Между моим и твоим сердцем

      Звуки костра на фоне трещат громче, чем обрывки фраз. — Вся жизнь — это вечеринка по поводу похорон. — Тебе просто без разницы, что праздновать. Прожить нужно так, чтобы и после смерти остаться, это достойно уважения. Со всех сторон темно и мрачно. Лес шумит, ветер срывает с деревьев листья, сухие ветки под подошвой хрустят, зябко, но надо идти. Остановка напротив глаз, и они резко делают всё вокруг светлее, в градации их блеска Ему нет равных — Он знает все их оттенки, как и настроения, за ними скрывающиеся. — Видимо, я пришёл? — растерянность легко спутать с недоверием. — Ты пришел? — Видимо, я хочу сесть? — Ты хочешь сесть? — он пытается сконцентрироваться на желании Собеседника, который сам не знает, чего хочет. — Я… Хочу сесть. — и кивок головы должен обозначать решительность действий, но интонация выдает. — Ну так садись. В руки прилетает серый шерстяной бадлон. — Одевайся. Холодно здесь. — смотрит не отрываясь, и весь его силуэт будто вырезан из плотной бумаги, — смелость, благородная твёрдость, выразительность, всё это и еще немного сверху. — Что ты ищешь? — воздух становится наэлектризован. — Что я ищу? Я… Потерялся. В жизни, в себе, я чего-то желал, что-то ждал, и… Запутался. Там — запутался, и тут. — слова летят в колодец утрат, хочется прислушаться, в надежде, что стены отразят эхо. — Я не спрашиваю, что ты сделал, а что нет. Что ты ищешь? — цепляется, забирает и не отдаёт внимание. — Всё нормально, все сюда рано или поздно приходят. — такой чуткий к состоянию, и хочется впитывать каждое слово. Выражение Его лица напоминает маленького, напуганного ребенка, и эта слабость противоречит изворотливой, самоуверенной в жизни натуре. — А хочешь, я покажу тебе? Что ты так долго искал, никак не мог найти и потерял совсем? — улыбается едва заметно, но в этом больше, чем в словах. — Я хочу от тебя всё, что ты готов мне дать. — словами можно было подавиться, а сердце вывернулось наизнанку, и Он задумался, сколько этот орган способен вынести прежде чем замрет окончательно. — Видимо, в путь. Путь — это всегда из точки в точку, и всегда — к цели, которая будет или достигнута, или нет. Становится ясно — от края Он так и не отошёл, лишь закрыл глаза, чтоб не видеть как Он по-прежнему близок и может сорваться вниз в любую секунду. По ощущениям, должно произойти что-то сокрушительное, значительное, ведь столько боли, сильной и не очень, — земля должна уйти из под ног. Сердце, которому бывает больно, и бывает сладко, и не всегда получается отличить одно от другого, даёт понимание, какое это тяжелое бремя — обладать им. Ведущий идёт, но не ведёт, (не)просто рядом, но Ведомый находит и теряет его сотни раз на пути, и каждый раз, как впервые — та же боль, и наверное, это и есть ад. И вот между ними уже не пропасть, но стена, которая появляется, стоит им остановиться рядом. — Стой, погоди. Куда ты нас ведешь? — Я не знаю, это же твой путь. — В смысле мой путь? — А чей ещё? Он выбит из колеи, растерянный и уязвимый, и это осознание ударяет, возвращается привычной язвительностью. — Ты сказал, что покажешь. Я доверил тебе так много. Ты — единственное, что сделало мою жизнь стоящей! — Что за характер! С тобой трудно даже в твои хорошие дни! — негодует, что слишком Им впечатлен? Это льстит, определенно. — Выходит, это было бессмысленно и преувеличено. Для меня мир не полон того же смысла, что для тебя. Ты такой свободолюбивый, и так боишься, что тебя посадят в клетку, но ты сам себя туда посадил! Вокруг Него ледяные волны, и вся энергия готова превратиться в ярость, где обида сменяется истерикой. — Это не клетка, а крепость! Могучая и высокая! — И безнадежная! Ты наносишь оттуда удары, прибавляя мощность до тех пор, пока я не уйду!       За любой фантазией, даже самой яркой, скрывается пустота. Это лишь набросок, всего лишь эскиз. А теперь он наполняется цветом, объёмом, звуками. Смыслом, который не хотелось узнавать. — Я знаю, что ты всё равно уйдёшь, всегда это знал. — И что, так хочешь успокоиться ощущением собственной правоты, чтоб быть правым в своем одиночестве? Настолько больно, что воздух режет легкие. Голоса в голове шепчут — это бред, здесь нет ничего. А вокруг — обыкновенный берег, обыкновенная вода, обыкновенный песок, и обыкновенный Он. — Чем дольше ты носишь маскировку, тем больше забываешь, что это маскировка. Это твой путь, тебе и выбирать. А Он не то что бы обыкновенный. Голоса в голове так орут, что Он себя не слышит. — ДА ТИХО, НАХЕР! Всё вокруг лишается звука, а Он не в силах устоять на ногах от осознания того, с каким треском только что распахнулось Его сердце. — Я что, оглох? — Не маловероятно. — Я никогда не слышал самого главного — себя. — О, так ты захотел услышать себя? Слышишь теперь? Ну и что ты там себе говоришь? — Что я необыкновенный. Так и есть. Хочется вынырнуть, картинка вокруг превращается в подкрашенные и припудренные воспоминания. Мир замедляется, всё меньше пугает очертаниями, появляется опора и разум проясняется. — Арс. Арсений. Арсюш, проснись, пожалуйста. — только он может произнести его имя таким тоном, будто оно значит миллион важных вещей. Арсений распахивает глаза, и чувствует, что лежит на груди, а вокруг его обвивает тепло рук, но даже этих сантиметров недостаточно, чтобы мыслить ясно. — Арсений, что случилось? Ты напугал меня. Тебе что-то плохое приснилось? — Антон перекладывает руку ему на голову, почти невесомо поглаживая кончиками пальцев от шеи до затылка, в его голосе почти не слышно волнение, он знает, как правильно успокоить. Не всех, но по арсениеведению он может защитить диссертацию. — Да. Приснилось. — голос хрипит, после сна и страха, сердце не успокаивается, он часто моргает и вжимается в Антона сильнее. — Следи за моим дыханием, давай, — Антон чуть повышает голос и размеренно гоняет воздух по своим лёгким, надеясь, что Арсений синхронизируется с ним. Они лежат так, пока Арсению не удается выровнять дыхание. — Спасибо, — голос постепенно приходит в норму. Арсений приподнимается, вставая за водой, но Антон перехватывает его за руку, останавливая. — Куда? Я схожу, если что-то нужно принести, — он не давит, заботится. — Шаст, спи. Я за водой и вернусь, приснился какой-то глупый кошмар, но мне же не 5 лет, сейчас приду в себя. Антон не любит это напускное равнодушие, когда очевидно значимым вещам Арсений не придаёт важности, когда делает вид, что ему море по щиколотку, горы по колено и он всем справится сам, но он любит Арсения и не хочет напирать, особенно, когда у того пошатнулось эмоциональное состояние, и без того нестабильное, и отпускает. Смотреть на Арса почти больно, мешки под глазами больше обычного, синева бегающих глаз оттеняет синеву под ними, и он перебирает пальцы, заламывая руки, явно пытаясь успокоить себя самостоятельно. Арс встаёт у окна, обняв себя за плечи, а Антон поднимается с кровати, давно уже общей, подходит к нему сзади, словно боясь, что один звук — и пол рухнет, потолок рухнет, вообще все рухнет, и кладёт руки на плечи, поглаживая. — Арс, если бы кто-то другой сейчас тебя услышал, он бы может и не заметил в тебе этой потерянности, но она есть. Знаю, что есть, я её чувствую. Антон уверен, что они давно преодолели порог, когда он не до конца понимал, насколько Арсений заведен. Были они там недолго, кажется, ещё никаких «они» не существовало, когда на всеобщее удивление Арс впустил его в своё пространство, нарушая все свои правила личных границ. Но всё равно, прямо сейчас он боится сократить расстояние между, боится сделать хуже. Антон не успевает подумать, как поступить, Арсений разворачивается к нему резко, даже воздух свистит в остатках пространства между ними, и притягивая за талию, целует, строго и ласково, словно одновременно умоляет и требует, он пытается притянуть Антона еще ближе, как будто это возможно, и это движение Шаста надламывает, он думает, что мог бы прямо сейчас разложить себя на составляющие и назвать все химические элементы, что вызывают в нем эти чувства, будь он умнее; Арсению не хватает воздуха и он считает, что если должен так умереть — зацелованным насмерть, то не ему противиться судьбе, это даже изысканно. Пока они стоят, переводя дыхание после, лоб в лоб, Антон, любуясь несуразным вздернутым носом-кнопкой, думает — его руки на шее Арсения всё ещё самая правильная вещь в любой системе координат, а смерть от нежности, видимо, вполне возможная вещь; Арсений, прикрыв глаза и сцепившись руками за спиной у Антона, тычется носом в его шею и думает — наконец его держит на поверхности, он нашел успокоение и возможность выдохнуть первый раз нормально с тех пор, как он открыл глаза этой ночью, и вот здесь реальность, где Антон, который пахнет яблочным мармеладом, обеспокоено хмурится, так что нестерпимо хочется разгладить складку между его бровей, его Антон, что живёт в отдельной комнате в сердце, а прямо сейчас стоит в их общей квартире.       Арсений вспоминает, как осторожно Антон затрагивал эту тему, объяснял, что «Арс, ну ведь лишним не будет? Я не говорю прям переезжать тебе на постоянку в Москву, знаю, что Питер свой до жопы любишь, но почему нет, мы же можем сейчас это себе позволить.»; и «Моя хата — твоя хата, я не к этому, живи у меня сколько хочешь, но тут даже я не чувствую себя как дома, я ж её снимаю, сам понимаешь»; а ещё «Отели это норм, Арс, но они так на ресепе шепчутся, что ты у них живёшь, а тут я приезжаю, один, без пацанов, так часто, ну неужели не поймут? А тут никто не знает, кроме нас. Секрет, только наш, подумай, Арс.» И Арсений правда думает. Думает, что и так много у них секретов, куда ещё до кучи? Но всё равно тормозит перед ноутом, когда видит незакрытую Антоном вкладку с сайтами недвижимости, и сам не замечает, как начинает выбирать, добавляет в «избранное» больше всех понравившиеся, ворчит вроде «Шаст, три комнаты нам куда? А в этой гардеробной нет! Антон, только с ванной, никаких душевых, ты за кого меня принимаешь?», и они выбирают несколько вариантов, ездят смотреть «просто ради интереса», останавливаются на одном, и Антон решает дальше всё за двоих, — с деньгами, с оформлением, и с ужином в честь покупки, где кладет ключи Арсению в руки, завораживая паутинками в уголках глаз от довольной улыбки. Потом происходят споры на сайтах Икеи, ведь приезжать им туда вместе точно не стоит, и оба этому рады, потому что совершенно очевидно, что их бы оттуда выпиздили за перепалки. В итоге Антон решает соглашаться с Арсением по поводу всех свечек, цветов в горшках и пледов в корзине, он почесывает его ушко и все его странные увлечения, ведь ему, по сути, совершенно не важно, как все эти вещи будут выглядеть, главное, что они для их общей квартиры. Они быстро наполняют пустую квартиру уютом, свозят почти пополам туда своих вещей, Арс начинает проводить столько дней в Москве, что это не выглядит подозрительным разве что только для слепого, и они решают позвать команду на новоселье, никто не удивляется, говорят, «Мы думали, вы уже давно, и так ведете себя как женатая лет 40 пара», что кажется даже немного обидным, ведь Арс до сих пор не до конца понимает, как так быстро они оказались здесь, в этой точке, порой ему даже хочется притормозить, выдохнуть. Спустя время, Арсений начинает ехидничать, почему это квартиру они купили именно в Москве, и что вообще Шастун куда реже приезжает в Питер, и где равноправие, в конце концов. Антон всегда помнит о сладком кофе для Арсения с утра, поэтому готовит ему его по утрам или приносит на съемки. О собственной косметичке на моторах, поэтому берет её сам каждый раз, когда они выходят из дома. О солнцезащитном креме, поэтому таскает с собой маленький тюбик летом. О расписании его кастингов, поэтому звонит, пишет или спрашивает вечером дома, что ему ответили по поводу роли. И о мечте про дачу под Питером, поэтому просто предлагает весной купить дом, чтоб к осени успеть закончить там отделку. Когда-то Арсений думал, что парные украшения, немного общего воздуха и несколько часов наедине, которые они урвали между гастролями, моторами, проектами — это единственное общее, на что они могут рассчитывать. Теперь вспоминать, что кольцо с розой ветров, которое он делал на заказ для Шаста к дню рождения было невероятно волнительным событием, даже как-то смешно, — сейчас их отношения такие постоянные и правильные, что для полноты семейной картины остается только разве что завести собаку. Сейчас Шастун неиронично переживает, хотя от Арса явно исходят вибрации спокойства. — Хочешь, пойдём в ванной полежим? Хэштеги вместе понапридумываем? Купим тебе чё-нибудь? — Антон склоняется к Арсу, заглядывая ему в глаза. — Тох, я не беременен, — он мотнул головой, усмехнувшись. — Но ты выглядишь, будто у тебя коротнуло проводку. Я волнуюсь и не знаю, чем помочь, предлагаю все варианты, которые приходят в голову, — Шаст сплетает их пальцы и внимательно смотрит. Арсений закусывает губу и косит глаза в окно. Раньше он часто замалчивал переживания, претензии, — ему казалось, что так будет лучше всем, что так правильно, он к этому привык. Но Антону так не казалось, он ожидал полного доверия между ними, и брал на себя всю ответственность, даже если не знал, как всё выполнить. Арс закрывался и не всегда был доволен, но никогда не осуждал и очень старался идти навстречу, не усложнять хотя бы в этом их и без того непростые отношения. Со временем и не без труда они научились говорить, вместе, и теперь говорят, много и по мелочи, спрашивают обо всем подряд, лишь бы не пропустить что-то важное. Арсений понимает абсолютно точно — здесь, с этим человеком ему не нужно быть сильным. Но сейчас так не хочется в ночи нагружать Антона своими загонами, абсолютно беспочвенными, не хочется тратить на это оставшуюся ночь, ведь Антон захочет всё обсудить, не хочется завтрашний, такой редкий общий выходной просрать на «отоспаться». — Поехали покатаемся, Арс, — Шастун переводит взгляд в окно, там редкими снежинками покрывается вся улица. — Тох, ну куда? Ночь же. Пойдём обратно спать, удумал чего-то, — Арсений знает, что не уснёт уже, и не считает плохой идеей прокатиться, может, мозги встанут на место, может они обсудят этот сон дурацкий, ещё и не под тяжелым взглядом из под ресниц Антона, потому что тот ведёт машину, легче будет буквы в слова складывать. Неясно, он сейчас здравый смысл включает или желание, чтоб его поуговаривали, но хмурится, показывая, что против этой идеи. — Давай, давай, Арс, пойдём одеваться, — Антон не заставляет, знает просто, что сейчас это хорошая идея, опять забирает контроль над ситуацией, — тем более, день начинается после первого поцелуя, так что, то, что сейчас темно, ничего не значит. — и улыбается так, будто уже рассвет и солнце выглянуло. Он бережно ведет Арсения к шкафу, держа за руку, усаживает на кровать, накидывает на усыпанные родинками плечи часть одеяла, Арс поджимает пальцы на ногах — зябко, смотрит хмуро в угол куда-то, Шаст тихо басит «Я ща» и через секунды возвращается со стаканом воды в одной руке и теплыми носками с батареи в другой, подходит, и пока Арсений залпом опрокидывает в себя воду, натягивает ему носки, ласково целуя в коленку в конце концов. Арсению кажется, что вся вода, которую он выпил сейчас выйдет, и не от быстрого метаболизма, а потому что эта забота выше всех сил. Почти все вокруг, кто видит их в отношениях всегда удивляется, как это у них получается — спустя столько лет сохранить это всё, а они смущенно переглядываются, вроде «А как иначе?», но в такие моменты Арсений и сам задаётся вопросом, как это всё так совпало, как это у Вселенной так вышло, и кого благодарить. Шастун вытаскивает какие-то свои спортивные штаны, «контактную» толстовку Арсения в новом цвете, которую тот получил раньше всех, когда еще даже анонса о новой партии не было, кидает всё на кровать, берёт какую-то футболку, судя по размеру, вроде арсеньевскую, подходит. — Поднимай руки, Арс. — Я в состоянии сам одеться, Антох, — сидит, как нахохлившийся зимой воробей, но смотрит мягким взглядом. — Не выпендривайся, мой хороший, сам ты сейчас бы выперся опять с голыми коленями, дай мне за тобой поухаживать. И глаза мне тут не закатывай, оставь это для других обстоятельств. — Да тебе же самому нравится гладить мои колени через дырки на джинсах, — огоньки гирлянд отражаются в глазах и переплетаются с всплесками хитрости. — Арс, епта. Не заговаривай меня, — и Арсений сдаётся, послушно поднимает руки, позволяя Антону делать то, что он делает, и чувствуя себя плавленым сырком. Шастуну хочется засмущать его полностью, он знает — это хороший способ вывести Арсения из нездорового состояния. Антон, заканчивая, чмокает Арсения в лоб и одевается следом сам, они в тишине выходят в коридор, обуваются, натягивают куртки. Шаст берет с зеркала ключи от машины, документы, телефон, свой и заодно прихватывая арсовский, открывает дверь, пропускает Арсения вперед, хлопает его по попе, подгоняя, поворачивает ключ дважды и цепляя за руку, ведёт их к лифту, — все движения отточенные, привычные. В лифте они обнимаются, эти несколько секунд ещё больше Арсения возвращают в реальную жизнь, он мрачным пятном выплывает из подъезда и весь как будто состоит из своих темных волос и острых скул, но куда больше из любви к Антону. Садясь в шастуновскую тахо, он утопает в сугробах, воюет со скользкой дорогой, спотыкаясь, чуть не расшибает то ли себе лоб, то ли машине бок. Шаст уже сидит за рулём, через открытую пассажирскую дверь подаёт Арсу руку, помогая забраться, и со смесью восхищения в очередной раз обнаруживает, что его парень знает невероятное количество ругательных слов, и неважно, бурчит он их тихо или громко рявкает — в производимом эффекте разницы никакой. — Вот если уж весь вечер ты меня как кисейную барышню обхаживаешь, мог под ручку довести и дверь отворить! — ворчит. — Арс, ты только что подтвердил, что какой там Питер, ты прям из Омска, — Шастун хихикает на фальцете, выруливая со двора. Арсений скидывает куртку, дергает верёвочки толстовки, стягивает кроссовки, чтоб ножка дышала, а Шастун включает его подогрев сидения. — Погрей жопку, — ухмыляется. — Мы же просто покататься хотели. И она у меня и так горит из-за зимы этой вонючей, — но не выключает. — Удивительно, как ты можешь развеселиться, несмотря на серьёзность. Арс переводит взгляд на Антона, отодвигает занудство по поводу безопасности на дальние полки в своей голове и закидывает ноги Шасту на колени, и он бы может и хотел сказать, чтоб тот руль держал двумя руками, но когда Антон одной рукой ласково оглаживает его щиколотки, он думает только о том, что надень он короткие носки, которые не уходили бы высоко за спортивные штаны, было бы лучше. — Я виновен, получается. Напялил на тебя эти гольфы, не доберешься, — вот как у них это получается каждый раз? Мы друг для друга давно стали как зеркала. — Куда мы едем? — Тебе понравится. — вот так просто Антон снова берет на себя всю ситуацию, чтоб Арсений не переживал и ни о чем не думал. И он благодарен ему за это очень, на самом деле — Арс не любит, когда на него складывают ответственность, хотя ему всегда приходится решать слишком многое. Они не говорят, Антон краем взгляда цепляет Арсения, думает, каким же тот выглядит уютным и домашним, когда вот так смотрит вперёд, следит за падающими с неба хлопьями, дышит так тихо и ровно, что со стороны это даже незаметно, и сердце немного трепещет. Арсений кидает взгляд из под ресниц, завороженно следит, как Шаст одновременно интенсивно и спокойно ведет машину, прикусывая губу, сдувает кудряшки, спадающие на глаза, по-дурацки выставляя вперед челюсть, фырчит забавно и шмыгает носом, и думает, ну почему такие раздражающие привычки заставляют его придерживать бортики, чтоб вся эта нежность не расплескалась? Скоро они доезжают до пригородной дороги, где однополосное движение и по бокам только лес, машин мало, хотя от Москвы они не так далеко отъехали, Арс почти не следил, в каком направлении Антон их вёз. — Мы где вообще? Ты как эту тихую дорогу нашёл рядом с Москвой-то? — он искренне удивляется. — Мы от Главкино недалеко. Я как-то пробку после съёмок объезжал, навигатор меня запутал и я сюда случайно выехал, — Шаст сворачивает в кармашек и они проезжают лесополосу насквозь. — А я где был?! — возмущается Арсений тоном расстроенного ребенка, что это значит «после съемок нашёл», это сколько же времени назад было, если он без него ехал, и даже если давно, почему не рассказал? Он даже не успевает обидеться, потому что Антон смотрит на него этим взглядом «вот ведь дурак, но любимый дурак». — Спал, — улыбается и останавливает машину посреди поля, за ними — лес, впереди виднеются огни города. — И не показал мне, — Арсений не хочет переставать вредничать, такой у него характер, — красиво тут. — Ну вот, показал. Хранил для особого момента. — Предложение бы мне тогда сделал здесь, раз для особого. — Так я и собираюсь. Арсений подскакивает, чуть не зарядив Шасту пяткой в какой-нибудь жизненно-важный орган. — Арс, Арс, тих-тих, — Антон удивлённо смотрит, чуть смеясь и виновато сложив брови домиком, — я понял, шутка неудачная, я хотел там дальше сказать, типа предложение поговорить, но ты из меня чуть всю дурь не выбил. — Наверняка бы выбил! — Прости, не подумал. Ну ты прям как нерв оголённый сейчас, всё так воспринимаешь. Да и я бы ни за что не стал тебе в поле предложение делать, для тебя слишком обычно, ну и не романтично как-то. — Посреди трассы? Да, действительно очень обычно, Антон, — Арсений язвит, только бы скрыть свои эмоции по поводу того, что они это сейчас, кажется, серьезно обсуждают. И то, что предложение будет делать именно Антон, и то, что оно в принципе может быть, даже чисто гипотетически. У них в обиходе давным-давно закрепилось обращение «муж» и воспринималось как что-то обыденное, но всё же больше в шутку. — Ты понял, что я имею в виду, — смешливо сопит Шастун, поворачивается к Арсению в пол-оборота, — Родной, теперь серьёзно. Если мы не поговорим, дальше будет хуже. И какой смысл, если я не могу тебе помочь? — Смотрит строго, внимательно. Арс понимает это и знает, что они со всем научились справляться. Но почему-то сейчас хочется только сидеть у Антона на коленках и скулить куда-то в яремную ямку, а говорить совсем не хочется, — Ты уникален в своём роде и к тебе не прилагается никакой инструкции, поэтому давай как мы договаривались — скажи что ты хочешь, Арс, через рот скажи. Ты просил прекратить относиться к тебе так, словно ты сломаешься, если я задам ненужный вопрос. А я просил, чтоб ты не боялся отвечать. Арсений чувствует важность этого разговора каждой клеткой. Он должен это всё сказать, должен произнести. Он и не знал, насколько эти чувства, закупоренные внутри него, очень глубоко, там, где темно, промозгло и нет любви окажутся опасными. — Я хочу, чтоб ты был со мной — физически, эмоционально, законно, и если бы было больше способов заполучить тебя, я бы точно их использовал. — Шастун смотрит так, что хочется выйти из машины и бежать прямо до Питера на своих двоих, Арсу кажется, будто он сказал что-то такое, что не имел права озвучивать. Такое собственничество, он даже не привык так. Он сидит, опустив глаза, перебирая пальцами, но ведь не должно быть так стыдно. Антон медленно перегибается через коробку передач к Арсению, поворачивает к себе за подбородок. — Арс, посмотри на меня, — в зеленых омутах глаз плещется нежность, утапливая тревогу в океанах синевы, — Ты прекрасен. И ты лучшее, что было в моей жизни. — Пиздец у тебя жизнь, Антон. Они синхронно улыбаются. — Нет, послушай. Глубина твоей любви и преданности оставила на мне след, и я уже давно весь твой. О чём был сон? Расскажи мне. По-моему, самое интимное, что я вообще в тебе когда-либо видел — это выражение на твоем лице сейчас. Какая-то странная хрупкость, за которой нет слабости, только ранимость. Ты кажешься, доведенным до отчаяния. Так что там было? Арсению ни перед кем не хочется быть слабым, но с Антоном он своих слабостей не боится. — Ты. Я всегда проигрываю, когда дело доходит до тебя. — Я сказал там что-то обидное? — Вроде того. Там было всё довольно абстрактно. — У тебя не могло быть иначе. Арсений сверкает глазами в Антона. — Что я не так сказал? — Антон улавливает малейшие изменения в Арсении, если он — супергерой, то это — его суперспособность — уметь почувствовать и остановиться, когда Арсений ещё даже не сформировал своё недовольство. — Ты как будто напоминаешь, что со мной сложно. — Какой же ты... — Антон жмурится, качая головой, — Арс, в девяноста процентах случаев ты можешь быть высокомерным засранцем, но оставшиеся десять процентов, безусловно, окупают для меня всё, — Они оба знают, что у Арсения кинк на похвалу, — И с тобой мне легче, чем с кем-бы то ни было другим. — У тебя просто, должно быть, высокая толерантность к таким, как я, — Арсений по-лисьи морщит нос и краснеет. — Я просто терпелив. И зачем мне кто-то обычный, если я могу быть с тобой? — Ну. Потому что… Потому что у тебя будет шанс на более нормальную жизнь? — Нахуй нормальность, Арсений. Ты даёшь мне больше, чем можно представить. Арсений более сентиментален из них двоих, поэтому сейчас он думает, как же у Антона так получается говорить, что в носу начинает свербить от желания разрыдаться? — Я не понимаю, это кошмар пытается пролезть в реальность, или я сам пытаюсь его сюда просунуть. Все претензии, которые я имею сам к себе, и которые, как думаю, ты имеешь ко мне во сне были от твоего лица. Ты знаешь, что я не люблю, когда ты ругаешься на меня, и в жизни ты так не делаешь. Но я боюсь, что ты просто терпишь, а потом случится то, что случилось во сне, и ты уйдешь. — Арс, это только сон. Я никогда бы не оставил тебя. — Почему? Все остальные оставляли. Или я сам уходил, раньше, чем они бы увидели. Я… Я не тот человек, в которого на самом деле влюбляются. Когда люди видят, какой я на самом деле, все уходят. Ты же знаешь. Я когда-то пришёл к мысли, что никогда больше не буду никому доверять по-настоящему. Но когда никому не доверяешь, самое неприятное, что на самом деле у тебя нет близких людей, в смысле той близости, которая что-то значит. А потом случился ты. С тобой всё было чрезмерно. Даже если я просто настраивал звук или говорил с ребятами, ты смотрел на меня так, словно я покорял Эверест. — Те, кто тебя оставлял никогда не знали, куда смотреть. Твои же слова, что у всех найдётся человек, который будет ценить всё, что в тебе есть. И вот, я здесь. Ты с самого начала был так нетерпелив, так несносен, что иной раз скулы сводило. Ты никого к себе не подпускал. Я злился. Но ты был. И это всегда оставалось для меня самым важным. Ты думаешь, что я не готов терпеть тебя и твою странную планету в голове, а я всегда думал, что не заслуживаю тебя. Я ведь не самый лучший бойфренд, и я знаю это. Я часто говорю, не подумав, и обижаю тебя этим. Знаю, что порой делаю себя хуже, чем я есть на самом деле, потому что забочусь о том, что подумают другие, хотя должен заботиться о тебе. Ради нас ты терпишь мои отпуска с Ирой и то, что я оставляю тебя на праздники. И в конце концов, я нелепый и несуразный, а такой, как ты должен быть рядом с кем-то более привлекательным, умным и внимательным. — Зря ты не считаешь себя зрелищем, заслуживающим внимания, Антон. — Арс, вокруг тебя особенная аура, что заставляет любого проявлять больше индивидуальности, чем это кажется возможным. А я просто.. Ну, смешной? Шастун себе кажется слишком простым. Не то что Арс — он неожиданный, эксцентричный, а ещё помогает верить в себя с каждым днём всё больше, даже сейчас, когда у самого тараканы в голове грызутся за территорию сомнений и переживаний. — Шаст, ты это знаешь, но я готов тебе напоминать, — для меня ты самый лучший. Мы же договорились обо всём давно, и ты сам показал мне как важно говорить, и я стараюсь, стараюсь говорить, если что-то не так, если что-то меня задевает, а ты не забываешь, как сильно я люблю тебя. И именно тебя, не за что-то или вопреки, а просто так. Мне не нужен никто другой, ты же тоже от меня этого не требуешь, почему я буду? Арсений любит Антона, любит просто, и это чуть ли не единственное место, где у него всё действительно просто, он не разбирает ничего на детали, не делит на «хорошо» и «плохо», не копает до грунта. Только задумывается, почему Шаст сам этого не понимает, ведь Антона все любят, его любить легко, не то что Арсения — его сложнее, даже почти невозможно, потому что его понимать сложно, он неудобный, а в голове своей сам порой теряется. Антона он не идеализирует, он попросту всегда на его стороне, даже если тот не прав, даже если проебывается знатно, даже если обижается на поступки и глупые фразочки, и будет злиться, выскажет ему обязательно, но прилюдно всегда молчит, что ему несвойственно, понимает — Антон просто устал, знает, что на самом деле Шастуну хочется про него говорить, всё время, всем, но он не знает как правильно. А Антон боится. Боится, что творит столько херни, что однажды Арсений не выдержит, и всё развалится. Они оба отчетливо понимают, что не могут зря терять месяцы и годы, за которые они выстраивали то, что имеют сейчас, через ссоры, недосказанности, замалчивания, додумывания, обвинения, через весь огонь, воду, и медные трубы, почти буквально, что прошли. Ценность этого так велика, что на плечах физически ощущается груз ответственности за то нежно-тёплое, что они имеют сейчас. Антон притягивает Арсения за шею, благодарно целуя, он таких никогда не встречал, и не встретит. У Арсения не было шансов в него не влюбиться, ведь это Шаст, со своим добрым сердцем, искренне-детскими, эмоциями, с тонной любви к миру, но то, как быстро Арс сдал позиции и стал мягким поражает даже искушенного зрителя их истории. У Антона любовь — осторожная и робкая, кроется в аккуратных касаниях, улыбке на любую арсеньевскую дурость, во взгляде и мягком голосе, которым говорит только с Арсением, он придвигается ближе, целует ласково, знает каждый сантиметр и каждую родинку любимого тела, он мог бы ничего и не говорить, их язык — язык касаний, и он умеет кончиками пальцев, губами, тыльной стороной ладоней, коленками острыми выразить всё, на что ему порой не хватает слов, но знает, что сейчас нужно проговорить, сам же и учил этому. — Арс, я в словах не силён, но слушай, — Шастун отодвигается, держа Арсения за руку, оглаживает выступающую косточку, — Есть многое в мире, не имеющее к тебе никакого отношения, и много слов, которые к тебе не применимы. Спокойный. Подстраивающийся. Удобный. Терпеливый. Ты иногда сводишь с ума, какая язва. Но я знаю те твои стороны, которые кроме меня никто больше не видел. Никто точно никогда не видел, как ты, приходя домой, можешь просто остановиться в дверном проеме, потому что чувствуешь, что со мной что-то не так. Как ты легко понимаешь, мое настроение и то, в чём я нуждаюсь прямо сейчас. Никто не знает, как ты часами можешь терпеливо отыгрывать со мной сюжетные сцены дома, раскладывая по полкам как и что делать, чтобы тренировать со мной навыки для выступлений. Как ты в самое ублюдское, холодное зимнее утро встаешь раньше меня, кладешь мои вещи на батарею, чтоб я надел теплые, прогреваешь мою машину, просто чтобы я подольше поспал, а потом помогаешь уложить волосы, пока я ем завтрак, тоже тобой приготовленный. Как ты смотришь со мной в обнимку ужастики, и пока я боюсь каждого шороха на экране, закрывая глаза, ты рассказываешь, что происходит на экране. Я могу перечислять ещё вечность, но суть в том, что ты отдал мне свое горячее сердце. Ты упорно ошибаешься, но взращиваешь при этом в себе такие черты личности до которых многим окружающим еще очень далеко. То, как ты сильно любишь меня не позволяет мне даже задуматься о том, чтобы любить тебя хоть немного меньше, и я стараюсь, правда, хоть иногда у меня это и получается плохо. Ты меня не просил, но я давно тебе всё отдал. Такое ощущение, что мне не хватало тебя всю жизнь. Звучит слащаво, но это правда. Арсений слушает и боится что-то пропустить, не расслышать, и это обязательно будет самым главным, боится, что тихий голос вдруг исчезнет, и снова навалится тяжесть, которую на этот раз выдержать будет уже не по силам. — Шаст… Я никогда не думал, что кто-то сможет как следует разглядеть меня сквозь весь тот бардак, что я собой представляю. Я знаю, что не всегда должен быть в центре твоего внимания, и понимаю, что любить меня — не единственная твоя задача в этом мире.       Арс не представляет даже, как Антон ему благодарен — он помог ему пережить внезапный кризис ориентации, не испугался его такого юного, был рядом всегда — в моменты успехов и поражений, был опорой и шептал «Они пришли на тебя посмотреть, так что не загоняйся, улыбайся, будет настроение — тащи!». Когда они только встретились Арсений никого не искал, Антон искал хоть кого-нибудь. Смотрел на Арсения волком, но с восхищением, понимая, что ему-то далеко до такого спокойствия перед перед выходами на сцену, до такой веры во всё, до такого умения найти контакт с любым человеком. В нем самом сомнения тогда на всех их, шестерых, не считая команду, хватило бы сполна, и он чувствовал с толикой злости — он только с одним Арсением не на равных, и никогда не будет, вероятно. Арсению Антон понравился сразу — он был единственным, кто спрашивал не «Что ты делаешь?», а «Как ты это делаешь?», и Арсений робел от безмолвного принятия его чудачеств. Он с замиранием сердца цеплялся за задержанные на нём взгляды, не понимая, почему это ощущается чем-то важным, думал — может что-то получится, и снова не понимал, — а что должно, собственно, получиться-то? Но у них действительно получается. В тандеме на сцене их энергия перемножается, и всегда получается лучше, быстрее, сильнее. Антон кусал губы и нервно крутил кольца, копался в попытах разобраться — это от того что Арсений такой творчески-харизматичный и тащит его, он сам молодец и годы юмора прошли не зря, или у них просто импровизационная химия, ведь должно быть объяснение почему ни с кем так хорошо не выходит? Арсений, в свою очередь, не мог отказать себе в удовольствии где-то перегнуть шутку, добавить подтекста, лишний раз потрогать, улыбнуться лукаво, наслаждаясь смущением и последующими разборами полётов, чтоб Шастун хмурился «Арсений, ну вот че ты до меня докопался?», чтоб с сожалением «А вот без этого никак там нельзя было обойтись?», и искренне удивлялся, почему его пассивно-агрессивный флирт не считают смешным? Догонялки в обе стороны длились какое-то время, напрягая команду, и никто ничего не обсуждал — они просто не умели. Были только взаимные залипания друг на друга, Антон не понимал, с чего это он заглядывается на взрослого, женатого мужчину, а Арсений оседал от медленного осознания своих чувств к несуразному парню. И они ругались между собой всё чаще, и чаще всех остальных, сейчас смешно вспоминать, но Арсений хлопал дверьми до дребезжащих стекол, надменно обходил стороной и кидал недобрые взгляды из-под ресниц, а Антон обзывался, как воронежская гопота, молча обижался, вёл себя как школьник, перманентно дергая Арсения за косички (и до сих пор). Они играли в дружбу и все вокруг их раскусывали, приняли проще, а они дружить не хотят. Хотелось чего-то настоящего, но как это встроить в их жизни — не было представления. Арсений знал наверняка, что происходит, им слова-то никогда особо не нужны были, чтоб всё понять, но Антон — единственный кто (почти)сразу считывал, только почему-то одного Арсения. Тот ругался смешно, когда им в кафешках или офисном обеде приносили рис и Шастун его случайно съедал — «Ты что, не чувствуешь? У тебя вкусовые рецепторы есть?!», или когда Шаст курить вылетал полураздетый — «Курение убивает и где куртка твоя? В смысле, блять, нет куртки?», и по рукам разве что не лупил, когда Антон тянулся ногти погрызть — «Тебе 5 лет? Мои на ноге еще погрызи». Антон заочно заботу ценит, но тут относился с осторожностью, думал, что со скорым появлением ребенка у Арса он перестанет свой отцовский инстинкт на него проецировать, это же явно он, ничего больше? У Арсения рождение ребенка его брак не спасает. Женитьба, Антон, осознание, ребенок, понимание, развод, принятие — в его системе координат эти события почти одновременно происходят, друг от друга неотделимые. Развод ударил по его установке мира, по стабильности и намеченному плану, даже несмотря на радость от рождения дочери и понимание со стороны бывшей жены — он честно сказал ей обо всём и пообещал помогать. Арсений остался один, хотя в его жизни полно людей, Сережа чаще всего молчаливо делил его пустую квартиру в особенно трудный первый период, родители осуждением не помогали, и он искренне попросил их не лезть во внутренности в поисках объяснений его поступков. Антона никто не просил, но он оказался рядом — ничего не спрашивая, из души последнее оставшееся не вытягивая, приехал к нему в Питер, еле заметным кивком головы показывал другим, когда Арсения лучше не трогать, и пока все остальные поддерживали его, потому что они с ним в одной команде, Антон поддерживал его — и поэтому они становятся одной командой. Спустя время Арсений понимает, что если почему он и был сильным в тот период, так это потому что Антон стоял у него за спиной. Они сблизились и Шастун запутался окончательно. А потом оба одновременно не выдержали, Арс решил сказать, как чувствует, и оказался ведомым, иначе как объяснить, что он в итоге согласился не на диалог, а на перебивание почти с порога: «Арс, ты только обещай, что мне не въебешь, можно я тебя поцеловать попробую? Мне понять надо, а то я уже хуй знает что думать» от Антона, потирающего влажные ладошки в гримерке. Желание близости было сильнее их страхов, и они сорвали предохранители, дорвались, и вступили на извилистую дорожку, где с попеременным постоянством пытались друг от друга сбежать, брали паузы, уходил сначала один, потом второй, потому что Арсений видел — Антон не готов, не уверен в том, что делает, а ему не хочется Антона ломать. Антону казалось правильным отпускать, потому что Арсению такой как он — зачем? И Антон действительно боялся, обижал Арсения выкриками «Я вообще не гей!», потому что он — тоже, потому что «Антон, ты вообще не знаешь кто такие бисекусалы, да? Иди словарь почитай!», но на обоих ложилось тяжелое раскаяние, и они всегда возвращались друг к другу. Потом появилась Ира, которая Антону правда поначалу нравилась, она похожа на его любимую актрису, и слушала его внимательно. Антону показалось удачным совпадением, что Стас их познакомил, и он думал, что можно попробовать все свои чувства направить в нормальные отношения, в которых всё будет просто. И Антон совершенно не хотел никого между собой сравнивать, но выходило само собой. У Арсения тем временем появился разве что психотерапевт. Он дал Антону время разобраться, сам ведь проходил через такое, как мог держал в себе яд, что хотелось выплеснуть на Иру. Арсений разбирал себя по кускам у терапевта и чувствовал себя душным, истеричным, взрывался на каждый комментарий, блокировал, отрывался на фанатах, обижая их высказываниями, просто потому что бесило. Бесило, что все всё видят, бесило, что его скрытность никак не помогала, бесила ревность, бесило, что Антон спокоен, и говорит лишь «Арс, забей, просто не реагируй и меньше внимания привлечешь», бесило, что сладкий период закончился (у них толком и не начавшись) и осталось только выжженное поле безнадежности. Он иррационально злился, отдалился, отказывался даже в одном такси ездить, и выразительно молчал — за него всё говорят хэштэги, футболки, почти всё что он делал, он делал из вредности. С трудом пережил март 2018, с Сережей, сигаретами, и Шастуном, вместе, который в итоге приехал на такси, заспанный, опешивший, и заявил — «Арс, какой в жопу, развлекался с Ирой в другом отеле? Я в соседнем отеле был, один, снял там себе номер, чтоб отоспаться, потому что в нашем мест больше не было», Арсений вины за нарушенный сон Антона не почувствовал, он сам за ту ночь разобрался по частям и себя жалел всё-таки больше. Антон восстановил разрушенное, обнимая его большой ложечкой сзади — «Арс, прости меня, я мудак. Я даже когда с ней — никогда не там по-настоящему, я всегда с тобой. Давай по-нормальному быть вместе, я хочу только с тобой», и шептал глупости в хохолок, в шею, в ухо, пока они не заснули. Потом Антон рассказал, что поговорил с Ирой, а она, на удивление, всё поняла: «Антош, я ведь не слепая», и предложила побыть прикрытием какое-то время. Случились совместные обсуждения со Стасом, с Ирой, никаких оправданий, только договоры о неразглашении, и Арсений довольно злорадствовал — не зря она ему не понравилась, он сразу почуял этот шлейф меня-можно-купить-главное-предложи-что-то-получше, но язык прикусил, всё-таки она стала гарантом их безопасности. Он не обещал никому от ревности избавиться, шутил, что им с Антоном все еще нужен страстный секс, и довольно наблюдал за отчаявшимся лицом Стаса, который стонет в ладони. Он до сих пор с трудом сдерживает себя от высказываний в ее сторону в компании, позволяет шутить на концертах, не скрывает неприязни, знает, что Антон поймет, а на мнение остальных становится стабильно всё равно. Тогда он стал ровнее реагировать на творчество фанатов и начал называть их поклонниками, понял, что любовь на сцене сыграть нельзя, и скрыть, не получается, тоже, ну и пусть, они ничего не выбирали, так сложилось само. Когда Антон взял его, а не Иру на «Спорный вопрос», он им гордился — Антон перестал бояться, фактически заявил, что он с ним. Там они друг от друга не отходили, Арсений веселился, танцевал, читал стихи, абсолютно счастливый в своем ощущении любви. В потоке тех событий у них прозвучало обоюдное признание — тихо и осознанно. Они прошли через эту ревность, Арсений научился спокойнее относиться, не без труда, но согласился праздновать Новый год с ней в компании в Грузии, а потом и в Карелии, получая несравненное удовольствие от намеков в инстаграмме, даже спустя год после путешествия, даже несмотря на ругань со Стасом на этой почве. Он привык, что его любят, что он любит, что Сережа иногда осуждающе мотает головой, а Дима не может удержаться от комментариев, что Стас разносит их и тормозит, к присутствию гетеро-отчетов, которые покрывают их выходки, ему важнее, что Шаст этого всего точно стоит. И сейчас он смотрит на него как и всегда после их глубоких, честных разговоров, с особенным теплом и благодарностью, что вот так, раз за разом Антон готов разгонять его тревоги в голове. — Главное, что любовь у нас неизменно сильнее страха, Арс, — улыбается очаровательно, зная, видя, что Арсения отпустило, — Погнали, ща всё будет, давай я тебя сфоткаю тут красиво. Когда они возвращаются в машину, Арсений смеётся, тихо-гортанно, кадык дергается с каждым переливом, смех у него сладкий и бархатный, Антон всегда считал, что в этом смехе чистая магия, обычные люди так не умеют. У Антона мысль бьется по сознанию — он всё отдаст, лишь бы Арс с ним смеялся так. Арс решает, что сейчас можно спросить, пусть даже в шутку, и пока Антон заводит машину, тянется рукой к нему, останавливая. — Пжи-пжи-пжи, а вот что ты там про предложение начал, это ты если будешь предложение мне делать правда чё-нибудь романтичное и необычное придумаешь? — специально ехидничает, чтобы не звучало слишком серьезно. — Не говори если, Арс, говори когда, — фырчит забавно, тянется за поцелуем в шею, — его любимым. Арсений переводит взгляд на его пшеничные кудри и родинку забавную на кончике носа, и сердце ухает вниз, когда он понимает, что Антон и не шутит вовсе. — И раньше я встаю потому что иду на пробежку, всё остальное просто получается сделать заодно, — Арс не находит от потрясенного сознания, что сказать ещё.       И они едут домой, они одна и та же суть, пусть и на разной скорости и разной мощности, но путь у них общий, и на всех точках переплетается, а любовь та, где они не просто смотрят друг на друга, а что главнее всего — в одну сторону.