клише

Юля яркая и необыкновенная — вечно режет взгляд, смеётся так звонко, что все оборачиваются вслед, ничего и никогда не боится (потому что в жестоком мире надо так, чтоб боялись тебя). На Пчёлкину смотрят косо, недолюбливают молча, гнусно кривя губы на каждую её реплику или поступок. Лера вообще не понимает, как это случилось, но Юля вдруг оказывается той самой, с которой почему-то запрещают общаться родители, устраивая по вечерам допросы за семейным столом и долгие обсуждения того, курит ли новая подружка дочери. Той, про которую говорят «она тебя испортила, ты ж совсем в мужичку превратилась» и с хихиканьем, плеснув в нос противно-сладкими духами, шепчут на ухо, что «лучше б платьюшко надела да парня нашла». Той, про которую бабушка, отложив в сторону вязание и сняв очки, сурово твердит «вертихвостка крашеная» и не разрешает звать в гости. Той, к которой на прогулку надо сбегать спустя пару часов папиных уговоров «не наряжаться как пацан», потраченных нервов обиженной мамы и с её надрывным «я же хочу как лучше!» вслед. Юля лишь сочувственно улыбается на Лерины рассказы о бесконечных придирках, гладит по волосам, цепляясь за них множеством колец, и вновь повторяет: — Не слушай их, никогда не слушай, Лерочка, — наклоняется близко-близко, и Макаровой становится внезапно неловко, хотя бы от того, что она вдруг может разглядеть все трещинки помады на алых губах. — Ты один раз послушаешь, и станешь обычной навсегда… такой же серой и скучной, как они. Забывшей о том, что такое радость и жизнь ради себя. Ты же не хочешь быть серой и с-скучной? — возмущённо переспрашивает она. — Я-я не знаю!.. — потерянно дёргается Лера, словно в попытке встать. — Не знаю, понимаешь? Наверное, так проще — обычной быть и не париться по всяким пустякам… Только и делаешь, что исполняешь чёткий план вроде обязательной влюбленности в семнадцать и замужества в двадцать два, сразу после бухгалтерского бакалавриата. Всё так просто и, что ли, клишированно. Наверное, спокойно. Юля задумчиво молчит каких-то пару мгновений, лишь зарывает босые ноги в холодную после дождя траву и сильнее запутывает пальцы рук в коротких светлых волосах, заставляя Леру коротко вздохнуть от неожиданного удовольствия. В голове почему-то проносится «а разве эти… обычные и клишированные так могут? Можно им беззаботно лежать на лужайке в городском парке?». — Ага, наверное, и впрямь спокойней, — наконец отвечает Пчёлкина. — Только вот, следуя шаблонам, ты по традициям наденешь слишком пышное белое платье, муж у алтаря обязательно окажется чуть красивее обезьяны из провинциального зоопарка и её же глупее, по всё тем же канонам вы будете ещё кучу времени выплачивать ненужную ипотеку, потому что так сказали, и, вполне возможно, разведётесь через «а такими счастливыми казались» десять лет брака. Она замолкает невесело, и Лера замечает в обычно смеющихся устремившихся вдаль глазах влажные капельки слёз (обиды?). Перехватив её руку, Макарова прижимает к себе тонкое запястье, и Юля дёргается, выдавливая печальную улыбку, смотрит так ласково, что сердце непривычно замирает, а щёки начинают гореть. — А ещё ты, кажется, забыла упомянуть про советы подружек вытряхивать у него алименты, но без суда, чтоб жизнь мужику не портить, и мамины обвинения, что сама виновата, себя запустила, — учительским тоном заканчивает за Юлю Лера. — Это уже мелочи, — притворно закатывает глаза Пчёлкина, и Макарова вновь цепляется за медовые искорки веселья в тёмных глазах. — Мелочи? — Лера смеётся, сморщив нос. — Мелочи, — кивает Юля, важно нахмурив брови, но не выдерживает и заходится в хохоте, падая в траву рядом с ней (Лера думает, что, наверное, все клишированные в такой момент вскочили бы, испугавшись, что одежда испачкается в зелёный). Они же не вскакивают и даже не порываются. Потому что кому вообще так уж важны травяные кляксы и полосы на их широких джинсах? Не будет зелёных пятен — заметят голые щиколотки, которые так не любят взрослые, слишком не «женственный» фасон или дырки на коленях «как от собаки». А так — пусть хоть знают, что им весело было, и они могут себе позволить валяться на газоне, не думая о последствиях и какой-то там реакции тех, кого ты видишь первый и последний раз. — Думаю, такие, как мы, созданы, чтоб всякие клише ломать, — серьёзно заявляет Юля, задумчиво касаясь лериной руки и переплетая их пальцы. — Чтоб говорить «не те» вещи и совершать «не те» поступки, — соглашается Лера, крепче сжимая чужую (и такую родную) ладонь. — Чтоб не поступить на бухгалтерское дело сразу после одиннадцатого и влюбиться не в парня-обезьяну, как завещали родители, — подхватывает Пчёлкина, и у неё внутри вдруг сладко щемит от вида смеющейся Леры. — Чтоб заставить их схватиться за грудь, вопреки всем канонам, поселившись в лесном домике с сорока кошками и одной прекрасной красноволосой «необыкновенностью», — сердце Макаровой, кажется, пропускает несколько ударов, когда Юля неожиданно замирает и вдруг заливается румянцем, переваривая смысл сказанного Лерой. Но Пчёлкина лишь непривычно смущённо улыбается и тянется в объятия. — И с собакой, — шепчет Юля куда-то в шею, и Леры хватает, только чтобы неопределённо кивнуть, отрешённо вдыхая малиновый запах её волос. — Это точно никто не одобрит, так ведь нельзя, — ворчливо бормочет Макарова, шутливо закатывая глаза. — И впрямь, этим всем клишированным проще, наверное, хоть и скучнее… Их никто не хочет поменять, они всем-всем нравятся. — Главное, что себе они не нравятся, Лер, вот это в разы больнее, чем осуждение какого-то там общества, — отвечает Юля, серьёзно заглядывая в глаза. Лера думает, что согласна.