я не мог есть — меня тошнило и рвало. Я не мог видеть своих друзей — я до ужаса боялся снова увидеть черные круги на обтянутом кожей лице Чикусы и кровавую повязку на бледном личике Мукуро вместо правого глаза. Но, как ни странно, именно этот тонкий, нескладный мальчишка и стал нашим спасением. Однажды он сам пришел ко мне, таща за руку Чикусу, который слабо упирался. Его голова была перебинтована, видимо, он опять пытался избежать болезненных процедур. Из нас он был самым тихим и замкнутым, мог часами сидеть в уголке, задумчиво крутя свой йо-йо — единственную уцелевшую игрушку, оставшуюся из прошлой жизни. Мукуро загадочно улыбался. Но мне не нравилась его такая улыбка, уж больно она походила на оскал. Со словами: «Смотрите!» — он сорвал повязку с лица. Но вместо ожидаемого провала в глазнице мы узрели что-то еще более непонятное и от того мерзкое. Его глаз был на месте, но он налился нездоровым кроваво-красным цветом. Казалось, еще секунда, и он прорвется, выплеснется фонтаном крови. Зрачка тоже не было, на его месте был незнакомый мне иероглиф. Это было невероятно, но все же так. Сначала мы отшатнулись от него, уж больно пугающее зрелище для семилетних детей, но любопытство все же побороло чувство страха, и мы потихоньку приблизились к нему. Мукуро все это время стоял не шелохнувшись, и продолжал улыбаться. Мне было дико страшно, но словно какая-то неведомая сила тянула к нему. На миг мне даже показалось, что моей головы коснулась тяжелая ладонь отца, и я словно наяву услышал его голос: «Иди, не бойся». Я с удивлением посмотрел на своего друга.  — Ну что же ты, трусишка? — проговорил он голосом моего отца. Я моргнул… И увидел его. Живого и здорового, каким я его помнил в свои неполные шесть лет.  — Папа, папочка… — прошептал я, чувствуя, как по щекам катятся непрошеные слезы. Но, в тот же миг увидел хохочущего Мукуро.  — Будь ты проклят, Рокудо! Будь ты проклят! — накинулся на него я с кулаками. Я уже почти успел схватить его за ворот футболки, как неожиданно пол подо мной провалился, и я с громким воплем стал падать в горящую пропасть. Казалось, я чувствую нестерпимый жар огня, опаляющий мое тело, запах серы раздирал кашлем легкие и горло — еще секунда и мне конец. Я крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, оказалось, что я сижу на коленях перед Мукуро, тяжело дыша и кашляя.  — Успокоился? — спросил он с неизменной ухмылкой. Теперь в тонком, аристократичном лице не было страха, только сила и уверенность.  — Как? Как ты сделал это? — только и мог спросить я, опасаясь снова нападать.  — Их опыты. Что-то пошло не так. И однажды я понял, что могу управлять ими. Они как куклы, теперь во всем мне послушны.  — Врешь ты все, — проговорил тихим и спокойным голосом Чикуса, все это время сидевший на кушетке и ловивший бьющийся о стену йо-йо.  — Ты мне не веришь? — нехорошо прищурился мальчик.  — Нет. Докажи мне! Пусть вон тот толстый здоровяк перережет себе горло, — проговорил он, не отрывая глаз от игрушки. Я поднял глаза, и увидел, как к нам приближается мой док с перекошенным от ярости лицом. Нам не разрешалось собираться вместе. Он быстрым шагом подошел к двери и рывком распахнул ее, глядя на нас. На секунду он словно замер в нерешительности, а потом, развернувшись, пошел в противоположную от нас сторону, к столу, где лежали различные приборы. Он сосредоточено их рассматривал, пока на его лице не появилась радостная улыбка. В руках он держал остро заточенный скальпель, весело поблескивающий под светом лампы. Не переставая улыбаться, он повернулся к нам и с силой прижал его к своей шее. Я видел, как мякоть упруго поддалась давлению, оставляя на жирном теле отпечаток. Из-под острия показались капельки крови, и я не смог справиться с тошнотой, отвернулся, а через несколько секунд услышал, как что-то тяжелое рухнуло на пол… Страх сковал каждую клеточку нашего разума. Теперь мы чувствовали СИЛУ этого маленького и опасного существа. А он стоял и улыбался, как ни в чем не бывало. Ангелок. С дьявольской улыбкой. — К-как же так? — бледнея, спросил Чикуса. — Я умер. И попал в ад. — Не может быть! — перебиваю его. — Дети не могут попасть в ад! — А я смог. И снова эта его улыбка. Хочется сорвать ее с губ и втоптать в пол. Но понимаю, что мне это не по силам. Хочется быть животным: сильным, ловким, грациозным, что-бы опередить любое его движение. Делаю резкий рывок вперед и бью наотмашь лапой по лицу. Стоп, лапой? Смотрю с недоумением на свои руки. Обычные детские ладошки. А Мукуро вытирает с лица кровь. На его щеке как кровью высечено пять полос, какие могла оставить кошка или тигр острыми и опасными как бритва когтями. — Видишь, и тебе кое-что перепало, — говорит он. — Ну, а ты, Чикуса? Мальчик не смотрит на нас, продолжая вбивать свое йо-йо в стену, оставляя в ней глубокие вмятины. — О-о-о! — уважительно говорит он, теперь понятно. Повинуясь наитию, мы становимся рядом с ним, чувствуя в нем вожака. Молчим. Каждый из нас вырос, и хотя вы этого не видите — мы уже идем за вами. Маленькие дети сегодня будут играть во взрослые игры.