Опасные мысли

Анекдот. Просто предупреждаю, что надо смеяться, а то никто не смеется. Светофор сломался. Стоит через дорогу толпа немцев, смотрит на светофор. Машин нет. Немцы стоят, не знают, что делать. Зеленый ведь не горит, значит — перейдешь, нарушишь правила. Из хвоста толпы послышался русский мат. — Да в рот вам ноги! — и семимильными шагами русский крупный мужик раздвинул толпу и начал переходить дорогу. Эффект потрясающий. Немцы переглянулись и осторожно всей толпой двинулись за ним. До них вдруг с невероятно четкой ясностью дошло, что светофор-то сломан. А если сломан… (примерно на этом месте слаженный немецкий мозг впадал в деревянный ступор). А мужичара повернулся, скривил лицо, сплюнул в их сторону, сказал насмешливо: — Да, блин, тяжело вам без фюрера живется. (из выступлений М. Задорного) Германия вздохнул, поправил очки на носу, вперил хищный взгляд ледяных синих глаз сквозь стекла прямо в что-то нервно блеющего канцлера, как ножами пришпорил. — Ну, санкции вы ввели, что дальше? — лицо немца было строгим, даже суровым, — Поставки из России прекратятся. Ядерная энергетика не развита. Топить чем будем? Дровами? Так это тоже Сибирь. — Этого требовала сложившаяся ситуация, — пробормотал практически шепотом вспотевший канцлер. Лицо воплощения Германии, ныне ФРГ — Федеративной Республики Германия, не сулило абсолютно ничего хорошего. — Подвиги во имя демократии и всеобщего блага это, конечно, хорошо, — голос Германии было нарочито спокоен, но в следующий момент перешел на грозное шипение, — Только что мы жрать будем, а? Литр нефти уже стоит два евро, куда дальше? Половина предприятий остановилась, люди теряют рабочие места. Это ведет к безработице, ты этого добиваешься? — Я… Я… — бедный канцлер начал заикаться. — Вон! — заорал на него Германия, и тот пулей вылетел из кабинета. Германия устало откинулся на спинку кресла, приложил руку к голове. В висках болезненно пульсировало. И не мудрено — он не спал уже около трех суток, разбирая экономические проблемы. Чертов Евросоюз, будь сам Германия хоть трижды его неофициальным главой. Ситуация была близка к критической. Предводители Америки давили на предводителей Европы, те следовали наставительным советам и рычали на Россию, приводя мировую экономику в полный и безоговорочный упадок, ибо ресурсы текут ровной широкой струйкой с достопочтенной Федерации, будь он неладен, и с Китая. А Китай, как известно, заднеприводных не любит, поэтому целиком и полностью Россию во внешней политике поддерживает. Еще и ситуация с Украиной. Германия абсолютно точно знал, что он думает по этому поводу. Ему прямо и безоговорочно наплевать, как и всему коллективному Западу. «Один мозг на всех, а желательно бы каждому все-таки свой», — как емко и едко выразился однажды Vater на общем заседании ЕС. Большинство предпочло сделать вид, что ничего не услышало. Не то чтобы Германия был с Vater совсем уж не согласен… Попытки выудить выгоду из нынешней ситуации обернулись не полным крахом, но дали практически нулевой результат. Vater же лаконично молчал и поджимал губы на все попытки Германии хоть как-то вырулить из текущего положения вещей. Германия прекрасно знал, о чем он думал — «говорил я тебе, сыночка, не связываться с русскими, зубки-то острые себе пообломаешь. Как я пообломал однажды». А Германия всегда был послушным ребенком. В висках пульсировало и ныло все сильнее. Германия хмурился, уже практически спал, и тут голову прострелило острой болью. «Чёрт, — пронеслось отчетливо в мозгу чужим грубым голосом, — И этот сын педик. Эх, не усмотрел…» Германия дернулся, весь сон с него мигом сошел. Что за чертвовщина?.. Германия не был склонен фантазировать. Ещё больше он не был склонен врать самому себе, а потому, тяжело вздохнув, набрал номер Vater. — Да, Deutschland? Что-то серьёзное? — спросили из тубки строгим голосом. Сколько Германия помнил, у Vater всегда был строгий голос, даже если он не хотел ругаться, а потому в детстве Германия часто плакал. Германия, игнорируя игривый смех, стоны и ойканье, приглушённо доносящиеся из динамика, снова вздохнув, тихо сказал: — Vater, у меня крыша, кажется, едет. Мне кое-что померещилось, и теперь я ни в чём не уверен. Когда ты сможешь встретиться? — Vater в трубке строго замолчал. Молчать он тоже умел исключительно строго, но Германия давно привык. Приглушённые звуки стихли — видимо, Vater заткнул своего любовника. — Ты не уверен? — переспросил Vater с сомнением. Германия понимал его удивление — ни разу в жизни Германия не был не уверен. — На этих выходных я свободен. Важно, сможешь ли ты включить меня в свой тесный график. — Смогу, — Германия кивнул сам себе. — Развлекаешься? Тогда передай, пожалуйста, Италии, чтобы через неделю он принёс все отчёты за последние три месяца и остался у меня, чтобы писать объяснительные за все пропуски. Италия Германию, честно говоря, уже достал. Постоянно ноет ему по телефону о плохом самочувствии, а сам развлекается за милую душу. Ленивый. Безответственный. А Германия работай за троих, как хочешь. — Передам, — голос Vater стал ледяным. Сказать ему о чужой безбалаберности было лучшим решением — Vater чужой лени не терпит. — Предатель! — послышался из трубки приглушённый голос Италии. Потом что-то грохнуло — кажется, телефон отбросили в сторону, и голос Vater заявил: — Ты мне что говорил?! Что ты всю работу делаешь! — Италия захныкал, потом застонал, и Германия предпочёл сбросить трубку. Не было желания это слушать. Германия, конечно, был рад, что хотя бы у Vater личная жизнь наладилась, но ему почему-то не нравилось видеть его с Италией — не потому что это был Италия, Италия-то как раз Vater подходил идеально, а просто… Германия завидовал. Ему было до ужаса одиноко, к тому же, они с Vater стали встречаться ещё реже — у Германии была работа, а у Vater был Италия. «Интересно, почему… У него такие… Глаза?.. — возник в голове всё тот же грубый голос. Только теперь он был очевидно пьян. Германия не знает, как он это понял. — Голубые… Красивые… Вот же, а быть пидорасом, оказывается, так приятно…» Германия нервно икнул. Значит, ему абсолютно точно не померещилось в прошлый раз. Он встал, бестолково походил кругами по кабинету, подошёл к мини-бару, достал оттуда бутылку с не очень крепким вином, окупорил её и глотнул прямо из горлышка. Потом осмотрел мутным взглядом кабинет и, держа бутылку в руке, прошествовал к столу, плюхнувшись в кресло. Он поставил бутылку на стол, и она, ударившись об него, издала громкий недовольный стон от встречи стекла с деревом. Германия, вздрогнувший от этого звука, чуть её не опрокинул. Он нашёл на столе ручку, достал из ящика пустую тетрадь и аккуратно записал в неё все фразы, что слышал в своей голове, указав время с точностью до минуты — он постоянно сверяется с часами, а потому помнить время не было проблемой. Так и подмывало позвонить Vater ещё раз, но что-то подсказывало Германии, что Vater его даже не услышит — Италия слишком хорошо умеет извиняться, а потому Vater сейчас наверняка его извинениями и занят. А Германия опять один со своей проблемой. — Повтори ещё раз, Deutschland. Тебе мерещились голоса. В голове. Я правильно понял? — Vater, нахмурившись, склонился через стол, ближе к Германии. Он сидел на кухонном диванчике, а под боком у него урчал полуголый Италия. Германия старался не смотреть на то, как Италия прижимается ухом к груди Vater, как обнимает его за талию и в полусне радостно воркует что-то. — Ты всё правильно понял, Vater, — Германия кивнул. Была суббота, он пришёл в гости, потому что Италия отказался отпускать Vater куда-либо. Причина Германии сказана не была, но Германия подозревал, что даже сам итальянец чёткой причины не придумал, а просто пользовался тем, что Vater никак не может ему отказать. — То есть, это появилось внезапно, и причины этому не было? — уточнил Vater в своей обычной строгой манере. — Перед этим я разговаривал с канцлером, — припомнил Германия. — Но не думаю, что это как-то связано. — Послушай, Deutschland, — вздохнул Vater. Казалось, он хотел донести до Германии что-то важное, но не понимал, как. — Я знаю, ты не хочешь думать о такой возможности, но… Может быть, это твоя пара? — Что?.. — переспросил Германия ошалело. Пара? Какая, к чёрту, пара?! — Рейх прав, — заметил Италия, позёвывая, уткнувшись лицом в грудь Vater, он перевернулся и улёгся поудобнее на чужих коленях. — Это может быть только связь с твоей парой, и ничто другое. На каком языке её мысли? — Это он, — автоматически поправил Германия, и с лица его вдруг схлынули все краски. Это было, конечно, не из-за пола предполагаемой пары. Ком подступил к горлу. Vater может отреагировать как угодно, но Германия послушный мальчик, и он скажет. — И его мысли на русском… Повисло тяжёлое молчание. Даже Италия затих. Vater прикрыл глаза, вздохнул, потёр переносицу. — Союз или Россия? — спросил он тихо, надеясь, конечно же, на последнего. У Германии сердце сжалось, ведь он вспомнил. «И этот сын педик». У России не было детей. А это значит… — Союз, — одними губами произнёс Германия, и из Vater спустя секунду полился такой поток разносортной ругани на всех языках мира, какой Германия не просто не слышал, не понимал, что эта ругань значит. Италия осторожно гладил его по спине и целовал, даже не пытаясь остановить поток брани. Лицо его было серьёзным. Германия первый раз видел настолько серьёзного Италию. — Почему он забирает всё, что мне дорого? — вопрос был задан в пустоту. Vater низко склонил голову, и отросшие чёрные волосы закрыли его лицо. — Но ещё же ничего не ясно! Может, он и не пара вовсе! — Германия понимал, что это звучит глупо, но ничего не мог с собой поделать. Он не хотел такой пары, что приносит его Vater несчастье. — Deutschland, — Vater вздохнул, делая над собой очевидное усилие. Италия обвил руками его шею, ненавязчиво касаясь губами щеки, всем собой защищая Vater. И Германия вдруг подумал, что хочет так же. — Не губи себя. Вы должны хотя бы поговорить. — Вы не просто должны поговорить, вы должны поговорить о вас, — вставил Италия. — И это не просто важно, это вам обоим жизненно необходимо. Связь между парами устанавливается крайне редко, и если вы не сойдётесь, то всю оставшуюся жизнь будете кромешно одиноки, и не сможете сойтись ни с кем другим. — О, — Германия хлопнул глазами. — Понятно. — Вы должны встретиться как можно скорее, — продолжал Италия. Vater подавлено молчал. Германия словил себя на мысли, что Италия знает Vater даже лучше, чем он сам, а потому говорит за него. Vater нужно время, чтобы всё переварить. — Поэтому вы встретитесь завтра. Пиши Союзу как угодно, хоть через Россию передавай, но вы обязаны встретиться. Мы с твоим папочкой проверим. Перед встречей Германия волновался не по-детски. Он надел свой лучший костюм, заказал столик в лучшем ресторане Брюсселя, и пришёл на полтора часа раньше, чем нужно. Чуть позже он пожалел об этом — весь извёлся, пока ждал. Союз, к разочарованию Германии, пришёл в своей обычной одежде. Ну, так он думал. Шинель была на Союзе, но вот когда он стянул её… Футболка, которая буквально лопалась на его мышцах, чёрные обтягивающие брюки — всё сидело на нём идеально. — Здравствуй, Германия, — произнёс Союз своим глубоким голосом, улыбнувшись, и приятные морщинки появились у него вокруг глаз — он улыбался не только губами, но и всем лицом, он светился, и его жёлтые глаза были похожи на солнце. — Рад тебя видеть. — Здравствуй… Папа, — выдавил Германия, натянуто улыбнувшись в ответ. — Нам надо серьёзно поговорить. Германия называл Союза папой, потому что какое-то время, будучи ГДР, он провёл у него. По сути, у Германии были три родителя, которых он считал таковыми: Vater — Третий Рейх, daddy — Соединённые Штаты Америки, и папа — Советский Союз. С первыми двумя Германия виделся регулярно (чаще, конечно, с Vater), а вот с Союзом… Так получилось, что на него у Германии не хватало времени, а потому последний раз они виделись несколько лет назад. — О Рейхе? — спросил Союз. Он стал выглядеть настороженно, улыбаясь лишь уголком губ, но глаза его по-прежнему радостно бегали по лицу Германии, словно налюбоваться не могли. «Как ты вырос, сыночек», — прозвучало в голове чужим голосом, и Германия вздрогнул от ломкой нежности этой быстро пролетевшей мысли. — При чём тут Vater? — переспросил он удивлённо, а сам про себя повторял «сыночек-сыночек-сыночек». Что будет, если Союз не примет его? Германия не хочет об этом думать, но всё равно думает с искренней настойчивостью мазохиста, какие могут быть тому причины. Союз его отец. Не родной, но он считает Германию сыном. А Германия теперь не знает, считает ли он его отцом. Потому что слишком долго задерживает взгляд на чужих выразительных руках и на чужой фигуре в целом. — Потому что какие у нас с тобой ещё могут быть серьёзные разговоры, если не о Рейхе? — Союз всё ещё улыбался глазами. «Если вдруг окажется, что с ним что-то случится, я буду первым, у кого ты попросишь о помощи. Я хорошо тебя знаю, Германия». Германия вынужден признать, что Союз не ошибся, предположив подобную ситуацию. Но в этот раз всё по-другому. — С Vater всё в порядке, хотя он плохо переживает последние новости, — выдавил Германия и прикусил язык. Кажется, он сболтнул лишнего. «Переживает новости? — в чужих мыслях появилось недоумение. — Ты чем-то болен, Германия? О другом Рейх больше совсем не тревожится. Разве что об Италии, но с ним вроде всё в порядке было». У Германии задёргался глаз. Союз был слишком уж проницателен. И когда он только успел так досконально изучить его, Германия не понимал. — Так о чём ты хотел поговорить? — не стал развивать тему Союз. Германия про себя удивился, но промолчал. — О нас с тобой, папа, — выдавил Германия. Союз кивнул, показывая, что внимательно слушает, но у Германии слова застряли в глотке. «Ну, а дальше? Что же замолчал? — мысленный голос Союза сочился сарказмом. — Как подслушивать — так горазд, а как сказать об этом…» — Папа! — смущённо взвизгнул Германия, ударив ладонями по столу. Он чувствовал, что покраснел весь, от пяток и до корней волос, и ничего не мог с собой поделать. — Что — папа? — Союз заливисто рассмеялся, сверкая глазами-солнышками. У Германии сердце ухнуло, замерло на секунду, а потом забилось так бешено, что могло, наверное, стать двигателем для ракеты. — Надо было сразу сказать, — пробурчал Германия недовольно. — И не полюбоваться твоим красным лицом? Нет уж, на такой произвол я не согласен! — Вы меня бесите, папа! — Ну-ну, не злись, ребёнок… Ай! Да пошутил я, пошутил, ты взрослый и самостоятельный мальчик! Они съехались через два месяца. С Союзом было так легко и радостно — как будто у Германии появилось своё персональное солнце. Омрачали ситуацию только две вещи — кислое лицо Vater и кислое лицо Daddy. И если со вторым Германия ещё мог как-то смириться, то с первым — точно нет. Но пока что он решил подождать — вдруг со временем Vater просто привыкнет к Союзу, и больше ничего от Германии, находящегося между молотом и наковальней, не потребуется. Была ещё одна проблема, из-за которой Германия всё время дёргался. Эта проблема — секс. Как бы Германия не ластился, он всё равно не получал то, чего хотел. Союз отнекивался, отводил взгляд и, жадно оглядывая Германию, поправлял штаны со стояком и уходил дрочить в ванную. А Германия, растерянный и возбуждённый от страстных поцелуев, оставался один посреди их общей спальни и, скуля от неудовлетворения, доводил себя до разрядки рукой в считанные секунды. Так продолжалось около нескольких месяцев. Германия весь извёлся, у него уже вставало только от одного вида Союза, а тот почему-то, так очевидно желая его, не делал то, чего они оба уже давно до безумия хотят. В конце концов, даже Vater не выдержал. — Трахни его уже наконец! — первое, что он сказал Союзу при их недавней встрече. Германия, услышавший это через мысли Союза, был немного обескуражен. Союз, видимо, тоже, потому что не прятал свои мысли от Германии, как он это делал обычно. — Чего ты, мать твою, ждёшь?! Благословения?! Так ты его получил, можешь считать! Официально, и с подписями: и от меня, и от США, и, блядь, даже от России! Так какого хуя, Союз?! — Не понимаю, почему вы все лезете в нашу личную жизнь, — голос Союза был холоден. Это совсем не походило на то, как Союз разговаривал с Германией — с искренней заботой и участием, с теплотой. — Потому что у вас нет личной жизни! — зашипел Vater. Он редко выходил из себя настолько сильно. — Прекрати мучить его и себя, идиот! — А что бы ты делал, если бы у тебя стояло на собственного сына? — судя по молчанию, Vater ошалело переваривал информацию. И Германия его понимал — он сам находился в подобном состоянии чистого охуевания. — Но вы же… — Пара, да? Это не отменяет того, что я его вырастил. Германия ходил пришибленным весь день. Он, честно говоря, никогда не задумывался о чувствах Союза. Трахнуть того, кого ты знал ребёнком — перешагнуть через огромный кусок моральных принципов, которые у Союза были железобетонными. Они и так уже обжимались по всем углам, причём весьма активно. Но в какой-то момент Германия всё равно не выдержал. — Папочка, — прошептал он в губы Союзу, возбуждённо прикрывая глаза. — Папочка, возьми меня. И Германия увидел, как солнце в чужих глазах беззвучно взрывается, а потом мир опасно накренился, и Германия оказался придавлен к кровати мощным телом Союза. От него пахло чем-то терпким, и Германия растворялся в его бешеных поцелуях и в оглушительном взрыве, звук которого наконец достиг Германии, и оттого заложило уши. Так сладко было обхватывать ногами чужие бёдра и чувствовать, как тебя пронзают насквозь, пуская сладостную судорогу по всему телу, подаваться своими бёдрами навстречу, желая получить только сильнее и больше, не думая ни о чём другом, только принимая и выстанывая в союзово ухо о том, как же всё-таки хорошо. После Союз медленно курил, полулёжна на кровати и пуская дымные колечки в воздух. Золотые глаза его были довольно прикрыты. Прищурившись, он смотрел на лежавшего на его груди Германию и солнечно улыбался. — Я тоже тебя люблю, Германия, — вдруг произнёс он. — Но думай потише. Я до ужаса хочу спать, ты меня укатал…