I
Санс сосредоточенно поправляет шарф на детских плечах, стараясь завязать ткань как можно гармоничнее, но большая ее часть все равно падает на пол. Санс вздыхает. — Бро, он слишком большой, снимай, его нужно подшить, — он наклоняется, заглядывает Папсу в глаза и подбадривающе опускает свою широкую ладонь на его маленькое плечо. Папс категорично мотает головой. — Нет!!! — громко вопит он, заставляя Санса сморщиться. — Он идеален! — маленькие ладошки стремятся убрать руку брата со своего плеча. — Санс, ты совсем ничего… — он пыхтит, — …не понимаешь! Санс наблюдает за ним с приподнятой бровью. Папс старается, даже топает ногой один раз, и старший, сдавшись, убирает свою ладонь. Папайрус победоносно ухмыляется. У себя в голове Санс делает заметки: его брат, определенно, сходит с ума по красному цвету: буквально неделю назад он капризно доказывал, что клубничное мороженое самое лучшее, и никакое ванильное, и тем более шоколадное, он есть не станет, даже под самыми ужасными пытками. А потом в продаже появился более красный вкус — вишня. И про клубничное мороженое он больше не вспоминает. Сансу все еще немного неловко перед тем продавцом — Папс устроил настоящую истерику, когда узнал, что его любимый вкус заменили. Впрочем, цвет нового мороженого его успокоил и удовлетворил удивительно быстро. Санс бы даже сказал слишком быстро и, вспоминая эту обморожительную ситуацию, его щеки тоже потихоньку краснеют. А этот длиннющий шарф — Санс на сто процентов уверен, что он бы остался незамеченным, если бы не цвет. Папайрус даже кровать себе красную выпросил! Санс не смог устоять… И не устоит снова, если брат впредь попросит что-то еще. Он беспомощно вздыхает. Им нагло и открыто манипулируют. — Нравится? — он снисходительно улыбается, рассматривая, как половина шарфа закрывает лицо, непозволительно довольное и коварное для такого маленького ребенка, а другая — беспардонно валяется под его ногами. Папс активно кивает, поправляя ткань и пафосно смахивая отросшую челку с глаз. Санс улыбается, чуть скаля зубы, и склоняет умиленно голову. — Ты такой очарова-а-ашка, — тянет он нарочито слащавым голосом, опускаясь на колени и обнимая брата, беспорядочно взъерошивая ему волосы. — Мой брат слишком милый для этого мира, — он почти плачет. — Нет!!! Я не милый, Санс!!! — вновь вопит Папс своим звонким голосом, но это оружие его больше не спасает, а брат стискивает его лишь крепче. — Ты меня задушишь, ты, огромная вредина! Я не милый, — он снова пыхтит, а Санс смеется и смущает от этого еще сильнее. — Я вселяю ужас и страх, ты опять ничего не понимаешь, — его щеки вспыхивают любимым красным, а выражение лица становится обиженным, и он сердито сдувает волосы со лба, больше не пытаясь вырваться. — О-о-о, да, я весь дрожу. — Ты такой противный, — Папайрус недовольно щурится, кривя губы, и тяжко вздыхает, принимая свою участь, — я тебя ненавижу, — бурчит он невнятно, потому что Санс сжимает его слишком сильно.II
Скрестив руки на груди и скуксившись, Папайрус недовольно сидит в сугробе, рассматривая своим не по-детски злым взглядом кучку снега напротив, и та, не выдержав такого напряжения, будто бы тает. — Если ты будешь дуться, мы не дойдем до дома, и я не сделаю тебе спагетти, — хотел бы Санс знать, откуда в таком маленьком теле столько недовольства, но пока перепады настроения вызывают лишь сомнения и не отвечают ни на один вопрос, успевший возникнуть в голове. — Ты все равно их неправильно готовишь, — бубнит Папс спустя паузу в свой красный шарф, в который Санс укутал его по самый нос. — Вот как, — он вскидывает брови. — Да. Андайн мне рассказала, она в этом эксперт. — Что ж, если это так, то пусть она готовит тебе пасту сама, а я буду экономить. Ты этого хочешь? — зубы начинают стучать, а руки дрожать от мороза. Санс прячет подбородок в толстовке и старается укутаться в капюшон теплее. Он правда хочет быстрее дойти до дома и согреться, и на семейные разборки ни сил, ни желания у него нет. Папайрус поднимает голову. — Нет! — сразу же выкрикивает он, обиженно смотря в усталые спокойные глаза. На самом деле ему нравится, как готовит брат, но его техника совсем отличается от той, что была рассказана! Если Санс готовит без внушительного энтузиазма, разве это правильно? Разве Папс может сомневаться в словах эксперта? — Тогда что, черт возьми, случилось? Папс, я не умею читать твои мысли, если ты вдруг забыл, — начинает рычать старший, стискивая кулаки в карманах. Теплый воздух клубами пара приятно опаляет замерзшее лицо, а раздражение внутри постепенно накаляется, и зубы начинают стучать уже от злости. Папайрус лишь укутывается в свой шарф вновь, намеренно отводя взгляд от недовольного лица старшего брата. Санс сдержанно выдыхает. Папайрус никогда не реагировал на крики, не слушался, если на него повышали голос, только больше капризничал, а если Санс злился слишком сильно и перебарщивал — бесконтрольно начинал плакать. Санс старается держать себя в руках, но иногда эмоции выходят из-под контроля. — Ты очень вредный, очень вредный и непослушный засранец, — проговаривает он сквозь зубы, широкими шагами подходя к брату ближе. Снег устрашающе скрипит, но лицо Папайруса стойко и упрямо держит свою обиду, показывая всему миру свое недовольство, даже если видит его всего лишь только Санс, бесцеремонно хватающий его и, без особых усилий, несет под мышкой, направляясь к дому. — Са-а-анс!!! — Папайрус извивается, пищит, вопит, безрезультатно кусает плотный рукав толстовки и пытается бить брата по спине, но не получает в ответ никакой реакции, только сдержанный выдох. — Отпусти меня!!! — Если ты не замолчишь, я закопаю тебя в сугробе, — серьезно шикает Санс, даже не поворачивая головы в его сторону. Младший, однако, замолкает на мгновение — только лишь. — Ты так не сделаешь… — неуверенно лепечет он, и Санс резко останавливается. — Хочешь проверить? — медленно спрашивает Санс тихим, устрашающим и мертвым голосом. И этот прием работает безотказно, потому что Папайрус настороженно не говорит больше ни слова, и Санс продолжает свой путь в долгожданной тишине. Однако, поднимаясь на крыльцо и открывая дверь, он думает, что переборщил. Точнее — чувствует. Мозг убеждает, что все Санс сделал правильно, и строгое воспитание пойдет брату на пользу, но совесть неприятно царапает своими тонкими коготками морали, и Санс раздосадовано кусает губу. Он аккуратно опускает брата на ноги, закрывая дверь изнутри, и наклоняется к нему, стягивая заснеженную шапку, разматывая шарф. Лицо младшего по-прежнему обиженное, и брови все еще недовольно сведены к переносице. Он стоит надувшись, не поднимая на брата взгляд принципиально. Санс заглядывает брату в глаза и, находя в них тень грусти, упрекает себя за несдержанность. — Пап, — он приглаживает его растрепанные из-за шапки волосы, стараясь поймать обиженный взгляд. Папс лишь скрещивает руки на груди, молча смотря в дверь за спиной брата. — Эй, ты обиделся? Да брось, бро, если будешь так дуться, лопнешь, — Санс ловит недовольный взгляд и усмехается. — Ты слишком маленький для такой большой обиды, — уверенно аргументирует он. Папайрус отводит взгляд снова, но хмуриться перестает. — Ты не закопаешь меня в сугробе? — осторожно звучит вопрос спустя секунду неуверенности. Санс склоняет вопросительно голову, а после распахивает глаза. — Чт… что? Нет! — ладони опускаются на маленькие плечи. Санс осматривает лицо брата немного нервно, и в ответ ловит категорично неверящий взгляд. — Это была шутка. Просто шутка. Я никогда так не сделаю, — вкрадчиво говорит он. Важно, чтобы брат поверил. Пальцы на плечах невольно сжимаются сильнее. Папайрус отводит взгляд с наивной обидой внутри, что плещется, норовя вырваться наружу и стечь горячими слезами по замерзшим красным щекам. Он шмыгает носом и глаза его опасно намокают, но, упрямо и гордо фыркнув, кулачки решительно сжимаются, позволяя поднять на брата обжигающие упреком глаза. — У тебя отвратительные шутки… — констатирует он. Санс выдыхает так, будто не дышал до этого вовсе. В голосе брата он слышит снисхождение и смирение, которые обычно не свойственны маленьким детям. Санс смеется своим хрипловатым низким смехом, утыкаясь макушкой брату в грудь. — Бля, да, да, знаю, извини, — лепечет он беспорядочно сквозь смех. Санс точно никогда не изменится, и Папсу приходится лишь привыкать. Но наивные и честные попытки брата исправить в Сансе некоторые вещи никогда не перестанут умилять. И Санс понимает, что брат так просто не сдастся — это вызывает неподдельное чувство гордости. Маленькие ладони настойчиво упираются в его плечи, отстраняя. Санс врезается в возмущенный и вновь обиженный детский взгляд. — Ты тоже пытаешься быть как Андайн? — в ответ Папайрус лишь читает вопрос на чужом лице. В голосе его звучит какой-то упрек, перекрываемый любопытством. — Она иногда говорит плохие слова, — поясняет он, опуская взгляд, когда Санс начинает хмуриться. — Но я предупреждал ее, что их говорить нельзя! — Поправляя шарф, Папс гордо поднимает подбородок, даже когда брат скептически вскидывает брови, недовольный его новой подругой. Тогда Папайрус разбивает это напряженное молчание своим строгим предупреждением: — И тебе тоже такие слова не нужно говорить. — Она тебя обидела? — вмиг догадывается Санс и понимает, что попал в яблочко, когда большие глаза младшего брата настороженно раскрываются, а затем он отводит взгляд в пол, смущенно краснея. Санс вздыхает. Папайрус совершенно точно не умеет заводить правильных друзей, и с каждым днем рыжеволосая девчонка нравится Сансу все меньше и меньше: она грубая, прямолинейная и категоричная уже в своем юном возрасте. Может, она такая же упрямая и непоседливая, как Папайрус, потому они и сдружились. Да из-за нее Санс готовит одни чертовы спагетти уже месяц, а у брата никак не пропадает восторг от этой громкой грубиянки. Он смущенно кусает губу, замечая ревность в своих мыслях. Ну уж нет. Санс приподнимает голову брата за подбородок, и жестко заставляет посмотреть в глаза. — Бро, ответь мне, — повторяет он твердо, но не вынуждает — знает, что Папс и так все расскажет своему большому и сильному старшему брату, который защитит его от всех рыжих недоразумений этого Подземелья. В голове вертится мысль: когда. Когда он это упустил? Глаза щурятся сами собой, внутри раздувается волнение. Ему нужно присматривать за братом лучше. Папс тихо вздыхает, заглядывая Сансу в глаза неуверенно, чтобы потом отвести их в сторону вновь, выдерживая паузу нерешительности. — Она сказала, что я выгляжу тупо в этом шарфе… — нехотя мямлит он, убирая руку старшего брата со своего лица. Зубы невольно щелкают от злости. Санс готов бросить все, отыскать эту рыжую сучку и высказать ей в лицо все, что он о ней думает. И плевать, что она ребенок — Папайрус младше ее, не нужно иметь много мозгов, чтобы понимать, на какие слова дети могут обидеться. Больше всего злит восторг в глазах Папса, когда он рассказывает, какие крутые трюки Андайн ему сегодня показала, как классно она умеет драться и как метко метает свои копья. Но Санс держится — ради брата. — И что ты ей ответил? — он скалится, терпеливо наблюдая за поведением Папса: растерянность из его глаз не пропадает, но появляются в них искорки решительности. Он с очередным волнением прикрывает глаза и упирает кулаками в бедра, пытаясь выглядеть внушительно. — Что «тупо» — это ее лицо, — дерзко заявляет он, хмыкая и смахивая отросшую челку с глаз. Глаза его блестят. Санс, будто забыв как дышать, распахивает изумленные красные глаза и не решается сказать ни слова. А потом его губы растягиваются в умиленной улыбке. — Ты мой маленький злой монстр, — тянет он высоким голосом, обнимая брата под недовольное пыхтение. У Папайруса вновь краснеет лицо от такого внимания, но он, несомненно, доволен. — Я горжусь тобой, — серьезно шепчет Санс со звездами восхищения в глазах. Его брат, несомненно, самый крутой на свете.III
— Са-а-анс, — разочарованно тянет Папайрус, топая ногой по снегу. Его губы кривятся в возмущении, он колким взглядом упрекает брата, всматриваясь в его издевательское лицо, и обижено скрещивает руки на груди, — он такой же ленивый и неподвижный, как ты. — Лень — двигатель прогресса, — уверяет Санс, самодовольно улыбаясь и закрывая глаза с важным видом. Папс рассматривает брата с большим сомнением и тыкает в небольшой камень в его руках. Санс передает булыжник в маленькие ладошки. — Но ты совсем не двигаешься и не прогрессируешь… — попытки вразумить брата успехом не увенчались, об этом говорит его самоуверенность на лице. — Ты просто не замечаешь. Нужна каменная выдержка, чтобы наблюдать такие длительные процессы. — О боже! — его лицо забавно морщится, — еще один каламбур и я брошу это в тебя. — Ты так камнегоричен к моим шуткам? — скалится Санс, наблюдая за булыжником в руках брата, который вот-вот отправят в полет по направлению к его лицу. Папайрус предупреждающе щурится, его красные от раздражения и мороза щеки выглядят комично. — Ты же знаешь, что я увернусь от любого камнепада, — Санс пожимает плечами, продолжая бессовестно испытывать чужое терпение. И Папайрус все же замахивается, попадая брату в грудь с такого маленького расстояния. Санс делает вид, что ему безумно больно. Хватаясь обеими руками за место попадания, он валится на пол под несомненно правдоподобные стоны боли. Папайрус пустым взглядом наблюдает за этим спектаклем, морщась от снежинок, летящих в лицо, пока брат копошится в снегу слишком уж активно, прикладывая одну руку ко лбу, другую — к сердцу. — Бро… Я не ожидал от тебя таких подводных камней, — трагичным голосом хрипит он. — Ты слишком разговорчивый для жертвы, — возмущается младший, запрыгивая на Санса сверху, отчего тот выдыхает со стоном боли уже по-настоящему. — Мне не нужен камень, Санс. Мне нужен нормальный питомец, — серьезно заявляет он, смотря брату в глаза, пока он морщится от боли. — По-твоему мистер Окаменелость ненормальный? Папс бессильно падает лицом брату на грудь, заглушая отчаянный стон. — Ты просто невыносим… — бубнит он в расстегнутую куртку, чувствуя каждый смешок, вырывающийся из чужой груди. — Нет, я Санс. Папайрус сердито колотит брата в грудь и громко вскрикивает, когда его толкают в сугроб.IV
Хмурый взгляд утыкается в глаза Папса, не таящие наивных надежд; все его лицо безмолвно умоляет не сердится, и Санс, побежденный, вздыхает, устало мозоля переносицу. Как он вообще может сердиться? — Бро, мы уже это обсуждали, — бесцветно бормочет Санс, наблюдая, как лицо брата вмиг становится решительным. Ну конечно: когда Санс отступает, Папс переходит к тактике нападения. — Нам нельзя заводить животных, — с акцентом произносит он. Взгляд его становится укоризненным. Брат выносит ему мозг о домашних питомцах с тех самых пор, как узнал о них. И черт бы побрал этих странных жителей Сноудина — у Санса просто нет возможности обеспечивать кого-то еще, ему брата достаточно более чем. Он вздыхает. — Но он сам пришел! — Папс вскидывает руками, вскакивая с дивана и закрывая узкими плечами рычащего мохнатого пса, скалящего зубы; цвет его меха напоминает сугробы за окном, а черные круглые глазки, обманчиво милые, недоверчиво сверкают, встречаясь со скептическим взглядом Санса, который готов оскалиться в ответ. — Не ври мне, — хмурая и серьезная интонация почти режет воздух, а глаза колко устанавливают зрительный контакт с братом, неожиданно находя там жгучую детскую обиду. — Я не вру! — возмущения в восклике даже больше, чем в выражении лица. Папайрус жмурится и дышит часто-часто, сжимая кулачки, заставляя старшего брата смягчить свой настрой. Папс распахивает глаза и хмуро смотрит на него, как на предателя, скрещивает руки, а потом продолжает пылко оправдываться, проглатывая несколько букв в спешке: — Он из-за моей атаки пришел! Я кинул ему косточку, а он поймал! Санс мотает головой. — Ты… — в момент его лицо замирает. Брови изумленно ползут вверх, и рот приоткрывается от удивления. Спустя мгновение самообладание возвращается, но Санса хватает лишь на растерянное моргание. Он делает неуверенные шаги к брату, все еще стоящего в защитной позе с обиженным лицом. — Ты… Ч-что? — Я бросил ему косточку! — уперто расставляет Папс, терпеливо повторяет и выжидает все акцентирующие паузы в надежде, что брат поймет. — А Тоби принес. Он дрессированный! Санс, я могу… — Ты кинул ему косточку! — отчего-то не унимается Санс. Папайрус растерянно хмурится. Брат слышит вовсе не то, что нужно, но его абсолютный восторг будто заразный, и душа внутри бьется все чаще и отзывчивее. Теплые широкие ладони обхватывают его маленькое лицо, и Папс готов поклясться, что настолько распахнутыми и воодушевленными он глаза брата еще не видел. — Это была твоя первая осознанная атака, ты понимаешь? Папс кивает заторможено, затаив дыхание и всматриваясь в расширенные глубокие зрачки. Санс с облегчением прикрывает веки, погруженный в себя. Наклоняясь чуть ближе, они касаются друг друга лбами. — Бро, — тихий шепот низкого севшего голоса приятно шелестит. Санс не открывает глаз, продолжает улыбаться и ерошит Папса по голове, застывшего с хмурым замешательством, но чем-то трепетным в груди. Он совсем не понимает такой реакции, не понимает, что произошло, но если это заставит Санса согласиться на собаку, то пусть. Папайрус рассудительно щурится, когда брат продолжает. — Ты самый крутой на свете. Санс отстраняется, чтобы уверенно и гордо заглянуть брату в глаза. Тот пожимает плечами, кивая. — Ну естественно, ньех, — в голосе нет ни капли сомнения, — я знаю! Санс поднимается на ноги. Выражение его лица становится спокойнее. Он еще раз осматривает брата, его величественную позу и самодовольную улыбку, и выдыхает снисходительно. — Пса мы не оставим, — говорит он так, будто выжидал момент, чтобы прервать всю радость на детском лице. Улыбка Папайруса трескает. — Что?! — неверяще стонет он, сжимая кулачки и жмурясь от обиды. — Ты предатель! Тоби хотя бы слушается меня, не то что ты, — в порыве эмоций лидирует чувство преданности. Папс беспорядочно колотит брата в грудь, на что тот лишь тяжело вздыхает. — Ты тоже меня не слушаешься, — Санс удерживает младшего брата за плечи. Чуть наклоняясь, он заглядывает ему в лицо; яркий цвет красных глаз становится кроваво-вишневым, Папс хмуро смотрит в сторону, поджав обиженно губы, но больше не говорит ни слова. Санс снисходительно качает головой. Папс все понимает, несомненно. Он слишком сообразительный для маленького ребенка, и от этого сложнее им обоим. Когда Санс подрабатывает в баре, брат всегда тихо сидит в комнате для персонала, не отвлекает, даже когда не справляется с некоторыми вещами сам, не упрекает, когда Санс пьет с Гриллби, хотя очень злится из-за этого! Папайрус, как и все дети, должен быть эгоистичным, шумным и требовательным, вот только лишнее внимание младший привлекает лишь когда брат не занят работой. И сейчас он смотрит в пол мокрыми глазами виновато, будто и не заслужил никакую собаку, будто он лишь доставляет брату хлопоты. Папайрус шмыгает носом, и Санс трет лицо, издавая непонятный отчаянный звук. — Учти: дрессировка — дело сложное, — серьезно наставляет старший, указывая пальцем на мохнатого пса, в любую секунду готового откусить ему руку. Папс поднимает голову. Дыхание его замирает, глаза светлеют и раскрываются шире, встречаясь с немного неуверенным взглядом брата. Санс трет шею. Он точно пожалеет об этом в будущем. — Серьезно, бро, я пытаюсь тебя дрессировать уже хренову тучу времени, почему ты такой дикий? — Санс шутливо вскидывает бровь и ухмыляется, когда брат в немом раздражении пронзает его осуждением. — Ла-а-адно, — он треплет младшего по голове, закатывая глаза и совсем не ожидая, что его руку укусят. Со сдержанным шипением он оттаскивает довольно рычащего брата от своей руки. — …Вы с этим псом в чем-то похожи. — Просто ты отвратительный дрессировщик! — озвучивает свой вердикт младший, принимая величественную позу. — Но не волнуйся, Великий и Ужасный Папайрус покажет, как надо! — Не сомневаюсь, — на выдохе обещает Санс. Он уверен в собственной безоружности перед этим наивным и самоуверенным взглядом.V
Макушки огромных сосен растут точно вверх, окольцовывают, становятся больше с каждой секундой — с каждой секундой страх парализует, холодной дрожью поражая тело. Сугробы будто затягивают, подобно навязчивым колючим мыслям. Ветер хлестко бьет по красным щекам. Папайрус морщится, сильнее укутываясь в шарф, в надежде спастись от навязчивого холода. Безрезультатно. Темные стволы деревьев мелькают один за другим, а где-то высоко, у самого склона, куда даже сосны-великаны не могут дотянуться, снег поглощается тьмой, рассеиваясь в черно-красном тумане. И ветер затихает резко, внезапно и пронзительно, точно так же, как и метал снежинки промеж веток до. Мертвая тишина воцаряется среди леса. Будто метель не выла, не била по ушам и щекам, срывая шарф с шеи. По спине бегут мурашки. Кажется, что там, за широкими стволами деревьев, ходят одинокие монстры, выслеживают добычу и лишь ждут подходящего момента, чтобы наброситься. Тишина гудит, оглушает своей резкостью. Папс неуверенно топчется на месте, чувствует, как скрипит снег под ногами, но звук будто подавляет оглушающее ничто. Глаза вмиг намокают от панических слез. Руки обнимают за плечи; Папайрус оборачивается, путаясь в рыхлом снеге, и осматривает свои следы, еще не успевшие замести метель. — Санс? — робко зовет он без особой надежды и тут же возвращает бегающий взгляд на сосны. Лес отвечает гулким эхом, а следом за ним — тишина. Пожирающая, нагнетающая, предостерегающая. — С-Санс! — душа бьется чаще, отчаяннее, будто брат почувствует и окажется тут, стоит маленькому Папайрусу сильно-сильно зажмуриться и подумать о хорошем. Дыхание перехватывает, сбивается. Он падает в сугроб, совершенно не представляя, куда идти, в какой стороне дом, а в какой — враги. Звать брата больше не хочется — не хочется слышать жалкие всхлипы и надрывающийся писклявый голос эхом от густой чащи леса. Слезы обжигают замерзшее лицо, влажные дорожки тут же леденит воздух. Закрывая глаза, он беззвучно плачет, сливаясь с горизонтом, и чувствует, как над головой снова гудит метель, скрипят ветки, качаются стволы деревьев. И есть в этом беспорядке что-то еще — Папс хмурится, никак не может понять. Суматошные торопливые шаги и скрип снега, вибрации чужого голоса, которому не страшна метель. Он прислушивается и ахает, распахивая мокрые от слез глаза; тут же врезается в знакомое лицо старшего брата, искаженное страхом, злостью, паникой — все мешается в опасную смесь. Широкие брови ползут резко к переносице. Санс скалит зубы, щурится, и глаза его пылают от ярости. — Какого черта ты шляешься по лесу?! — метель прекращается так же резко, как и в первый раз, будто ее и не было вовсе, и заснеженные растрепанные волосы Санса взялись из ниоткуда. — Твою мать, ты меня совсем не слушал, когда я тебе рассказывал про лес? Здесь особенно опасно! Слова перемешиваются с рыком. Папс поднимается из сугроба, смотрит снизу вверх застывшим взглядом, рассматривает гнев на его лице, всматривается в темные горячие глаза. Почему-то крик брата не отзывается эхом из леса. Папс оборачивается на деревья, но его грубо хватают за плечи, возвращая зрительный контакт. — Я с тобой разговариваю, Папайрус. Ты хочешь, чтобы тебя убили? Фраза неосторожно вылетает со всей яростью и застывает меж их лицами. Санс испуганно смотрит на ошарашенного брата, кусает язык и морщится, когда видит, с каким упорством младший сдерживает слезы: смаргивает влагу с глаз, поджимает дрожащие губы. — Я… Я не это имел в виду, — Санс опускает теплые ладони на маленькие плечи, обнимает брата, и тот утыкается в теплую толстовку. — Я переборщил, мне не стоило этого говорить, — плечи под ладонями дрожат, Папс глухо всхлипывает, напуганный и замерзший, и Санс мысленно материт себя. — Эй, эй, бро, я тут, все уже хорошо, — маленькие руки окольцовывают за пояс. Брат, кажется, успокаивается, шмыгая носом в последний раз и отстраняясь. Санс наклоняется к нему, опускаясь на корточки; лицо его становится серьезным, но без излишней строгости — чтобы не спугнуть. Голос его ровный и почти мягкий. — Та-а-ак, а теперь расскажи мне, какого… — останавливает он себя, — почему ты сбежал от меня. В лес. М? — Я не сбегал от тебя!!! — Папс возражает бурно, вытирает слезы с щек мокрыми от снега варежками и беспомощно хмурится, смотря на брата, как обычно, упрямо. — Я… Я просто хотел доказать Андайн, что я храбрый, что я тоже могу быть гвардейцем!!! Его глаза пылают надеждой. Но в ответ Санс одаривает брата лишь хмурой настороженностью. — Что? — неуверенно переспрашивает он. — Андайн рассказала мне, что она была у Короля! Он будет тренировать ее. И я тоже смогу, если докажу, что достоин. Я стану гвардейцем, и тебе больше не придется меня защищать, я сделаю так, что все будут счастливы, Санс. Мертвецкая тишина вновь врезается в уши. Санс молчит, хмуро рассматривая сугробы позади брата. Новые порывы ветра сдувают с волос снежинки. Внутри волнение сливается с отчаянием и тяжелеет в груди, не позволяя разделить наивную радость. Санс давно не верит в хороший финал. — Счастье подвергает уязвимости, — бесцветно проговаривает он, желая лишь уберечь брата от опасностей; но понимает, что для этого придется огородить его от всего мира. Это просто безумно и невозможно. Он кусает разочаровано губу и встречается с глазами Папайруса, в которых никак не угаснет огонь решительности. Красный ему, действительно, к лицу. — Ты сумасшедший, — отмахивается небрежно Папс. Он не позволит сомнению зародиться у себя в душе. Он не понимает, почему брат так говорит, но он докажет ему, что прав. Он докажет всем. — Весь мир сумасшедший! — Санс несдержанно рявкает, широко разводя руками. Его улыбка пугает, взгляд перестает быть взволнованным и озабоченным. Они замолкают вновь, но на этот раз Папс смотрит на брата с тенью разочарования. — Я просто хочу быть как ты, — тихо упирается младший. Санс устало вздыхает. Клубы белого пара приятно опаляют лицо. — Тебе нельзя быть как я, — он не скрывает собственного бессилия, отворачивается от брата. Он не хочет это обсуждать, он не знает, как позволил себе стать тем, кого ненавидит. Папайрус таким не станет, Санс не позволит себе ошибаться впредь. — Но почему? — голос останавливает брата на мгновение. Папс упрямо смотрит в широкую спину. Санс хватает его за руку и тянет за собой. — Мы идем домой, — слова сквозь зубы становятся шипением. Метель вновь начинает поднимать в воздух снег, раздувая волосы. Хаос воцаряется среди леса. Папайрус капризно упирается ногами, вырываясь из захвата горячих ладоней. Он падает назад, в снег, и тот охотно затягивает его в ледяную глубь. — Я хочу быть таким же крутым! — голос срывается снова, снова эхом слышится из леса, на этот раз перекрикивая метель отчаянным криком. Санс становится к ветру спиной, рассматривает брата уставшим взглядом, не отрываясь, и Папайрус отводит глаза, жмурясь. — Ты не помешаешь мне. Я буду тебя защищать, я докажу Андайн… тебе, что я тоже, — он начинает задыхаться от эмоций. Из зажмуренных глаз почему-то снова текут слезы. Это смущает; он не хочет плакать сейчас, он не хочет, чтобы брат видел его слезы после таких слов. Но всхлипы никак не прекращаются. Он лишь скрывает ладонями лицо и чувствует, как брат опускает тяжелую руку на плечо. — Ты уже крутой, — говорит Санс вполголоса, но метель его не перебивает. Он осторожно убирает маленькие ладошки с лица и заглядывает в мокрые смущенные глаза, поправляет шарф на его шее и вытирает влажные дорожки с щек. — Самый крутой брат на свете. Ты помнишь? Получая утвердительный кивок, Санс широко улыбается, заботливо, тепло, и его уставшие глаза будто сияют. Он берет брата за руку, и тот не вырывается. — Пойдем домой, — Санс поднимается, ограждает брата от метели, словно щит, и уверенно выводит их из леса. Единственное, что Папс может видеть, это широкую спину Санса и его беспорядочно треплющиеся во все стороны волосы. Он сжимает ладонь сильнее, уверенно шагает за братом по сугробам и скрип снега под ногами слышится четче, чем завывающий свист ветра.VI
Тарелка с глухим стуком опускается на стол. Папайрус нетерпеливо заглядывает внутрь, и Санс может видеть, как в ту же секунду с лица брата пропадает восторженная улыбка, а брови напряженно сводятся к переносице. Он хмуро глядит в свою тарелку мгновение; пар и аппетитный запах тонкими ниточками стремился вверх. Недовольные глаза колко направляются прямо на старшего брата. — Санс? — тон его предупреждающий. Он отодвигает тарелку с едой, не прерывая зрительный контакт. Брат выглядит непозволительно непринужденным. — Это я, — на лице Санса расслабленная улыбка. Он ставит еще порцию перед собой и садится напротив, принимаясь за еду. Взгляд младшего начинает напрягать: Папайрус молча щурится, не моргая и выжидая, когда на него обратят внимание. Санс вопросительно вскидывает бровь, переставая жевать. — Что это, — акцентирует Папс, когда все внимание брата концентрируется на нем одном. Это приносит странное удовлетворение, однако от своей тарелки он явно не в восторге, а вопросительная невозмутимость на лице Санса понемногу искажается раздражением. — Лазанья, — выкидывает Санс вызывающе, не меняя свой небрежный тон. — Но ты обещал спагетти, — Папайрус капризничает. Он полными возмущения глазами врезается в невпечатленный взгляд брата. — Я просил спагетти! Начало трапезы испортило аппетит. Санс строго хмурится, наблюдая, как Папс в порыве недовольства подскакивает со своего стула, и обида искрами жжется внутри. Он глубоко вдыхает, даже не надеясь на самоконтроль, но слабый голос здравомыслия еще не поглощен безумием окончательно. Все же Санс старший, и именно он должен иметь самообладание, верно? — Это вкусно, — проглатывая ком раздражения, уверяет Санс, — ты даже не попробовал. Но последние капли терпения покидают его, когда брат демонстративно отодвигает тарелку от себя дальше, недовольно поджимая губы. — Я буду есть только спагетти, — упрямо заявляет Папс, подливая масло в огонь сгорающего на глазах самообладания Санса. Тот с рыком ударяет по столу. — Мы жрем твои долбанные спагетти уже вторую неделю! — срывается на крик он, пронзая своим пламенным взглядом. Папс уперто стоит на своем, не меняет позицию, и глаза его по-прежнему возмущенно прищурены. — И у нас нет возможности выбирать: ты либо ешь, что я тебе готовлю и не выпендриваешься, либо молча встаешь из-за стола. Угрожающая речь прерывается приступом тишины, в которой слышно лишь тяжелое дыхание Санса. Они застывают, не осмеливаясь пошевелиться, каждый в своем напряжении, буравя друг друга злыми взглядами. Воздух вокруг становится твердым и тяжелым, и Санс не знает, из-за ярости ли ему сложно сделать вдох. Он сжимает крепкий кулак; отросшие ногти неприятно впиваются в ладонь, и это чувство отрезвляет. Опустив голову и жмуря глаза до гула в ушах, он заставляет себя глубоко вдохнуть. И поднимая на брата взгляд, он видит лишь досаду, гордость и оскорбление. Папайрус фыркает, замахиваясь. Тарелка с лазаньей летит со стола и резким звоном бьется о жесткую плитку, разлетаясь осколками по всей кухне. Злобно зыркнув на брата в последний раз, Папс уходит на второй этаж, важно расправив плечи.***
— Ты представляешь? Он объявил голодовку, — Санс вплетает пальцы в отросшие волосы, бездумно пялясь в банку пива. Его взгляд пустой, немного истеричный; кончики пальцев покалывают от раздражения, и он делает большой глоток. Жестяное дно со стуком ударяется о барную столешницу. — Ты знаешь, я, конечно, не повар, но я старался… — ладонь сжимается в кулак, а в голосе звучит явная обида. — Этот ребенок просто невыносим! Где он такого вообще понабрался, черт, — он злобно щурится. — Даже не представляю, — Гриллби бесцветно выдыхает, смотря на Санса снисходительно, и возвращается к своей работе: посетителей к вечеру собирается больше. — Блядь, если это из-за рыжеволосой бестии, я ей ее копья в зад запихаю. Она плохо влияет на Папса, — продолжает ворчать он, подпирая щеку рукой. Возмущение внутри кипит, рука мнет жестяную банку, сжимаясь. Санс никак не перестанет думать о случившемся. — Скидка на спагетти закончилась быстрее, чем его макаронная фаза! — слова его, кажется, достигают пика возмущения и негодования. Он восклицает так, что на них обращают внимание, вот только Санс слишком увлечен своим недовольством, чтобы заметить, как неловко поджимает губы Гриллби. — Все дети растут, Санс, — с нажимом слышится в ответ. — И все дети порой ведут себя паршиво. — Нет, — усмехнувшись, качает головой он, а потом хмурится. — В смысле, да, я понимаю, но это же Папайрус, я его брат, — Санс тычет себе в грудь, втягивая слишком много воздуха. Он прерывает свою речь, когда Гриллби аккуратно опускает свою ладонь на его плечо и сожалеюще заглядывает в глаза. — Тебе нужно просто смириться с тем, что дети бывают неуправляемыми. И сдается мне, дело совсем не в макаронах, — он издает задумчивый смешок, смотря куда-то в сторону. — Ты оставил его дома одного? — Он спит. — Ты думаешь? Санс задумчиво хмурится, рассматривая пустую банку пива в своих ладонях. Папайрус всегда ложится рано. Но никогда не засыпает без сказки. — Блядь, — ругательство вылетает с обреченным выдохом после. Санс устало скрывает лицо руками. Конечно же, он ничего ему не читал: Папс просто захлопнул дверь в свою комнату и демонстративно молчал, а Сансу не позволяли начать разговор не пойми откуда взявшиеся остатки самолюбия. Гриллби понимающе кивает. — Я принесу счет. — Чувак, я возьму вторую смену на всю неделю, — Санс уверяюще заглядывает в лиловые глаза и радостно улыбается, когда Гриллби смиренно вздыхает. — Спасибо, дружище. Он подмигивает и отдает честь перед тем, как исчезнуть из душного шумного бара, оказываясь перед экраном выключенного телевизора в их гостиной. Осматриваясь, по спине невольно бегут мурашки; в доме кажется холоднее, чем он запомнил. А может, в баре было слишком жарко. Отражение в экране телевизора мигает красным огненным глазом и затухает через мгновение. В доме темно. Брата нигде не видно, а разбитая тарелка с лазаньей все еще валяется ошметками, разлетевшаяся по всей кухне. Санс тихо выдыхает, прислушиваясь к тишине, и поднимается на второй этаж; половицы протяжно скрипят под каждым шагом. Санс останавливается напротив двери в комнату брата, прислушивается. Дыхание затаивается само по себе, глаза сосредоточенно щурятся, но даже тихого копошения из-за двери не раздается. Пальцы невесомо дотрагиваются до холодной ручки двери, почти сжимают ее, но, сдержано выдохнув, Санс опускает руку, бесцельно рассматривает стикеры на двери еще несколько секунд и проходит мимо. Если Папайрус уснул без сказки на ночь, то все либо действительно паршиво, либо Гриллби прав. Санс не закрывает дверь полностью. В комнате его встречает привычный носок в углу и куча вещей, взваленных на беговой дорожке; желтый свет фонаря тускло касается пыльного оконного стекла, но в комнату не заглядывает. Санс стягивает с себя толстовку, кидая ее к другим вещам, и плюхается на свой матрас, наконец ощущая усталость уже прошедшего дня; и даже несмотря на конфликт с младшим братом, он чувствует спокойствие и облегчение, закидывает руки за голову, всматриваясь в бледный потолок несколько мгновений и, не думая ни о чем, закрывает глаза. — Са-а-анс… — тихо шепчет из-за двери. Половицы протяжно скрипят один раз и замолкают, когда лохматая голова Папайруса заглядывает в комнату. — Санс, ты спишь? — Ну, уже нет, — приподнимается на локтях он и наблюдает, как брат пробирается под его одеяло. — Я думал, ты спишь, — Санс хмыкает, подпирая щеку рукой и рассматривая белокурую макушку. Папс под одеялом начинает шебуршать, скрываясь полностью. Санс напряженно хмурится, когда приглушенные всхлипы доносятся из-под одеяльного кокона. — Ты меня бросил, — голос дрожит, наполненный обидой и страхом. Ладони хватаются за простыни мертвой хваткой, и воздух будто обжигает горло, не позволяя сделать судорожный вдох. — Оставил меня одного! Санс разматывает одеяло с головы брата и нервно кусает губы. Папс торопливо трет слезящиеся глаза, опуская голову, прячась. В холодном замешательстве и с чувством подавляющей вины Санс рассматривает брата, осторожно кладет ему ладонь на плечо и старается развернуть к себе. — Эй, — неуверенно зовет он, принимая попытку улыбнуться. — Бро, это неправда, я здесь. И я никогда бы не бросил тебя. Папайрус суматошно мотает головой. — Ты разозлился и ушел. — Что? — Санс растерянно моргает. Ему стоило предусмотреть, что брат поймет его совсем не так, как хотелось бы. Он решительно хмурится. — Я на тебя вовсе не злился. И не злюсь. Слышишь? — Тогда почему ты ушел? — насупившись, Папайрус неверяще скрещивает руки на груди. Санс рассудительно хмыкает. — А ты почему ушел в свою комнату? Вопрос остается без ответа, Папс лишь недовольно смотрит в сторону, давая понять, что они квиты. Улыбнувшись, Санс накрывает одеялом их обоих, пусть брат все еще не кажется полностью спокойным. — Все же хорошо, — Санс пихает его в бок, в ответ получая недовольное ворчание. — Ты собрался плакать всю ночь? Простынь мне не промочи, — издевательски тянет он и беспорядочно треплет брата по голове. — Сволочь, — отвечает Папс слишком уж сердито, и Санс, оскорбленный до глубины души, не собирался оставлять это просто так, отвечая чем-то вроде «сам ты сволочь», но его перебили резкими объятиями. Похоже, лекции о культуре речи сегодня он проводить не будет. — Я тебя люблю, — пыхтит Папс брату в футболку, и почему-то звучит это как угроза. Санс все же издает умилительный звук, отвечая на объятия слегка неуклюже. — Как мило, — протягивает он, закрывая глаза. — Я тебя тоже. — И когда я вырасту, мы поженимся и умрем в один день, — Папайрус продолжает пыхтеть брату в футболку, и по-прежнему его слова не звучат доброжелательно. На эту фразу Санс отвечает красноречивым замешательством. Дети часто так говорят, он понимает, но интонация не внушает ничего хорошего. Он лишь растерянно хмурится. — Мы не можем. — Но почему? — Папс перестает обнимать брата, и в голосе его звучит искреннее непонимание. Он заглядывает брату в глаза, желая увидеть в них ответ ежесекундно. Санс устало вздыхает и трет шею. — Потому что я старше тебя, — бесцветно озвучивает он, — значит, я умру раньше, — и Сансу кажется, что все в этой цепочке звучит убедительно для ребенка, но, судя по панике на лице брата, он перестарался. Губы Папайруса опасно начинают дрожать, глаза заметно блестят от слез, и смотрит он на Санса с истеричным отчаянием. Сансу хочется взяться за голову обеими руками. — О-окей, я сделаю так, что мы умрем в один день? — тараторит он первое, что приходит в голову, и только проговорив, понимает, насколько ужасно оно звучит. — Так, забудь. Санс жмурится, сводя брови к переносице. Брат смотрит на него уже с опасением, и этот взгляд бьет по репутации безупречного старшего брата, разнося его гордость в щепки. Папайрус тихо хихикает, отбирая у брата подушку, и ложится к нему спиной, укутываясь в одеяле. Возможно, однажды Санс действительно поймет, что Папайрус все же порой ведет себя паршиво.