––––
— Давай не будем сегодня купаться, — сказала Мэй, засунув чемодан глубоко под нижнюю койку. Дедушка Мириам сам вырезал эти двухъярусные кровати, когда строил хижину много лет назад, и когда Мэй провела рукой по стойкам, она почувствовала инициалы, вырезанные кем-то, кого она не знала. — По-моему звучит неплохо, — сказала Мириам, удивив Мэй. — Ты не хочешь купаться? — Ты предложила это, чувиха. Вместо этого мы можем просто пойти прогуляться. — Мириам подняла бровь. Мэй ухмыльнулась. Ей нравилось плавать, правда, но лучшей частью домика у озера была старая лесовозная дорога. Это была целая миля грязи, прорезавшей болото, заполненное черепахами, лягушками, змеями, странными птицами и (по словам отца Мириам) целым семейством лосей-альбиносов, которых, кстати, никто из тех, кто посещал домик у озера, не видел. Мириам сунула ноги в кроссовки и выскочила через дверь спальни хижины — это была не более чем ширма, которая не пускала жуков, и она позволяла ей и Мириам проскользнуть наружу, не сказав отцу. Они молча прошли мимо рядов домов у озера, большинство из которых были намного больше и красивее, чем у Мириам. Её дом был спрятан недалеко от леса, в четверти мили от озера, но все эти дома были на берегу озера, все новые и все огромные. Мэй заглядывала в окна, пока они проходили мимо: в этом был причудливый телескоп выше Мэй. У этого был большой телевизор, который занимал всю стену. А в этом... В этом была статуя обнажённой женщины, стоящей лицом к дороге. Мэй и Мириам поспешили пройти мимо, их лица покраснели. Они быстро прошли к старой лесовозной дороге, где вообще не было домов. Здесь было тише: не было слышно ни моторных лодок, ни детских криков на озере. Только стрекотание сверчков и далёкое кваканье лягушек. И жужжание комаров, что было менее прикольно. — Помнишь, как мы приехали сюда в пятом классе и срезали путь через сад миссис Эндрюс, чтобы воспользоваться её качелями на верёвке? — спросила Мириам. Мэй повернула голову набок, глядя сквозь камыши в надежде увидеть что-нибудь интересное. Цаплю, может быть. Или Бобра. Или лося-альбиноса. — Я помню, — сказала она. — Она совсем рехнулась! Помнишь, когда мы сломали её садовую калитку в шестом классе? — И когда мы случайно выстрелили фейерверком в её статую медведя в седьмом, — добавила Мириам. — А в прошлом году, когда начался шторм, и её внутренний дворик не был заперт, и мы… —... залили водой весь ее новый пол, — сказала Мириам с ухмылкой. — Как ты думаешь, что мы испортим в этом году? — Возможно, спровоцируем восстание белок, — предположила Мэй. — И заставим их бросать в неё орехи каждый раз, когда она пытается выйти из дома. Мириам рассмеялась так громко, что это разнеслось по болоту, а повсюду вокруг они услышали неистовое хлюпанье лягушек, ныряющих в укрытие. Мириам прикрыла рот рукой и согнулась пополам, когда Мэй обвиняюще указала на неё, и они обе хрипели так тихо, как только могли. Мэй взяла себя в руки первой, и к тому времени, когда Мириам перестала смеяться, Мэй была готова задать ей вопрос. — Как ты думаешь, что мы можем сделать в следующем году? Улыбка Мириам погасла. Мэй с опозданием вспомнила, что следующего года не будет. В шестом классе родители Мириам переехали в крошечную квартирку с низкой арендной платой. В седьмом Мир перешла на бесплатные обеды в школе. В восьмом она начала носить старую зелёную фланелевую рубашку своего отца каждый божий день. И теперь, когда больше некуда было обратиться, они наконец убедили всех дядей Мириам подписать контракт на продажу коттеджа, доставшегося им в наследство от их отца. Это было их последнее лето на озере. Мэй искала что-нибудь, чтобы нарушить молчание. — Держу пари, что в этом году мы наконец-то увидим этого лося-альбиноса, — сказала она. Мириам ухмыльнулась.––––
На завтрак был размороженный поптарт. В глазури был желатин, а Мириам и её папа не могли его есть, так что Мэй сохраняла невозмутимое выражение лица и без жалоб ела печенье с привкусом картона. На самом деле, будучи честной самой с собой, ей это вроде как нравилось. Нигде больше она не ела размороженные поптарт (мама даже не позволяла ей есть замороженные), так что, противно это или нет, это всегда подтверждало тот факт, что она была в своём любимом месте на свете, с любимым человеком. С любимым человеком, которая абсолютно не стала бы высмеивать её из-за того, что она носила слитный купальник… хотя бы потому, что Мириам тоже застряла в слитном купальнике. — Папа сказал, что зелёный слишком дорогой, — сказала Мириам, глядя на Мэй. Её красный купальник плотно прилипал к коже, точно так же, как зелёный купальник Мэй прилипал к ней. — Моя мама сказала, что мне больше идёт зелёный цвет, — несчастно сказала Мэй. Она подумала о полностью зелёном гардеробе своей мамы, о бабушке и тётях, обо всех их нефритовых украшениях и изумрудных тенях для век, дёрнув нейлоновую ткань, прилипшую к её груди. — Может быть, мы могли бы поменяться. — лёгкомысленно сказала Мириам. Её тон был где-то между супер-повседневным и совсем не повседневным. — Мы не можем поменяться, — сказала Мэй, взглянув на Мириам и нахмурив брови. — Это то же самое, что поменяться нижним бельём. — Ага, — сказала Мириам с ухмылкой и пожала плечами. — Так? — Фу, Мир! Мириам только рассмеялась. Она нежно схватила Мэй за руку, направляясь к двери, её пальцы были горячими там, где они касались кожи Мэй. — Забудь, — сказала она. — Давай пойдём поплаваем.––––
Утром, пока ещё никто не встал, они вместе шли по старой лесовозной дороге и исследовали поля, вспоминая выдуманные миры, которые они представляли себе, когда были моложе: как они вели себя так, будто болото было царством фантазий, и они были рыцарями с миссией от короля, обе говорившие на старомодном фальшиво-среднеанглийском языке из книг Миры о короле Артуре. Когда солнце поднялось выше, они переправили старую дырявую лодку через озеро в магазин наживки, где владелец продавал контрабандные конфеты по дешёвке. К тому времени, когда они возвращались, у них болели руки, и иногда они останавливались для передышки посреди озера, где водоросли поднимались на поверхность и цепляли их каноэ или запутывались в вёслах. Днём они пошли купаться, вода была холодной, илистое дно тянуло их босые ступни. Рыба кусала им ноги, водоросли хлюпали между их пальцами ног. А иногда, когда Мэй ныряла под воду, она мельком видела тело Мириам — её сильные руки и длинные загорелые ноги, то, как её купальник облегал её тело — и когда она выныривала, у неё перехватывало дыхание немного сильнее, чем следовало бы. Ночью они снова пробрались к причалу. Они забрались на крышу старого эллинга, воздух был немного прохладным, их ноги замёрзли, и они прижались друг к другу, глядя на звёзды. Тело Мириам казалось странно мягким под толстовкой, и Мэй потребовалась вся концентрация, чтобы сохранить спокойное выражение лица и не покраснеть. — Помнишь, когда мы пришли сюда в первый раз? — спросила Мириам. — Когда нам было по десять? Мэй помнила. Она помнила касание кончиков их пальцев, когда они шарили в поисках твёрдой опоры по жестяной крыше. Она помнила лунный свет на лице Мириам. Она помнила резкий запах цитрусовых в воздухе, когда Мириам чистила апельсин для них. Она помнила, как сок стекал по её пальцам и оставлял ладонь липкой. Она помнила улыбку Мириам. Она прислонилась к Мириам и со вздохом закрыла глаза.––––
Они попрощались с хижиной, пока отец Мириам собирал машину. Мириам шла впереди, слегка улыбаясь, постукивая по каждому предмету, с которым хотела попрощаться. Старая тканевая игрушка-лягушка, свисающая с полки в кабинете. Вёсла, висевшие над телевизором. Ряд заплесневелых видеокассет, которые они оставили дяде Мириам, чтобы тот избавился от них; затхлые одеяла, сшитые бабушкой; пожелтевшие книги о диком западе в мягкой обложке, запихнутые в книжный шкаф; вырезанные вручную столбики двухъярусных кроватей и вырезанные на них инициалы. Они попрощались с верёвочными качелями на заднем дворике. Они попрощались с озером. Они попрощались со старой лесовозной дорогой и жестяной крышей лодочного сарая. На обратном пути загорелые ноги Мэй горели под пляжным полотенцем, которое она держала на коленках. Песчинки заскрежетали у неё на зубах. Голос Леонарда Коэна грохотал через кассетный плеер, а 4*Town было едва слышно в наушниках Мириам, но ни одна из них на самом деле не слушала. Пальцы Мириам коснулись пальцев Мэй. Никто из них не двинулась с места. Мэй не сводила глаз с окна. Она смотрела, как хижина исчезает вдали; она прощалась со своим детством.