***
По средам к Чонину приходил Джисон, он учил его играть на гитаре и всем песням, которые знал. Разучивали Бритни Спирс, Хан был просто в восторге. Казалось, что в мире не было людей, помешанных на музыке больше, чем эти двое. Они любили всё: от популярных сейчас попсовых песен до старых и скучных гитарных баллад. Иногда Джисон приносил свои. Он хорошо сочинял музыку. — Я, знаешь, раньше думал, что могу стать музыкантом, а сейчас учусь в сраном юридическом колледже, в который меня отправили родители. Подростковый Джисон не простил бы мне этого. Чонин смеётся: — Ты все еще можешь играть после того, как отучишься. — Ага, в каком-нибудь паршивом клубе после нудной смены с девяти до пяти. — Это звучит не так отстойно. Будь ты музыкантом, кто знает, может сторчался бы… — Эх, Чонин-и, ты ничего не понимаешь в этой жизни, — Джисон потягивается и отставляет гитару в сторону, — Может, мне было суждено стать музыкантом и сторчаться? Или убить себя из ружья в двадцать семь. — Прямо как Курт Кобейн? — В точку. А теперь давай, сыграй ту песню про крысу в клетке. — Та, которая про пулю с крыльями бабочки? — Да, у тебя отлично выходит. И поешь ты хорошо, правда. — Джисон, я пою в церковном хоре уже девять лет, конечно я хорошо это делаю. — Меньше болтовни, больше дела, — перебивает Джисон и протягивает гитару, — Спирс доучим позже, сейчас спой мне. Я очень люблю эту песню. Чонин что-то мычит в ответ и пытается вспомнить нужные аккорды, выходит не с первого раза. Но поет он действительно хорошо. И они тусуются до самого вечера, поют, много болтают, и Джисон делится чем-то личным. Чонин не может сдержать улыбки, он чувствует себя важным, и ему кажется, что у Хана краснеют щеки, он читал об этом в книжках. Когда люди смущаются — щеки краснеют в первую очередь. И иногда уши. — Ты знаешь Минхо? Твоя мама запрещает тебе с ним общаться, -неуверенно говорит Джисон, — Он поет с тобой в хоре. — Минхо? Знаю, — Он определенно не понимает к чему клонит Джисон своим этим заговорщески-тихим голосом. Минхо и правда был единственным, с кем мама запрещала общаться, но Чонин — сплошной комок дружелюбия. «Грязный гей, который имеет совесть ходить и петь в церковь!» — так говорили о нем люди, а церковнослужители старались не обращать на мальчишку внимания. В этом небольшом городке не любили тех, кто отличался от них. И Чонина тоже не любили. В школе ребята кидались мусором и кричали обидные слова вслед, несколько раз выбрасывали вещи. Мама называла их жуками, и он соглашался. Наверное, они и правда жуки. Девочки были приятнее, они никогда не говорили ничего обидного и от них всегда хорошо пахло. Чонин мысленно прозвал их божьими коровками. — Я знаю, что ты относишься к нему хорошо и… Боже, почему это так сложно сказать? Словно мне 12, и я рассказываю тебе про свою первую дрочку, — Джисон нервно смеется, Чонин пододвигается ближе. Интересно. — Давай ближе к сути, Джисон. Минхо, да, я здороваюсь с ним каждый день. — С ним больше никто не здоровается кроме тебя. — Я знаю, люди — отстой. Все ребята в церкви думают, что если поздороваются с ним, то заразятся гейством. Будто мы сейчас в пятидесятых или что-то типа. В любом случае… Что произошло? — Он немного взволнован, но больше конечно заинтересован. — Слушай… То, что я тебе скажу, Чонин, — Хан ставит руки на плечи друга и сжимает их с силой. — Пожалуйста, не считай меня отвратительным или грязным, но… Черт, я рассказываю это тебе, потому что доверяю как другу. Мне нравится Минхо, и мы… — Он пытается собраться с мыслями и после недолгой паузы выдает на одном дыхании, — Мне нравится Минхо, и мы занимались с ним сексом в туалете. Два раза. — В каком туалете? — В туалете церкви. — Фу, Джисон, вы отвратительные, после этого я точно не буду ходить туда. Хан смеется, а на сердце становится спокойно. Чонин один из немногих, кто хорошо относится к Минхо. И он рад, что друг не считает его грязным. — Ты и до этого туда не ходил, Чонин-и, продолжим с песнями?***
Чонин трется около входной двери в свой дом, Крис обещал забрать его около шести часов вечера. Они пойдут куда-то в особенное место. «Надень свой самый лучший официальный костюм» — сказал Чан ему на днях, и вот теперь Чонин стоит здесь в нелепых штанах, доставшихся ему от старшего брата, и в белой рубашке. Мама сказала, что он выглядит точно так, словно собирался сегодня жениться. Не хватает только пиджака и бутоньерки. Знакомый голос где-то позади, а вскоре — теплые руки на плечах и звонкий смех. — Рад тебя сегодня видеть, выглядишь отлично. — Так и… Куда ты хотел сходить сегодня? Я даже одолжил брюки у старшего брата ради такого события. Он сказал, что я выгляжу в них хорошо. — Твой брат прав, давай, я отведу тебя к своей машине, об остальном потом. Я оставил ее в паре домов отсюда. — Крис берет Чонина под руку, крепко прижимаясь рядом. Сердцу становится спокойно, а в голове «надеюсь, он смотрит на меня и думает, что я чертовски красивый», правая рука крепко сжимает трость. Они кладут ее на заднее сидение машины. Чонин не знал, что у Чана есть машина — Отцовская, — отмахнулся тот, — Я взял ее у него на один вечер в честь такого. Ты не куришь? — в руках мятая полупустая пачка сигарет. В машине приятно пахнет чем-то арбузным. — Нет, но я не возражаю, если ты… — Хорошо, — перебивает Крис, убирая пачку в карман. Чонин слишком… Он просто слишком. Это не его сестра, которой можно сказать: «А, ты против? Хорошо, тогда я буду дымить тебе в лицо», это даже не Субин, с которым можно, не церемонясь, курить в открытое окно. Чонин просто другой. Это не тот, кого хочется подкалывать, он тот, кого хочется до безумия заобнимать и задавить своей заботой. Он особенный. — Мы едем на концерт классической музыки. Они сегодня играют последний день. — Ты любишь классическую музыку? — Нет, но я знаю, что ее любишь ты. И Чонин проваливается. Проваливается в этот глубокий голос, теплый смех и эту восхитительную классическую музыку. Они впервые держатся за руки, и Крис думает, что хочет поцеловать этого ребенка. Но не решается, поэтому они просто обнимаются. На улицах все еще людно, слишком людно для почти одиннадцати вечера, немного прохладно. Чонин тонет в объятиях, его больших руках, теряется, но чувствует себя до безумия хорошо, так хорошо, что теряет счет времени.***
Все мальчики в церкви одеты одинаково — в нелепых огромных брюках черного цвета и в белой хлопковой рубашке. У Чонина штаны вельветовые, их было трогать приятнее, чем другие, которые предлагал настоятель, пожилой мужчина с голосом, похожим на крики чайки, и рубашка, заправленная в штаны. Он все еще похож на прилежного ученика старшей школы, которую закончил в этом году, ничего не изменилось, кроме отношения ребят из церковного хора. Кажется, теперь они подшучивали над ним больше обычного, но в ход уже не шли грязные консервные банки или палки, из этого выросли, ребята перестали воровать его вещи и выкидывать тетради, но слова ранили сильнее брошенных в его сторону камней, они словно просачивались ему под кожу и оставались там навсегда, не давая забыть. Чонин отвратительный. И они все еще смеялись над его глупым выражением лица. — Эй, ребята, Чанбин рассказал, что видел нашего с каким-то парнем. Держались за руки. Голос Сынмина нельзя спутать ни с чьим другим. Когда он поет, звучит по щенячьи мило, но как только начинает говорить — дикая стая собак. Кто-то смеется, кажется Хенджин. И Чонин не может понять, говорят парни про него или Минхо, но пальцы от волнения сжимают край рубашки, он боится. Боится, что снова отберут рюкзак, снова выкинут важные недешевые книги, снова придется врать маме, боится, что не сможет показать Крису свой альбом с фотографиями. — Тот идиот что ли? — Да, вчера у пекарни, которая рядом с тем большим супермаркетом. Стояли миловались. Отвратительно. Отстойно, они говорят про Чонина. И он сильнее сжимает рубашку, молясь о том, чтобы настоятель пришел как можно скорее. — Еще один педик в нашем хоре, получается? — Надеюсь этот не захочет меня трахнуть. — Сынмин-а, даже я не захочу тебя трахнуть. — говорит кто-то по-кошачьи остро. Чонин сразу узнает в голосе Минхо. — Твое лицо точно заставит любой член упасть. — Иди на хер, Минхо, можешь забрать своего слепыша с собой. Отсосите друг другу, — Выплевывает Сынмин, слова его действительно задели. — О, дорогуша, лучше тебя мне еще никто не отсасывал. — Ты охренел? Или тебя давно не пиздили? — Нет, после твоей подружки Чанбина у меня все еще болят ребра. Кстати, о Чанбине, где вы его потеряли? — Не твое дело, — перебивает Хенджин. Его длинные волосы собраны в хвост сзади, это всегда смешило Минхо и, по секрету, Джисона тоже. Между собой они называли его принцессой. — Иди к своему дружку-педику, можете вместе пообсуждать члены или что вы там обычно обсуждаете. — Поплачь, — смеется Минхо, показывая парням средний палец. Он садится рядом с Чонином, и первые пару минут они молчат. — Так значит, — тихий шепот, — у тебя есть какой-то мальчик? Очевидно, что Минхо сейчас, как лиса, хитрый и заинтересованный, словно собрался разводить сплетни. Вот только разводить их не с кем. — Нет, мы просто… Я не знаю, что между нами. Он водил меня на концерт классической музыки в прошлый четверг, а вчера я просто пришел увидеться с ним, и мы… — он продолжает еще тише, — мы держались за руки и всякое такое. — Ты краснеешь. — А, я… Извини — Ну так что, тебе он нравится? — Мне нравится, как он пахнет. Минхо долго рассказывает Чонину обо всякой ерунде и обещает, что в другой раз угостит его печеньем, — научился печь совсем недавно, Джисон от этого просто в восторге. Он не знает, что «другого раза» не наступит. Через неделю Минхо покончил с собой. Еще никогда Чонин не слышал, чтобы кто-то плакал так сильно, как плакал Джисон на его плече. Дома у него всегда пахло ароматическими палочками, которые продаются в каждом супермаркете за пять долларов, но сегодня нет. Сегодня дома пахло отчаянием и дикой тоской. Джисон, вечно смеющийся и шутящий, не обронил за этот день ни одной шутки, кажется, даже ни разу не улыбнулся. И Чонин плакал вместе с ним, потому что, черт, это очень несправедливо. Смерть забирает только самых лучших. Минхо был словно… Для Джисона этот ребенок был родственной душой, они понимали друг друга с полуслова. И целовались каждый раз словно в последний.***
— Феликс тоже покончил с собой. Его не стало в феврале. — неожиданно говорит Чонин, сидя на деревянных ступенях крыльца. На улице тепло, настолько, что можно носить любимые короткие шорты и футболки с объёмными аппликациями. Крис затягивается сигаретой. Он тоже считает, что жизнь несправедлива. — Таких как он взрослые тоже иногда называют детьми солнца. — Каких? — переспрашивает Чан. — У него был аутизм. Он ненавидел шум, но пел с нами в церкви. Это его успокаивало. И он однажды подрался с Хенджином, потому что тот очень громко смеялся. Феликс был отличным другом. — Почему он… Почему он сделал это? — эта осторожность в голосе… Чан боится, что заденет за живое. — Родители его не любили. Однажды Минхо слышал, как его мама ругалась на него. Что-то вроде «выродок», кажется так она его назвала. В итоге его нашли в окровавленной ванной. Странно, что ему хватило сил. Феликс боялся острых предметов, он даже ножницы никогда не использовал. — Смерть и правда забирает самых лучших. — Да, Джисон сказал то же самое. Чонин молчит, он пытается не заплакать, но это так больно… Так чертовски больно терять близких людей, поэтому он сильнее прижимается к Чану. Они перебрались с улицы на смятую кровать в его комнате, Чонин впервые здесь. И он впервые чувствует чьи-то губы своими. У Чана они сладкие сладкие, у Чонина — соленые от слез. И они целуются бесконечно много, долго, пока у обоих не начинают уставать языки, после этого оба красные и смущенные. В воздухе не витает никаких неловких вопросов, они знали, что это должно рано или поздно случиться. — Через минуту я поцелую тебя еще раз, — тихим шепотом говорит Чан. В соседней комнате его мать, он беспокоится, что та может услышать, и сестра вот вот должна вернуться. Та самая, с холодным голосом и диким запахом жвачки. Но волноваться не о чем, Чонин успел запереть дверь. И ребята снова целуются, медленно и долго, нет никакого места пошлостям или непотребствам, они словно двое потерянных детей, нашедших мечту друг в друге. На это время Чонин забывает, что совсем недавно потерял близких людей, забывает, что где-то там Джисон, забывает о парнях из церковного хора, для него в целом мире остаются только обкусанные сладкие губы Криса, и больше ничего. Реальность жестокая, потому что все хорошее когда-нибудь кончается, поэтому теперь Джисон, чтобы не сойти с ума, почти каждый день тусуется с Чонином. Он пытается отвлечься и забыться. И Чонин, как хороший друг, понимает это. У них была слишком большая любовь. И все тетради Джисона исписаны грустными стихами. Он ненавидел себя сейчас еще больше, потому что не заметил. Минхо ведь… Он всегда был большим комочком любви и улыбки рядом с ним, смеялся, хорошо целовался, а потом просто взял и покончил с собой. Вместо прощальной записки он оставил только воспоминания в сердце и нелепую синюю футболку, которую бесплатно выдавали волонтеры в честь предстоящих выборов пару лет назад. Она даже не пахла им, но в воспоминаниях все равно всплывали нужные образы. Красная помада, которой Минхо часто красил губы, чтобы покрывать лицо и шею Джисона забавными отпечатками, его взгляд, наполненный любовью, вкус такого же красного, как и помада, языка, каждый чертов секс с ним… Джисон теперь тоже ненавидел себя и хотел умереть, но думал о Чонине. Ребенок потерял слишком много друзей за этот год. — Я думаю, что Минхо может приходить к тебе призраком. — Думаешь, призраки могут быть геями? — Я… Не знаю. Могут ли вообще призраки быть? И Джисон улыбается впервые за этот день. — Минхо чуть не бросил меня, когда мы только начали встречаться, потому что я потратил почти все свои месячные деньги на татуировку и блок сигарет. Почему вообще твоя мама разрешает нам с тобой водиться? — Без понятия, — Чонин двигается ближе, — Странно, что ты ей нравишься больше, чем Минхо. Минхо ведь… Он был образцом приличия, хорошо учился, пел в хоре, был вежлив с преподавателями. — У него всегда были эти выглаженные дурацкие рубашки, раньше он был похож на задрота ботаника, Чонин-а, почему твоей маме я нравлюсь больше? У меня крашеные волосы и проколоты уши, это я одеваюсь в стиле «о, ты же педик?». Люди такие, блять, жестокие, они забрали его у меня. Чонин молчит. Он не знает, что сказать. Он не знает, почему его маме так не нравился Минхо, он даже не знает, что это за стиль такой «о, ты же педик?», поэтому просто крепко прижимает к себе друга и чувствует, как начинает плакать. Это тяжело. Всегда тяжело терять близких людей, но для Джисона это тяжелее вдвойне, — первая любовь. Минхо был открытым геем, все ребята в школе знали об этом, а Джисон просто мальчик, который запутался. Они впервые официально познакомились в туалете во время школьной рождественской вечеринки, оба тогда учились в восьмом классе. Джисон пытался покурить в полуоткрытую форточку, а Минхо просто заебался. В тот вечер он впервые попробовал покурить, а через неделю впервые поцеловался. Целовались все там же, в туалете, пока Джисон прогуливал скучный урок алгебры. В его правой руке тлела сигарета, чей пепел потом оставил неприятный ожог, а Минхо все целовал и целовал, не думая останавливаться. Бабочки в животе, дрожь в ногах и спутанные слова. Оба влюбились впервые. Оба впервые поцеловались. Этот вкус сигарет, смешанный с чем-то кислым на губах Джисон не забудет никогда. — Это будет нашим небольшим секретом, ладно? — бросает он перед тем, как выйти из туалета, оставляя Минхо наедине со своими спутанными мыслями и книгами. — Это будет нашим маленьким секретом — говорит Минхо, когда спустя несколько лет толкает его в туалет церкви. Вокруг ни души. И это действительно становится их секретом. Их большим секретом. И началом конца. В тот день его любимый церковный мальчик целуется отвратительно. Он искусал все губы Джисона в кровь, расцарапал плечи и плакал, плакал, плакал. Да, он чертовски ненавидел себя. Джисон, глупый, целовал его весь вечер, но так и не спросил, почему он плакал. Он просто грел его ледяные пальцы в рукавах своего свитера, шептал приятные слова и шутил. Минхо улыбался. Они пробыли на улице почти всю ночь, а потом прогуляли школу, Джисон чувствовал себя свободным, но так и не узнал, как себя чувствовал Ли. Пели песни на заднем дворе дома, в старой и полуразвалившейся беседке, пили горячий чай, который сделала мама Минхо, Джисон играл на гитаре и целовал, целовал, целовал. Мама Минхо женщина приятная. В одиночку вырастив сына, она воспитала его самым лучшим человеком на планете и никогда не была против его отношений с местным эмо мальчиком, который скуривал целую пачку сигарет за день с тринадцати лет и играл на гитаре странные песни. Она не плакала на похоронах своего сына. А Джисон не мог сдержать слез, он всегда носил их совместное фото в кошельке. Минхо умер шестнадцатого июня две тысячи восьмого года. В тот день Хан разбил свой телефон, увешанный подаренными брелками. Он умер вместе с ним где-то внутри, рядом с воспоминаниями о теплых прикосновениях и громких стонах. По субботам в церкви всегда было много ребят, они собирались каждую неделю в этот день, чтобы петь, Чонин тоже был здесь. А Джисон, один большой сгусток плохого настроения, забирал вещи Минхо. Небольшая коробка всякой ерунды — карманная библия, внутри исписанная и изрисованная непонятными каракулями и тайными посланиями в любви, ручки, тетради, парочка журналов и прочие бесполезные вещицы, которые его мама разрешила забрать себе. — Эй, пришел забрать вещи своего мертвого дружка? — окликает Джисона Сынмин. По его самодовольному лицу давно плачет чей-то кулак. — Расстроен, что больше некого будет трахать? Ну, можешь присмотреться к Чонину, ему, вроде как, тоже члены нравятся. «Чей-то кулак» — это определенно кулак Джисона. Его забирают в полицейский участок, а у Сынмина сломан нос и выбит зуб. Чонин про себя думает, что Хан крутой. Это был первый раз в жизни, когда Банчан увидел Джисона. И он тоже сказал, что это было чертовски круто. Их забрали в полицейский участок вместе с парочкой приятелей Сынмина как свидетелей. Хана отпускают с предупреждением, а на следующий день он ломает руку Хенджину и разбивает нос Чанбину, поэтому теперь он может считать себя крутым парнем, отсидевшим в тюрьме. Конечно, он никому не скажет, что его срок составил всего две недели. Зато Сынмин и его приятели теперь не отпускают шуток в сторону Чонина. Теперь он тусуется в доме у Банчана с другом почти каждый день в попытках не думать о мертвом любовнике. Но как тут не думать, когда его приятели такие… Такое флиртующее нечто. Правда, Джисон больше не плачет по часу перед сном и по часу стоя в душе, он снова стал шутить и улыбаться, он просто смирился. — Как там, в тюрьме? Стал самым крутым парнем? — смеется Чонин. — Конечно, ты еще сомневаешься во мне что ли? Теперь я известен во всех кругах как самый страшный преступник этого десятилетия! Они едят рамен и слушают музыку из коллекции дисков Криса, его коллекция была действительно впечатляющей. В первый раз Джисон сказал, что Чонину совершенно точно повезло с парнем. Тут была и нирвана, и пинк флойд, и даже джой дивижн, Хан был просто в восторге и рылся в огромной коробке так, как обычно роется в коробке новых подарков маленький ребенок. Он даже одолжил некоторые, чтобы послушать и переписать их на свой. Хотелось курить. У Джисона сигареты тонкие, со вкусами, парни называли их девчачьими, Крис курил те, от которых в легких еще долгое время оставался неприятный осадок. Они вдвоем вышли на улицу. — Крис, я правда уверен, что ты хороший парень, — начинает Хан. Слова застревают в горле, — Пожалуйста, не причиняй слишком много боли Чонину, он переживает не лучший период в своей жизни, будь рядом, ладно? — Боже, — смеется Чан, — Я и не собирался, он слишком очаровательный, чтобы делать ему больно Джисон молчит, правда, он старается держаться перед Чонином, перед Крисом, перед родителями, но он устал от всего. Ему тяжело каждый день засыпать в пустой комнате, каждый день просыпаться со слезами на щеках от очередного сна, где они были вместе, каждый день надевать эту чертову маску веселого парня. Это все слишком… — Я знаю, Джисон, Минхо был отличным человеком, тебе тяжело и ты хочешь умереть, но, пожалуйста, не забирай свою жизнь у Чонина.