подарить жизнь

      — вы слышали последние новости?       — какие?       — ну, последние!       — последние могут быть разными, знаешь ли. например, последние новости о твоей жизни.       — шисюн, я просто ненавижу то, какой ты зануда. последние новости о главе цзян и его паре!       тренировочное поле никогда не отличалось тишиной, и сравнительно прохладный летний денек не стал исключением.       основная тренировка была закончена, большинство адептов разошлось кто куда, но святая троица — занудный шисюн, болтливый шиди и средний ученик, держащий нейтралитет между ними, — осталась, чтобы натереть мечи и отдохнуть.       мечами никто не занимался, кроме, разве что, среднего ученика.       ему были неинтересны новости и сплетни, и уж тем более ему не было интересно слушать очередную ругань. вздохнув, он сложил тряпочку напополам и взял чей-то меч, натирая его под аккомпанемент болтовни.       ругать своих товарищей он считал делом крайне бесполезным и безрезультатным.       — я совершенно случайно узнал, что, кажется, глава цзян и его пара хотят сыграть свадьбу. они много лет живут вместе, но до сих пор церемонии не было, а сейчас резко захотели!       — я слышал, что глава цзян сам настоял на том, чтобы отложить церемонию, так как он хотел, чтобы наследник цзян и цзинь выросли к этому моменту, — негромко произнес второй ученик, не отвлекаясь от своего дела.       — ну, видимо, они выросли достаточно. сестрица рассказывала мне, что за обедом с главой не они разговаривали об этом.       — какая сестрица?       — ты ее не знаешь. значит ли это, что сам глава не будет на их церемонии?       — ты дубина, — огрызнулся старший ученик. — советник не — его младший брат, разумеется, он там будет. там и чета лань, наверное, будет, советник лань вырос с советником не в нечистой юдоли, они как братья.       — я не дубина! просто не подумал.       — конечно, ты не подумал. ты говоришь о старшей сестрице, что следит за наследниками кланов?       — все знают о тебе и старшей сестрице! зачем она мне?       — знаешь ли, девушки нужны не только для того, чтобы звать их целоваться под пристанью.       — откуда ты знаешь?       — старшая сестрица — настоящая сестра той девушки, с которой ты целовался. я тоже разговариваю с ними, знаешь ли.       — ты… ты! зануда! глупый, надменный, дурацкий зануда-шисюн!       юноша скорчил лицо и бухнулся на землю, скрещивая руки на груди и показательно отворачиваясь.       эмоции нахлынули со всех сторон — обида на друга, обида на девушку, стыд из-за того, что его самый трепетный, самый важный момент в жизни был безжалостно обнародован сначала перед самой пугающей девушкой во дворце, а после перед самым бессердечным учеником пристани лотоса.       не желая продолжать диалог, он подобрал свой меч, нашел чистую тряпицу и начал протирать лезвие, занимая себя делом. продлилось это, конечно, недолго.       шисюн двинулся в его сторону, как будто хотел заговорить или извиниться, но замер на месте, будто бы за движение его могли пронзить насквозь.       он не боялся своего шиди — тот, если бы его попросили говорить честно, был не страшнее тявкающего щенка.       он боялся совершенно другого.       — цзян-сюн!       — а-лин! тебе не стоит бегать так быстро!       — а тебе не стоит задерживаться!       тон голоса мальчика веселый, не оскорбляющий и не раздраженный, и в конечном итоге он всегда останавливается, дожидаясь своего брата. он всегда его дожидается.       цзян юань считает это милым — и он благодарен за то, что его ни разу не ругали за его медлительность.       может быть, да, цзинь лин действительно нетерпелив, любит срываться с места, любит бегать так быстро, что его прическа, старательно сделанная папой утром, приходит в негодность, но его нетерпение никогда не касается его брата.       их всегда учили относиться с уважением к людям, которые чем-либо отличались. это был самый важный урок, который не хуайсан преподал своим детям — и цзинь лин, его маленькая гордость, превосходно его выучил.       на самом деле, цзян юань не был медлительным — он просто предпочитал другие вещи.       бег, прыжки, активное передвижение по всей пристани лотоса в попытках изучить ее были прерогативой его брата, в то время как ему нравилось изучать ее по людям, что посвятили этому месту свою жизнь, по писаниям, по наблюдениям и рассказам.       это не означало, что он отказывал своему брату в очередной погоне по территории дворца — он никогда ему не отказывал — просто в другое время он гонялся за знанием.       младший папа говорил, что это милая, удивительная черта для ребенка его возраста, и всегда подчеркивал, как гордится им, как радуется его успехам. от этого цзян юань всегда чувствовал себя счастливее.       исходя из рассказов нянечек и родителей, цзян юань знал, что всегда, когда ребенок мог сделать выбор, он выбирал что-то умиротворенное.       размазывать тушь по листку в попытках нарисовать что-либо или наблюдать за птицами — будучи малышом, цзян юань выбирал это, и, став несколько старше, не мог сказать, что не выбрал бы этого снова.       — маленький господин цзян! маленький господин цзинь!       — что привело вас сюда?       — папы сказали, что у них срочные дела, и попросили нас погулять где-нибудь, — беззаботно поделился цзинь лин, падая на помятую траву там, где до него валялись старшие юноши. — они разрешили гулять без няни!       — без няни, но со мной, — цзян юань поправляет его, улыбнувшись и устроившись рядом с братом.       — интересно, что такого случилось, что глава цзян и советник не так обеспокоились? они ничего больше не сказали?       — нет. только сказали, что это срочно и что им нужно побыть наедине. какая-нибудь взрослая ерунда.       — ерунда? — шиди удивляется. — разве дела главы ордена — ерунда?       — папины дела никогда не заставляют его вести себя так, а, значит, случилась какая-то ерунда.       — а-лин, — мальчик хихикнул, протягивая руку, чтобы пригладить его волосы, — в прошлый раз, когда ты сказал такое, мы узнали, что у цзинъи скоро день рождения.       — цзинъи? кто такой цзинъи?       — сын четы лань. мы с ним дружим.       — а-а, я понял. расскажешь о нем, маленький господин цзян?       весть о том, что у четы лань есть ребенок, разнеслась по орденам около года назад — тогда, когда мальчику исполнилось семь лет, и его родители посчитали, что он может предстать перед людьми.       шиди — который в присутствии наследников становился почетным третьим шисюном — слышал о нем только то, что у него уникальный для наследника лань характер, и что его прадядя, сам лань цижэнь, души в нем не чает.       это слухи, разлетевшиеся повсеместно, которые он обсуждал с сестрицей, но если есть шанс узнать больше от компетентного источника, он его не упустит.       он переворачивается на живот, растягиваясь на траве и глядя на мальчика перед собой с неподдельным интересом, что немного смущает того, но не отталкивает.       иногда у него и у второго шисюна мелькают мысли о том, чтобы узнать, как много можно выудить из доброго наследника цзян, но это все меркнет, стоит только вспомнить о самом наследнике — его доброе лицо и хорошее поведение складываются в человека, которого никак, ни за что, ни под каким предлогом нельзя обманывать или использовать.       и старшему шисюну необязательно знать об этих душевных терзаниях.       — цзинъи эмоциональный и активный. они ладят с а-лином, но любят соревноваться друг с другом.       — мы не любим! просто он постоянно говорит что-то, с чем я не согласен, и ему не нравится спорить, поэтому мы соревнуемся.       — а кто побеждает?       — я, конечно же, — бесстыдно говорит цзинь лин, отворачиваясь от пронзительного взгляда брата.       — или папы. а-лин, можно я расскажу о том, как вы впервые соревновались друг с другом?       — ну-у… можно, наверное.       мальчишки возле них переглянулись, когда цзян юань спросил разрешения — им не казалось, что в подобной истории может быть что-то, на что нужно спрашивать разрешения.       позже они меняют свое мнение насчет этого, катаясь по траве от смеха, пока цзинь лин скрывает собственный за наигранным недовольством.       ему не очень нравится быть в центре подобного внимания, не нравится представать перед другими в дурном свете, но цзян юань очень осторожно обращается со словами, все время поглядывая на брата, чтобы быть уверенным в том, что тот не чувствует себя неуютно от рассказа.       младший папа называл это тактичностью, и ярче всего это было видно на примере его и его пары — имея чувство такта, не хуайсан филигранно обращался с эмоциями цзян ваньиня.       только он был тем, кто знал, как найти к мужчине путь, когда тот разозлен или расстроен, только он углубился в личность того настолько сильно, чтобы просто чувствовать его настроение, понимать его без слов.       не хуайсан позволил своим детям знать об этом, у них на глазах утешая свою пару, всегда зная, что сказать ему, чтобы утешить или поддержать.       просто раскрывать интимные подробности им ему не хотелось — а таковых у них, пылких, несколько юных в своих чувствах и желаниях, было много.       выставлять своих детей за дверь ощущалось до ужаса неправильно, и хуайсан старался подобрать для этого самые ласковые, мягкие слова, но все равно чувствовал себя скверно — до тех пор, пока ваньинь не убаюкал в своих объятиях, удерживая так крепко, что беспокоиться о чем-то просто не представлялось возможным.       сплетни юных адептов клана не были взяты из неоткуда, и действительно свадьба все чаще всплывала в их разговорах.       наполовину они выуживали в воспоминаниях свои желания, наполовину строили, опираясь друг на друга и проведенное вместе время.       они старались обсуждать свадьбу не все время, а только в удобные моменты, чтобы не сбиться с рабочего темпа и чтобы их любовь не стала помехой клану, но каждый раз, когда тема всплывала, обсуждение заканчивалось в объятиях, если не в постели.       одно дело — знать, что рано или поздно это произойдет, и совсем другое — обсуждать, как они разделят остаток жизни вместе, как они принесут друг другу клятвы, как преклонят колени в храме предков.       ранее цзян чэн не смог бы назвать себя эмоциональным или чувственным человеком, но время, проведенное с его парой, сделало его мягче, позволило ему разрешить самому себе любить и испытывать что-то настолько сильное.       любовь кружила им голову спустя годы, толкала на бездумные поступки, заставляла жаждать друг друга — что и случилось в этот раз.       растянувшись на столе, запрокидывая голову, не хуайсан пытался сообразить, как обсуждение гостей на их церемонии привело к этому, но цзян чэн не думал вообще, держал его, склонялся над ним, сталкивал их бедра вместе, всячески лишая возможности мыслить и его тоже.       не хуайсан не представлял, как может перерасти это — как может перерасти эту страсть, это вожделение, это желание, которое делит со своей парой.       время от времени цзян чэн подтрунивал над ним, что он больше не вырастет, и не хуайсану очень хотелось, чтобы это распространялось на все сферы его жизни.       он боялся перерасти их любовь, он боялся потерять ее.       любить ваньиня стало для него обыденным, проводить с ним свои дни стало данностью, быть с ним стало так же просто, как дышать, и жаждать его было просто тоже.       время выковало для них нечто большее, чем простое удовлетворение, большее, чем юношеский пыл и азарт, переплавило во что-то долгоиграющее.       связь между ними прекрасна, и не хуайсану больше всего на свете хочется сохранить ее навсегда. он хочет поклясться ваньиню, вверить ему свое сердце, и сдержать эти клятвы, сдержать все данные им обещания.       — знаешь, наверное, нам стоит заканчивать с этим.       — с чем, душа моя?       — с этим всем. я имею в виду, я рад, что нравлюсь тебе, и ты нравишься мне, но иногда это… выходит из-под контроля. и нам нужно как-то ограничить это.       — ты правда так считаешь?       — не принимай это на себя, хорошо? а-сан, ты правда… ладно, ладно, я не заметил, что ты лежишь на бумагах, и теперь они испорчены.       — правда? о, небо, я даже не заметил!       и не хуайсану не очень весело из-за того, что одним из данных им обещаний является сознательное воздержание в рабочем кабинете, но он придерживается своих принципов.       если бы он меньше капризничал, общаясь с лань минъяо, то прислушался бы к нему и тому, что он говорит.       чета лань держала в кабинете строгие порядки, держа руки при себе, когда они там, но давали себе волю, стоило им сделать шаг за порог.       это было несколько изнуряюще для лань сичэня, и его муж признавался, что иногда использует это как тактику, соблазняя того, зная, что ни один из них не получит желаемого до тех пор, пока они не разберутся с делами, что, в свою очередь, мотивировало их обоих.       в мотивации, однако, ни один из них не нуждался — помогая хуайсану привести себя в порядок, цзян чэн смотрел на него с обожанием, с нежностью во взгляде, не скрывая их.       желание быть друг с другом во всех смыслах мотивировало их сильнее, чем что-либо другое.       цзян юань, как их примерный сын, наследовал многое, и желание быть с кем-то — пусть и в другом смысле — он унаследовал тоже. его мотивация отличалась от мотивации его родителей, и он сопровождал цзинь лина наполовину из-за того, что тот был его самым близким другом, и наполовину из-за того, что волновался за брата.       у не хуайсана вошло в привычку печься о цзинь лине как о родном ребенке, что было связано больше с его возрастом, чем с какой-либо другой причиной, и цзян юань невольно подхватил это от него.       ему нравятся старшие ученики, с которыми они вместе проводят время, свободное от их тренировок.       юноши умные, но также они веселые, с ними можно спокойно поболтать о ерунде. последнее нечасто интересовало цзян юаня, но сейчас, слушая сплетни о служанках на кухне, он ловил себя на мысли о том, что ему по-настоящему интересно.       ровно настолько, насколько может быть интересно слушать разговор параллельно с попыткой встать на меч.       полеты на мечах были частью его обучения с того момента, как ему исполнилось семь, и должны были стать частью обучения цзинь лина, когда тому тоже исполнится семь.       это произошло, но его день рождения выпадал на нелетную и вообще не подходящую для тренировок на поле погоду, из-за чего пришлось ждать лета.       цзинь лин не был сильно опечален этим — все это время он тискал фею, понемногу учась обращаться с ней, дрессируя ее, и отец все время был рядом, так что такая вещь, как полет на мече, была немного размыта и перекрыта другими вещами в сознании мальчика.       время от времени цзян чэн спрашивал, может ли он провести время с феей, и первые несколько раз это смущало мальчиков — пока они не узнали, как тот любит собак и как хотел иметь собственную.       для тех, кого баловали и чьи желания исполняли в тот же момент, стоило им быть озвученными, это было непостижимо, но цзинь лин привык.       видеть своего брата настолько сосредоточенным он не привык.       находясь на пороге важного скачка роста и изменений в своем теле, цзян юань понемногу, но без остановки менялся, и детская припухлость в его чертах исчезала, уступая место тому, что позже станет подростковой нескладностью.       верхние одежды сняты и аккуратно свернуты на траве, потому что мальчик хотел как можно четче продемонстрировать брату, что делать и как стоять, и без развевающихся на ветру подолов можно увидеть, как удлинились его ноги.       старшие ученики находятся рядом, страхуя, но цзян юань не нуждается в этом, уверенно балансируя на мече и переминаясь с ноги на ногу.       третий шисюн в восторге от того, насколько хорошо справляется мальчик, будучи еще сравнительно юным, но делает это тихо — потому что все его радостные восклицания всегда прерывались старшим шисюном, который грубо напоминал, что тот наследник ордена и неудивительно, что тот справляется хорошо.       цзинь лину все равно — он игнорирует их препирания, наблюдая за братом и даже подстрекая его набрать высоту.       — как высоко ты можешь подняться, цзян-сюн?       — ну-у… довольно высоко? я видел, как папа взмывал очень высоко.       — но это делал папа! что насчет тебя?       — маленький господин цзинь, — третий шисюн вмешивается осторожно, боясь навлечь на себя гнев мальчика, — это может быть опасно.       — правда?       — если подниматься слишком резко, то может закружиться голова. у меня она постоянно кружится, если я так делаю, и шисюн смеется надо мной каждый раз.       — это правда?       — в этом нет ничего плохого, — бегло оправдывается упомянутый юноша, краснея от того, что его практически отчитывает наследник цзян. — просто… просто я плохой человек, и смеюсь над ним. я не горжусь этим.       — это нехорошо с твоей стороны!       — видишь, шисюн? тебе должно быть стыдно.       — конечно, мне ужасно стыдно.       — а если набирать высоту медленно?       — тогда все должно быть нормально. только мы редко так делаем, особенно на ночных охотах. ну, там же нужно быть быстрыми, верно?       — это просто неудобство, с которым нам приходится иметь дело постоянно, — небрежно делится старший юноша.       — а как узнать, кружится ли у меня голова от подъема?       мальчики переглядываются друг с другом — цзян юань с третьим шисюном, третий шисюн с первым, а первый с цзинь лином.       — я предполагаю, что нет ни одного способа, кроме практики?       процесс неторопливый, потому что нет никого, кто мог бы запретить цзян юаню делать это, но также нет ни одного человека, который был бы заинтересован в том, чтобы позволить тому разбиться при случайном падении.       юноши снуют рядом с ним, в конечном итоге делая пару шагов назад и просто наблюдая за его движениями — и цзинь лин стоит перед ними, с горящими глазами наблюдая за братом.       имея разницу в возрасте, последние пару лет он провел в позиции наблюдателя, не имея возможности обучаться вместе с братом.       и, если бы хоть кто-нибудь его спросил, то он бы ответил, что ни капли не обижен на своих родителей или на своего брата.       вероятно, обучаться, формировать золотое ядро, балансировать на мече — интересно, но для него в первую очередь интересен цзян юань и успехи того. ему нравится быть наблюдателем и давать поддержку брату, чтобы, когда тот оборачивался, он находил кого-то, кто одобрительно улыбался бы ему.       это то, что сам цзян юань делал для цзинь лина каждый раз, когда тот оборачивался на него, что-то сделав. он просто возвращает ему это.       цзинь лин улыбается без остановки, следя за тем, как его брат чуть приподнимает стопу, проверяя меч под своей ногой, как он делает аккуратное движение, покачиваясь, и как он поднимается, действуя осторожно, набирая высоту постепенно.       резкость и спонтанность не то, что нравилось цзян юаню и не то, что присутствовало в его действиях, ему больше нравилось естественное течение событий и подчинение этому течению.       на высоте, отмеренной краем крыши построек, ветрено, лента в волосах цзян юаня развевается за его спиной, и он меняет положение, чтобы волосы не лезли ему в лицо.       когда цзян ваньинь учил своего сына вставать на меч впервые, тоже было ветрено — и цзинь лин присутствовал, он запомнил, как тот выглядел, сначала показав, как он делает это, и только после позволяя цзян юаню встать на меч самостоятельно.       сходство между ними ощутимо, от сосредоточенного, но не хмурого выражения лица, до прядей у лица, колышущихся на ветру.       — он станет очень похожим на главу цзян, когда вырастет. как думаешь, какого роста он будет, шисюн?       — думаю… погоди-ка, как ты смеешь обсуждать такое при наследнике цзинь?!       — а? — упомянутый наследник оборачивается, наблюдая, как старший мальчик держит другого за ворот. — вы говорили о цзян-сюне?       — да, и нам ужасно стыдно, что мы позволили себе вести себя столь безобразно при вас и вашем брате.       — разве это безобразие? отпусти его.       — спасибо, господин цзинь! можно поинтересоваться, что вы… ты думаешь на этот счет?       — я думаю, он вырастет как папа, — отвечает цзинь лин, снова глядя на братца, который парит высоко над зданием.       — который из твоих пап?       — как папа чэн. но второй папа говорит, что ничего плохого нет, если цзян-сюн вырастет как он, и так он будет даже милее. дядя лань тоже часто так говорит о цзинъи.       — а дядя лань — лань минъяо?       — да. он… я вам этого не говорил, ладно? он низкий мужчина. как ты или даже ниже.       — правда?       — да.       — но все говорят, что господин лань невероятно могущественный, — вставляет свое слово шисюн, обескураженный и задумавшийся.       — как говорит дядя, его сила заключается не в росте.       — и что ему не нужно быть высоким, чтобы кого-то одолеть. он справлялся даже со своим мужем, вы можете себе это представить?       — цзян-сюн!       — господин цзян! когда ты успел спуститься?       в ответ на это цзян юань ничего не говорит, твердо стоя на ногах, держа меч в руке.       совсем скоро он получит свой собственный, но до той поры папа позволяет ему брать саньду, говоря, что был бы более чем рад передать его по наследству.       к сожалению, цзян юань знает, как в семьях передаются вещи по наследству — и знает о суйхуа, что ждет своего часа, лежа в башне кои. каким бы притягательным и хорошим мечом саньду ни был, он не хочет наследовать его так.       цзинь лин снует рядом, держа саньду, пока мальчик одевается, туго затягивая пояс вокруг себя, а после замирает на месте, смотря с надеждой.       никто в их семье не мог отказать этому взгляду. цзян юань наследует и это.       — держись за меня, хорошо? ставь ноги вот так и не прекращай держаться за меня.       — хорошо!       — вы делаете все правильно, — третий шисюн координирует их, стоя достаточно близко, чтобы поймать наследников, если те вдруг упадут — но саньду держится не так высоко, и хватка цзян юаня крепкая. — но тебе нужно будет отпустить его, когда ты будешь набирать высоту.       — это необходимо?       — это… для того, чтобы подниматься без рук, нужно умение.       — ты можешь попросить главу цзян обучить тебя этому, я много раз видел, как он взлетает, держа руки занятыми, и его полеты безупречны.       — папа наверняка предложит тебе это сам! — поддерживает цзинь лин, прижимаясь к брату со спины и улыбаясь. — он не разрешит мне летать в одиночку, пока я не вырасту, но с тобой — вполне.       — хорошо. ты держишься, а-лин?       — держусь! разве ты не чувствуешь?       — нет, я чувствую, — потому что это неистовая хватка, ее невозможно не чувствовать.       делая это так много раз со своим отцом, но никогда прежде не занимая место того, цзян юань чувствует трепет, когда саньду начинает двигаться.       постепенно, тщательно контролируемый подъем, что удивительно для такого мечта и для такого мечника, его возраста — но цзян ваньинь был искусным мастером, а не хуайсан научил того изящности.       делать каждый свой шаг выверенным, никогда не забывая о красоте движений.       эти правила преследовали цзян юаня на всем его пути — и пусть тот только начал его, он знает, что будет его придерживаться всю жизнь.       он поднимается медленнее, чем хотелось бы цзинь лину, но тот не выражает недовольства, крепко сжимая талию брата, глядя вниз с восхищением, и, если бы цзян юань мог, то видел бы в его глазах искрящийся свет, какой появлялся всякий раз, когда мальчик был счастлив.       существует не так много вещей, которые он хочет выполнять, будучи еще сравнительно маленьким ребенком, но он знает, что хочет делать цзинь лина счастливым, участвовать в этом.       для мальчика нет ничего более забавного, чем цепляться за брата, позволяя ветру трепать его волосы и ленту, и цзян юань улыбается этому, про себя надеясь лишь на то, что его собственные волосы не лезут в лицо цзинь лину.       двигаясь перпендикулярно направлению ветра, они подбираются к крыше здания, что сделана пирамидой, и цзян юань кружит над ее острием, позволяя своему брату прикоснуться к нему ладошкой. цзинь лин смеется, жалея, что не может сделать что-то еще, но тогда цзян юань замирает, задумываясь.       — что они там делают?       — я без понятия, честно. это, должно быть, весело.       — это весело — но глава цзян ни за что не должен об этом знать.       цзян юань не слышит разговора юношей на земле, и, если быть честным, не увлечен ими вообще.       если бы слышал, то мог бы поддержать мысль о том, что необязательно ставить его отца в известность — но тот все равно узнает, цзинь лин расскажет ему. в этом нет ничего дурного, но тот, вероятно, будет волноваться.       он волнуется, когда помогает цзинь лину спуститься на крышу, держась за ее острие, страхует мальчика каждое мгновение, пока тот не ухватится достаточно крепко.       после цзинь лин должен был быть ему фору, но он этого не делает — он бежит.       полет стремительный, и, может быть, саньду не создан для плавных полетов, но вполне подходит для быстрых. ветер треплет волосы цзян юаня, когда тот летит к краю крыши, играет с концами фиолетовой ленты.       тот же ветер в волосах цзинь лина, но тот наполовину естественный, наполовину из-за бега.       стремясь к концу, он не задумывается о том, что будет позже — в его голове нет ни одной мысли, он просто находится в моменте.       когда он спрыгивает, в свободном падении замирает его сердце. оно сжимается не то от страха, не то от предвкушения, и это приятно.       здание достаточно высокое, чтобы подарить ему несколько мгновений полета — а после брат пролетает рядом, хватает его и крепко прижимает к себе.       полет вниз выходит несколько небрежным, волнения цзян юаня сказываются на его движениях, и в конечном итоге оба мальчика падают с меча, когда оказываются достаточно близко к земле, валятся в траву, стискивая друг друга.       старшие адепты снуют рядом, загораживают солнце, пытаясь узнать, все ли у них хорошо и было ли это запланировано, и цзян юань открывает рот, чтобы высказаться, сказать что-то брату, но не может.       прижимаясь к его груди, цзинь лин донельзя счастлив, его плечи дрожат от смеха, который мальчик не сдерживает — и видеть того таким просто перевешивает любые переживания, о которых цзян юань хотел заявить.       эмоционально восстанавливаться, опираясь на счастье близкого, является их семейной чертой — что-то, что мальчик унаследовал от своих родителей.       за ужином правда о том, почему они вернулись во дворец с травой в волосах, все-таки всплывает, и цзян чэн кажется обеспокоенным на короткое мгновение, быстро уводя разговор от падения к полету. цзян юань рассказывает аккуратно, осторожно, как его обучал младший папа, но цзинь лин нетерпелив и жаждет похвалить своего брата еще раз, и не им говорить ему умолкнуть.       никто из родителей не высказывает им недовольства или осуждения, не хуайсан даже делится обрывистым воспоминанием из юности, когда сам ваньинь проделывал что-то подобное.       не хуайсану никогда не нравилось летать на мече, а сильнее этого он не любил только носить само оружие с собой — но ему нравилось цепляться за сильные плечи, прижиматься к широкой спине, позволять ветру и чувствам захлестнуть его полностью.       опуская смущающие детали, он рассказывает детям о том, как это было, и как они, в точности как их воспитанники, повалились в траву однажды.       цзян чэн улыбается, сжимая его руку, лежащую на столе, и тихо смеется.       грация была неотъемлемой частью личности хуайсана, но чаще, чем в его движениях, она мелькала в словах — потому что мужчина изящно проскочил мимо откровения о том, что упали они из-за того, что хуайсан миновал чужие личные границы и правила приличия.       это что-то, что он напомнит ему, когда они окажутся наедине в спальне, а до той поры цзян чэн не имеет ничего против разворачивающегося зрелища, где его пара пытается продать их детям образ невинной юности в облачных глубинах.       между выпитым вином, ночными шалостями и нарушением приличия во время практических занятий не было ни капли невинности, только незрелость, неопытность и жажда, но он не горит желанием раскрывать это детям.       перед сном они снова собираются все вместе, в покоях наследников, и хуайсан возится, зажигая некоторые благовония для хорошего сна, а ваньинь взбивает подушки.       цзинь лин сидит сбоку от него, на заправленной части своей кровати, болтая ногами в воздухе и улыбаясь всякий раз, когда его брат улыбается ему.       большую часть времени они спят вместе, но в последнее время а-юань стал вести себя странно, немного отдаляясь — только на ночь.       цзинь лин пытался узнать, чем это мотивировано и из-за чего это происходит, но ответы брата были туманными, как и ответы его отцов, из-за чего он оставил попытки и просто принял это.       в конце-концов, нет ничего плохого в том, чтобы начинать свой день с вида только-только проснувшегося брата напротив него.       — пап, а можно спросить?       — да. что такое?       — когда я получу свой меч?       — дай-ка подумать… мне нужно посоветоваться с твоим папой.       — но зачем? разве тебе не нужно советоваться со мной? это мой меч!       цзян чэн усмехается, и цзинь лину с такого угла не видно, а цзян юань видит только его спину, но лишь по одному смешку и теме разговора не хуайсан знает — это горькая усмешка.       его руки замирают там, где он ставит курильницу на низкий стол в середине комнаты.       в корне этого разговора лежит тема, которую они минуют всякий раз.       это не его меч.       — это твой меч, малыш, я не спорю, — ваньинь улыбается, укладывая подушку на ее место и поправляя. — и ты начнешь заниматься с ним, летать на нем… но чуть позже, хорошо?       — насколько позже?       — дай-ка подумать. а-сан, как ты думаешь?       — я бы подождал до твоих десяти лет, золотко, как мы это сделали с а-юанем.       — ну, — мальчик болтает ногами, но чуть более резко, стряхивая тряпичные туфли на пол перед тем, как забраться под одеяло, — в этом есть смысл.       — к тому времени твой брат будет владеть мечом достаточно хорошо, чтобы помогать тебе учиться.       — и ты будешь достаточно сильным, чтобы удержать его.       у цзян чэна была дурная привычка оставлять саньду где попало на протяжении всей его семейной жизни.       будучи юнцом, он никогда не оставлял свой меч, носил его с собой везде, клал близ кровати перед тем, как лечь спать — но с появлением хуайсана, детей, семьи в его жизни произошла переоценка ценностей, и любое насилие, во благо или нет, он хотел удержать подальше от них.       он никогда не позволяет себе вернуться с ночной охоты домой, не омывшись перед этим. никогда не целует хуайсана, если грязь находится хоть где-то на его теле. не прикасается к детям, если на его руках кровь.       из-за этого все члены его семьи так или иначе таскали саньду, либо находя его, либо унося его в то место, которое принадлежало мечу.       цзинь лин никогда не спрашивал, почему ему нельзя настоящий меч — он знал, что тот ощутимо тяжелый в руках, и, будучи ребенком, он бы его не удержал, не говоря уже о техниках и применении.       он всегда был смышленым ребенком.       — цзян-сюн, ты ведь научишь меня летать так же?       — конечно.       — и мы сделаем то, что сделали сегодня?       — а это… я не думаю.       — но почему? — мальчик звучит недовольно, не подскакивая на кровати только из-за того, что цзян чэн расплетает его волосы.       — если ты хочешь, чтобы я прыгал, это будет невозможно — я буду больше, чем ты, когда ты научишься летать.       — а если я вырасту? и стану сильным?       — тогда я прыгну, — отвечает цзян юань, не задумываясь, наклоняя голову к рукам не хуайсана, который возится с его волосами.       — правда?       — правда. до того момента я не стану так рисковать.       — ты заботливый брат, а-юань. настоящее чудо.       — папа прав! ты чудо, цзян-сюн.       комплименты смущают цзян юаня, и тот тушуется, опуская голову, пока его отец расплетает косички, идущие от висков, прочесывая волосы гребнем, чтобы те обрамляли его лицо, вьющиеся после прически.       цзинь лин бормочет что-то еще, находя кучу сильных сторон брата, и с каждым словом цзян юань смущается лишь сильнее, а его отцы смеются, переглядываясь друг с другом.       смех тихий, но искренний, и за ним не слышно боли.       “цзян-сюн, цзян-сюн… ты такой хороший.”       “правда, что ли? сколько ты выпил, чтобы разбрасываться такими словами?”       “мне не нужно пить, чтобы знать, что ты хороший. разве ты этого не понимаешь? ты настоящее чудо.”       цзян чэн ловит его взгляд, и улыбается по-другому — улыбка на губах крошечная, но в глазах сквозят счастье и нежность.       он улыбается хуайсану глазами.       “просто поверь мне, цзян-сюн, ты хороший. хватит говорить о себе так, как будто ты ничем не лучше речного гуля.”       дети засыпают вскоре после этого, укрытые одеялами, расслабленные благовониями. ожидая, пока палочки догорят, хуайсан отходит от кроватей и опускается на низкий стол, наблюдая за тем, как его пара тушит лишние свечи.       остается одна, на столе, освещающая лицо хуайсана, и ваньинь двигается к ним, опускаясь рядом.       — он и вправду хороший брат.       — он хороший человек, — шепчет хуайсан в ответ, опуская взгляд. — он берет это от тебя.       цзян ваньинь в облачных глубинах возразил бы. цзян ваньинь, опустошенный аннигиляцией солнца, возразил бы. цзян ваньинь, почти не вернувшийся из безночного города, возразил бы.       его цзян ваньинь улыбается в ответ на это и оказывается ближе, прикасаясь к губам мягким поцелуем.       — наверное, ты прав.       — я всегда прав — ты знаешь.       его цзян ваньинь знает.       когда они возвращаются в свои покои, тому кажется, что благовония подействовали и на него тоже — что не было бы особо удивительно, он всегда реагировал на них очень остро.       не мог находиться в больших храмах, не любил жечь благовония самостоятельно.       они дурманят голову цзян чэну, и он чувствует себя рассеянным, уязвимым, ослабленным из-за них.       когда они оба скрыты во тьме их спальни, без свечей, без лунного света, хуайсан интуитивно находит его. скользит по ладоням, рукам, плечам, чтобы обхватить шею, приподняться на носках и неуверенными, шатающимися шагами на их ногах добрести до постели.       нет, говорит самому себе цзян ваньинь, когда хуайсан падает первым, утягивая его за собой и в постель, и в поцелуй. это не благовония.       и это не юношеский пыл, который кружил им голову в облачных глубинах.       построенная ими в четыре руки, выверенная годами, прошедшая через столь многое, истязаемая всеми ненастьями этого мира.       как сейчас он помнит, как переживал, будучи юнцом, как боялся сказать. три слова плясали на кончике его языка, но не хватит ни власти, ни сил, ни храбрости, чтобы забрать их обратно — это просто невозможно.       он никогда не прибегал к девизу своего ордена в этой плоскости — он никогда не забирал их.       — я люблю тебя.       не хуайсан возвращал ему эти слова каждый раз.       — и я тебя, а-чэн.       погружаясь в объятия, цзян чэн склоняет голову, позволяя не хуайсану прикоснуться губами к его лбу — нежный жест, который редко когда поддавался ему из-за разницы в росте.       подобные моменты, когда они уединялись, а сознание было рассеянным, иногда отбрасывали цзян чэна в прошлое. он вспоминал поступки, слова, что-то, что витало в его мыслях, но было отгорожено от него четкими образами в обычные будни.       он думал о том, что в юности даже не верил в женитьбу по любви.       бесчисленные разговоры о свадебной церемонии и не так давно минувшая годовщина четы лань возвращали ваньиня к этому воспоминанию, и всякий раз он вспоминал его с улыбкой.       в его объятиях была не чья-то дочь-наследница, которую он не любил, но которой был обещан.       ранее свадьба была чем-то эфемерным, существующим, но далеким для них.       планируя ее, постепенно расписывая каждую ее деталь для того, чтобы воплотить в жизнь, цзян чэн буквально ощущал, как размытый образ обретал тело, становился реальным, приближался к ним.       никто не выбирал за них, никто не руководил ими. каждый сделанный выбор принадлежал только им — и цзян чэн был рад, что сделал выбор довериться полупьяным речам не хуайсана в облачных глубинах.       он был рад принадлежать ему. он был рад обещать ему себя. он был рад быть с ним.       у них никогда не будет детей их крови, с глазами хуайсана и характером ваньиня. они никогда не подарят жизнь кому-то, кто унаследует все от них.       это не расстраивает.       жизнь цзян ваньиня, которой он наслаждался и которую он любил, состояла из его собственных решений и выборов.       он выбрал а-юаня — и никогда об этом не жалел.       ни в ночных бдениях из-за плача, ни в детских капризах, ни в чем-либо еще. ничто не заставляло его пожалеть, развернуться, сказать, что он сглупил, сделал ошибку.       не хуайсан разделял его мнение и его убеждения. он выбрал его, выбрал быть с ним, выбрал воспитывать с ним детей.       и рассказывать детям о чем-либо было его любимой частью в родительстве — ему нравилось рассказывать, нравилось искать подходящие, а не красивые слова, нравилось видеть радость в глазах детишек, когда тем открывался мир, ранее неизвестный.       он никогда не думал, что это может кончиться плохо.       а цзян юань никогда не допускал ни одной плохой мысли в сторону своей семьи и своей принадлежности к ней.       его родители позаботились о том, чтобы воспитывать его с уважением к своим близким, к связям, незримыми линиями очерченными между ними. семья была пристанищем, мотивацией, причиной, успокоением, она была всем для цзян юаня.       позже в его жизни появляются другие вещи.       обучение — оно затягивает его с головой, и ему приятно отдаваться.       искусство — изучение каллиграфии, рисования, что-то, в чем он постепенно реализует себя.       дружба — те же незримые линии, но с другими людьми, приводящие его к чему-то непривычному.       непривычным он считает неформальные разговоры со старшими адептами — теми самыми, что находились в непосредственной близости все его детство. с ними интересно, цзян юань узнает больше, чем когда-либо смог бы узнать от лань цзинъи, и он не гордится этим, держа эту дружескую связь в тайне.       в основе его воспитания лежала одна простая истина. любая проблема, с которой он столкнется, не смутит и не разозлит его родителей. он может с ней прийти и попросить о помощи.       цзян юань так и поступил — пошел к отцам, поговорил с ними, не смущаясь и не испытывая ничего иррационального.       но это просто неутешительно, когда его собственный родитель говорит о том, что ничего сделать нельзя, и что это не в их силах.       — говоришь, каждое утро?       — да. и иногда… иногда днем. в любое время.       — а по ночам как?       — по ночам я сплю.       не хуайсан часто говорил об отвлечениях — о том, что время от времени они необходимы, и если а-юань думает, что может найти его, то должен это сделать.       во время разговоров об этом его родитель всегда отводил взгляд, будто бы смущаясь, и цзян юань почти догадался, по какой причине.       — ну, это нормально. у меня постоянно это происходит.       — ага. это просто то, с чем тебе приходится постоянно иметь дело.       занятия с мечом уже кончились, солнце больше не в зените, и валяться на траве, позволяя ветру играть в волосах, приятно.       цзян юаню особенно — он растрепан, совершенно не та его версия, которая покинула покои этим утром.       он занимался в полную силу, пока цзинь лин отсутствовал, занимаясь медитацией для его золотого ядра, а все его соперники лежат, поверженные и истощенные так же сильно, как он сам.       каждый из присутствующих старше него, но он больше не чувствует себя таким уж ребенком.       двенадцатилетие было приятным.       родители беспрестанно хвалили его, и, может быть, юнцы в этом возрасте переживают скверную фазу, но цзян юань никогда не был против того, чтобы быть обнятым своими папами.       он понемногу увеличивается в росте, но с прошлого года не особо вырос, и не хуайсан сделал предположение о том, что, вероятно, остаток роста придется на последующие годы, что случалось с мальчиками чаще всего.       рост не интересовал цзян юаня ни капли — на этот день рождения он получил свой меч.       сравнительно легкий для меча, с тонким лезвием, по всей длине которого тянется изящная гравировка. плетение на рукояти кажется сложным, но цзян юаню нравится следовать кончиками пальцев за нитью, позволяя той рано или поздно привести его к гарде.       прямо над ней, на лезвии выгравировано имя меча. иероглифы приятны под пальцем, но еще более приятны взгляду.       меч его отца носил имя, наполненное смыслом — дерзкое, как и подобает тому юноше, что получил этот меч. меч его дяди лань носил чуть более утонченное имя — шоюэ — но нельзя забывать о том, что лишь при свете луны, ночью, зло сильно как никогда. сабля дяди не имела довольно простое, но говорящее имя — находиться под властью.       у имени меча цзян юаня не было такого смысла. по сути, в нем не было смысла, если не знать предысторию.       хуачэн — “хуа” как цветок и “чэн” как чистый. из имен его отцов.       незадолго до того, как взять заказ у мастера в юньмэне, цзян ваньинь провел серьезную беседу со своим сыном, рассказывая о каждом этапе, обо всем, что будет происходить и что произойдет потом. он рассказал о важности имени меча, и цзян юань тщательно обдумывал его с того самого дня.       он перебирал варианты — санчэн, чэнсан, — но остановился на этом, так как тот ощущался благозвучно. если ему нужно будет уйти от смущающей, заставившей его отца плакать истины, он скажет о глубоком смысле.       его старший отец всегда старался придерживаться чистых мотивов, чтобы не напортачить со своей семьей, а младший отец на протяжении всей жизни прививал мальчику любовь к прекрасному — цветок был простейшей ассоциацией.       так или иначе, некоторые цветки были ядовитыми — каким был его отец, к примеру, — а меч оставался мечом, который рано или поздно будет задействован по назначению.       цзян юаню просто придется иметь с этим дело.       как и с другой его проблемой.       — это смущает.       — да, — первый шисюн валяется на траве, прикрыв глаза. — особенно, когда ты просыпаешься не один.       — а ты спишь не один?       — да? у меня есть пара.       — правда? кто она?       — я расскажу о ней при условии, что вы сохраните это в тайне. это дочка кухарки.       цзян юань улыбается, удивляясь этому, но третий шисюн дуется, закатывая глаза и в чувствах ударяя ладонью по земле.       между ними всегда шла негласная борьба за эту девушку — и ему не нравилось признавать поражение.       — иногда мы… делаем вещи, и засыпаем вместе. и иногда это происходит. она смущалась, но несильно, — он пожимает плечами. — гораздо хуже было, когда у меня были приливы ян.       — приливы ян?       — у тебя они тоже были? — раздается голос второго шисюна, что только что вернулся с пристани, принеся им паровых булочек. — у меня постоянно случаются.       — да, и это просто ужасно.       — а что за приливы ян? у меня их никогда не было.       — это… ты знаешь про ян, да? как бы, про ян? семя?       — я знаю, — легко признает цзян юань — родители все ему рассказали пару лет назад.       — у мальчиков нашего возраста бывает такое, что оно просто приливает. чаще всего ночью. это ужасно смущает, и пачкает постель.       — и еще снится всякое! мне всегда такое снится, когда это случается.       парни усаживаются на траве, увлеченные перекусом. после тренировки тот, кто держался хуже всего, бегал за едой, и второй шисюн еще утром сказал, что чувствует себя неважно — но в разговоре он если не принимал участие, то был внимательным слушателем.       о приливах ян цзян юань никогда раньше не слышал, и несколько беспокоится. не то, что ему страшно запачкать постель — он переживает по другому поводу.       он начал спать отдельно из-за того, что его корень просто поднимался, становясь твердым, и в присутствии цзинь лина это было ужасно смущающе.       папа объяснял, что в этом нет ничего смущающего, но до того момента, пока сам цзинь лин с этим не столкнется, цзян юань предпочел бы делать вид, что у него вообще нет корня ян.       — тебе не о чем переживать.       — да. как я понял, это начинает происходить в тринадцать или четырнадцать лет, так что у тебя еще есть время.       — спасибо, — он улыбнулся, стряхивая с губ крошки. — а что за сны?       — смущающие. там… ничего приличного. весенние сны.       — это не плохо, просто неудобно, когда кто-то рядом. честно, если у тебя к тому моменту не будет девочки, тебе просто не о чем переживать, цзян-ди.       — почему это?       юноши переглянулись — третий шисюн даже перестал жевать.       он оглянулся, убеждаясь в том, что глава цзян или его советник не стоят за деревянной опорой ближайшей постройки, поджидая, пока они не скажут что-то, что нельзя, и не утащат на в темницу за очернение светлого лика наследника цзян.       — я не знаю, как к этому относятся другие девочки, но моя мэй-мэй расстраивается, когда у меня ночью приливает ян.       — это из-за легенды о том, что мужская ян содержит силу, и такое ее растрачивание опасно! мне мама рассказывала.       — именно из-за этого нельзя, ну… заниматься ручным трудом. ну, говорят, что нельзя.       — а как это влияет? — удивляется цзян юань, сминая в ладони пергамент из-под булочки.       — если что-то произойдет с ян, женщина не сможет забеременеть. у пары не будет ребенка.       — а мужчина?       — а что с мужчиной? — удивляется первый шисюн.       — а мужчина сможет забеременеть? по логике, у пары мужчин больше энергии ян, им должно быть проще.       — но разве мужчина может забеременеть?       молчание неоднократно всплывало между ними, сопровождаемое недоумением и мыслительным процессом, но всегда со стороны учеников — цзян юань молчал только тогда, когда это было необходимо для тактичности.       сейчас же на его лице промелькнуло неверие и неясная эмоция, видная на самом дне глаз. она еще не обрела тело, и ему этого даже не хочется.       старший мальчик начинает понемногу складывать части задачки воедино, но слишком медленно — третий шисюн говорит, не думая.       — не могут. такого просто не бывает?       — разве? а лань цзинъи? дяди лань же не с небес его взяли. и… и я сам. папа говорил мне, что он родил меня.       — это… я не знаю, как это объяснить. до тебя и лань цзинъи о таком просто никогда не было известно.       — но пары всегда делали детей, — возражает ему цзян юань, стараясь не позволить тревоге взять над ним верх. — не могло же так выйти, что только я и цзинъи получились у двух мужчин?       — это может быть из-за того, что все они были заклинателями с высоким уровнем способностей, но я не уверен, что золотое ядро в принципе влияет на деторождение.       — моя мама — повитуха.       — правда?       — да. она никогда не принимала ребенка у мужчины. если бы у двух мужчин получались дети, они получались бы чаще, чем дважды в одно десятилетие?       — ты прав, шиди, — тихо говорит первый шисюн, осторожно глядя на наследника перед собой. — цзян-ди, может… поговоришь со своими родителями насчет этого?       — я поговорю с ними. не может быть такого, чтобы я и цзинъи были единственными.       — и правда.       — ты только не переживай, ладно? я думаю, этому есть какое-то объяснение.       цзян юань кивнул, сжимая ладони в кулак и пряча их под полосой верхнего одеяния. так всегда делал его отец, когда нервничал.       мысли роились в голове с завидной, страшной скоростью, одна сменялась другой, и все были пугающими, мистическими. верить в них не хотелось никак, и каждая вызывала все больше вопросов.       позже они разошлись — шисюны решили ополоснуться в реке, а цзян юаню нужно было забрать цзинь лина с медитации и выслушать все его негодования или радостные восклицания до ужина.       чем старше становились мальчики, тем сильнее их родители беспокоились за их взаимоотношения.       цзян ваньинь с ужасом ожидал момента, когда, вероятно, а-юаню наскучит возиться с братом, и разница в почти три года между ними станет пропастью.       не хуайсан всегда его утешал, поддерживая и отвлекая от невзрачных мыслей собой, убеждая, что мальчики слишком привязаны друг к другу, чтобы расстаться из-за возраста.       пару раз цзян юань заставал их за подобными разговорами, и каждый раз про себя клялся ни за что и никогда не оставлять младшего брата.       пусть цзинь лин и казался ребенком в сравнении с шисюнами, еще не вырос, как он сам, никогда он не казался из-за этого хуже. он нетерпеливо излагал старшему братцу все мысли насчет медитации, а потом схватил за руку и приложил чужие пальцы к своему запястью, давая цзян юаню почувствовать течение его ци.       уже не раз цзян юань делал это — ощущал чужую ци под пальцами. отец обучал его на своем примере, учителя натаскивали проверять свою и чужую ци, товарищи по тренировкам тоже время от времени просили.       это не похоже на биение сердца, нет.       к этому нужно прислушаться, сосредоточиться, дать собственной ци заговорить внутри, чтобы в ответ заговорила чужая.       и цзян юань невероятно, просто невообразимо горд и счастлив, когда слышит ци своего брата.       в долгосрочной перспективе у них открывается так много возможностей — совместные тренировки, медитации, обучение простейшим техникам, которое будет гораздо веселее вдвоем, чем с другими мальчиками и учителями.       солнце клонится к закату, день к ужину, а мальчишки, будто бы снова маленькие, бегают по пристани лотоса, прячась друг от друга за колоннами.       цзинь лин бежит быстро — быстрее других мальчиков его возраста.       отрастающие волосы, убранные в хвостик на затылке, разлетаются на бегу вместе с лентой, и, кажется, шелест ткани его выдает.       он пугается, когда его, почти что пролетающего мимо очередного поворота, отмеченного деревянной опорой, хватают, останавливают и прижимают к стенке, ладонью закрывая рот. сердце бешено бьется в груди, отдаваясь под горлом, но глаза у цзинь лина невозможно счастливые — точно такие же, как у его брата.       мальчик дергает руками, пытаясь отстраниться, но цзян юань немногим выше и сильнее, крепко удерживая того на месте.       тихо шикнув, он мотает головой в сторону, и цзинь лин смотрит в указанном направлении, покоряясь брату.       один из внутренних дворов дворца сверху напоминает собой квадрат, с четырьмя деревянными опорами по его вершинам. стоя у одной, можно увидеть другие три.       мальчики видят — им все видно.       у другой колонны, оперевшись на нее рукой и склонившись в своеобразном защищающем жесте, стоит их отец — и не нужно гадать, кто стоит перед ним, прижавшись к дереву спиной.       время от времени цзян ваньинь склоняется ниже, и можно увидеть, как его шею обхватывает чужая рука, сжимающая веер с болтающейся в воздухе кисточкой.       цзинь лин краснеет, смущаясь, и цзян юань смущен тоже, но не так часто они видят родителей в подобном положении.       большую часть их детства те старались скрываться, в присутствии детей позволяя только целомудренные, аккуратные поцелуи и объятия, но время неумолимо шло, и тогда, когда между ними самими все движется к свадьбе, сдерживаться стало не в пример труднее.       на мгновение кажется, что цзян ваньинь усмехается, для чего-то поднимая руку, но ту перехватывают за запястье, заставляя развернуться и встать спиной к колонне.       не хуайсан, может быть, низкий, но не поддающийся так легко — и видеть, как он приподнимается, чтобы дотянуться до чужого лица, ощущается по-своему странно.       когда дети только начали активно расти и меняться, цзян ваньинь переборол себя, свое смущение, взял себя в руки, как зрелый, состоявшийся мужчина, и попросил не хуайсана поговорить с теми о взрослении с самых смущающих точек.       как человек, которому рассказали все самые важные вещи тогда, когда уже было поздно, он не хотел допустить такого с их детьми — не хуайсан разделял с ним это желание, с легкостью приняв обязательство провести беседу.       мальчики узнали все.       про пестики и тычинки — про корень ян и яшмовый павильон, если быть точнее. откуда берутся дети. почему нельзя трогать без разрешения.       этих знаний должно было им хватать, чтобы иметь более-менее целостную картину в голове, и не хуайсан был невероятно доволен собой, как и его пара.       позже, за ужином, когда дети вели себя странным образом тихо, а цзян чэн все время бросал на него взгляды, намекая на то, что им стоило бы завершить начатое, он задумался.       не хуайсан не привык жалеть о своих действиях.       — а мы видели, как вы целовались сегодня!       — а-лин!       — вы собираетесь сделать братика или сестричку?       пожалел он разве что о том, что не вложил в голову своим детям просьбу не поднимать подобные темы, когда он рискует ткнуть в свое лицо палочками или подавиться едой.       цзян чэн бледен, как сама смерть, его рука замирает в воздухе, а он сам крепко сжимает палочки, дыша как можно глубже для успокоения.       детки невинно улыбаются и ждут ответа.       — подглядывать не очень-то хорошо, не находите, милые?       — это а-юань начал, — беззаботно вскрывает карты цзинь лин, болтая ногами под столом и ковыряясь в своей пиале. — он увидел, что вы стоите вдвоем очень близко, и позвал меня посмотреть.       — это неправда! то есть… я не хотел вот так. я просто показывал, что вы проводите время друг с другом.       — или ты ждешь братика! или сестричку.       — неправда!       — а-юань, а-лин, — вполголоса заговорил ваньинь, накрывая ладонь своей пары и сжимая ту собственной, — я целую папу не для того, чтобы завести еще одного ребенка. вы же знаете, что это делается не так, верно?       — знаем. но папа сказал, что это начинается с поцелуя, а вы делаете это постоянно!       — поцелуй это один из способов выразить то, что ты чувствуешь. я целую папу потому, что он мне нравится.       цзинь лин нахмурился, переставая болтать ногами — цзян чэн понимает это по тому, что подол его одеяний больше не пинают.       — и вы не собираетесь делать еще одного ребенка?       — не собираемся, — ровным голосом говорит хуайсан, опустошая свою чашку, отчаянно желая заменить чай чем-то более крепким.       — нам более чем достаточно вас двоих, уж поверьте. может быть, когда-нибудь в будущем, когда вы уже вырастете, мы с а-саном заведем еще ребенка.       — угу.       — в будущем? а если я хочу уже сейчас? я хочу поиграть с сестричкой!       — а-лин, откуда в тебе такие мысли?       — цзинъи без конца говорит о том, как он рад тому, что его родители завели еще одного ребенка.       — но у тебя уже есть брат, разве нет?       — а-юань, ты хочешь тоже поиграть с сестричкой?       — я… наверное? я не знаю.       — остановитесь, — хуайсан делает жест ладонью в воздухе, хмурясь — почти как его жених. — почему сестричка?       — разве а-сун не сестричка?       — а-сун это мальчик, милый мой. у цзинъи брат.       не хуайсан тяжело вздыхает, расслабляя руку, чтобы его пара сплел их пальцы. их пиалы пусты, и ужин почти окончен, но чувствует он себя так, как будто занимался чем-то тяжелым весь день.       появление еще одного ребенка у четы лань было неожиданным известием для всех, кроме него.       он знал лань минъяо достаточно долго, чтобы быть уверенным в том, что тот был бы рад понести от своего мужа столько детей, сколько смогут удержать руки того — а руки лань сичэня могли удержать очень многое.       на самом деле, никакой магии в появлении маленького не было. если знать правду, то та более чем ужасна.       лань минъяо, пусть и всецело принадлежал облачным глубинам, но все-таки поддерживал контакты с главой цзинь как с почти родным ему человеком — и не только с ней.       цинь су, единственная дочь госпожи цинь, что приходилась госпоже цзинь близкой подругой.       отцом же цинь су был отец лань минъяо.       время от времени они виделись, поддерживая дружбу, лань минъяо давал ей советы и наставлял, как старший брат, всячески утешал, веселил ее.       для него было ударом узнать, что та от кого-то понесла ребенка — и ударом вдвойне узнать, что, родив его, она оставила младенца на попечение нянькам, а сама пропала бесследно.       госпожа цзинь приложила руку к ее поискам, но никто ничего не добился. цинь су будто бы провалилась сквозь землю, не было ни следа, ни души.       отец ребенка был неизвестен, и, учитывая все обстоятельства, можно было сделать вывод, что тот вряд ли был возлюбленным цинь су. лань минъяо знал ее достаточно хорошо, чтобы знать о подобном, но никогда сестра ему не говорила о своей любви.       лань минъяо не был родным ребенком цзинь жуян, но у них почти что одинаково темнели глаза от боли и гнева — если их догадки были верны, и цинь су была подвергнута насилию, то это лишь жестокая, невероятно отвратительная шутка судьбы.       сама цинь су появилась на свет в ходе таких же действий — цзинь гуаншань силой взял ее мать.       крошечный ребенок в свертке из пеленок не заслуживал быть втянутым в подобное, и лань минъяо впервые за всю свою супружескую жизнь расплакался на руках лань сичэня, умоляя того придумать что-нибудь.       ему не было нужды упрашивать его, шантажировать или делать что-либо еще, лань сичэнь дал бы ему все сполна — но брать на себя ответственность за чужого ребенка с кровавой предысторией не то, что можно позволить себе так просто.       когда чета лань делилась подробностями, цзян чэн пошутил, что подает пример остальным — на что лань сичэнь рассмеялся, но крайне нервно.       лань цижэнь появлению еще одного ребенка в своем клане не обрадовался, и, если верить словам его зятя, то обиделся и ушел сидеть лицом к стене правил, будто бы жалуясь ей на слишком добродушных, слишком мягкосердечных племянников. по его словам, он не был готов воспитывать еще одного ребенка, который будет звать его дедушкой.       разговор о сестричках и братиках был оставлен, цзинь лина отвели омыться перед сном, а цзян юань остался наедине с отцом, помогая тому прибраться в покоях.       в последние несколько месяцев подобное происходило очень часто.       не хуайсан знал, что в том возрасте, в котором находился его сын, дети становятся конфликтными и начинают впервые ссориться с родителями, и не хотел допустить этого, потому что знал — все ссоры идут от недостатка общения между сторонами.       он это понял еще давно, когда уловил соответствие между разговорами с дагэ и стабильно держащийся мир между ними.       говорить со своим сыном, чтобы не потерять доверие того, было не так сложно.       по крайней мере, он знал, что а-юань не стесняется обсудить с ним то, что тревожит его душу — вот только не знал, что там было.       — пап, а можно спросить?       — можно, золотце. что такое?       — откуда а-сун у четы лань? я знаю, как появляются дети, но… дядя яо не ходил беременным. беременные ходят с животом, а у дяди яо я его не видел.       не хуайсан остановился, его руки замерли там, где ставили зажженные благовония в курильницу. дрожь не тронула их, но что-то подобное молнии пронзило его изнутри.       он знал, что рано или поздно столкнется с этим — но никогда, никогда не смог бы быть полностью готовым.       — это хороший вопрос, милый. ты хочешь присесть? мне нужно будет рассказать многое.       — хорошо. мне нужно будет рассказать это а-лину потом?       — нет, я расскажу ему сам позже. когда он вернется, то будет сонным и капризным, ты знаешь, — он улыбается, опускаясь за стол и складывая руки перед собой.       у ваньиня была дурная привычка — при волнении и тревоге вредить своим рукам. заламывать пальцы, щелкать суставами, ковырять кутикулу.       отучить его было сложно, но сейчас не хуайсан понимает тягу к этому действию.       он находит крошечную трещину, неровность на ногтевой пластине, и упирается в нее кончиком другого ногтя. дрожь не трогает его руки, пока что не делает этого.       — ты очень наблюдательный мальчик, я горжусь тобой.       — спасибо, пап.       — не благодари меня. на самом деле… если ты будешь винить меня, я не обижусь. я это заслужил.       — почему?       — в этом, наверное, виноваты мы с а-чэном, мы оба, но ему будет слишком тяжело, если мы разделим вину.       — почему, пап?       — потому что… потому что ты сделал правильное замечание. сангэ не ходил с животом, как это должно было быть при беременности. на самом деле, а-сун его племянник. у него была сестра, и это она родила а-суна, но… она пропала. сангэ забрал а-суна, чтобы воспитать как своего сына и позаботиться о нем.       — то есть, — тихо, осторожно спрашивает мальчик, подняв голову, — а-сун и а-и не братья?       — они могут называться братьями, так как они вырастут в одной семье. я называю сичэнь-гэ и сангэ братьями, но мы ведь не из одной семьи, верно? это работает и так, и так.       — и мы с а-лином тоже?       — да.       — хорошо. но я не понимаю, про какую вину ты говорил.       — ты поймешь позже, — говорит хуайсан, впервые опуская голову и не глядя на него. — ты хочешь узнать, как у них появился цзинъи?       — хочу. он их сын, верно?       — нет, золотце. они тоже взяли его в свою семью.       под давлением пальцем хуайсана трещина в его ногте поддается, становясь больше. она еще недостаточно большая, чтобы сломался весь ноготь, но уже необратимая.       не хуайсан видит в ней какую-то двойственность, и посмотреть в глаза а-юаню ему не представляется возможным.       — его родители были близкими друзьями сичэнь-гэ, они были заклинателями, с которыми он ходил на ночные охоты.       — были?       — были. однажды… они не вернулись. цзинъи очень похож на сичэнь-гэ из-за того, что, кажется, кто-то из той пары приходился ему родственником по одной из ветвей, но он не его сын.       — я не понимаю, — цзян юань хмурится, и выражение его лица до боли похоже на выражение лица цзян чэна.       — родитель не всегда связан со своим ребенком по крови. им может стать любой, кто возьмет на себя обязательство и ответственность за ребенка. в каком-то смысле дагэ мне больше отец, чем старший брат.       — но почему у них нет своих детей? как у вас с папой? как я?       — малыш… мне очень жаль.       руки цзян юаня дрожат там, где он прячет их сжатыми в кулаки под подолом верхних одеяний.       — мне очень жаль. такие пары, как я и а-чэн, или как сангэ и сичэнь-гэ… не могут иметь своих детей.       ладони ощущаются ледяными, и он не может понять, почему они стали такими.       — этого просто не бывает. беременность никогда не наступает, сколько бы пара ни старалась.       — и тогда я… я?       — прости меня, малыш, — шепчет хуайсан, и его голос срывается. — я не родил тебя.       в покоях тихо.       палочки благовоний догорают, их запах разносится по комнате, одурманивая — они должны одурманивать.       цзян юань чувствует себя отвратительно здравомыслящим для того, кто вдыхал благовония все время.       ноготь ломается под пальцами не хуайсана.       его руки дрожат, цзян юань видит это, и видит, как тот делает невероятное усилие над собой, заставляя себя держаться, не поддаваться бушующим внутри эмоциям. его отец невероятно сильный-       отец.       имеет ли он право называть его отцом вновь?       — а… а папа?       — а-чэн?       — я его сын? от… от другой женщины. это так?       — нет, малыш, — голос не хуайсана дрожит, — он не твой отец.       — тогда как… как я появился?       — малыш, пожалуйста.       — скажи мне.       — не истязай себя, золотце, прошу.       — пожалуйста, — он непреклонен, — скажи мне.       не хуайсан поднимает лицо, и а-юань видит слезы — в глазах, на щеках, неровными дорожками спускающиеся к подбородку.       плечи мужчины дрожат, и тот обнимает себя, стискивая пальцы на собственных плечах.       жест защиты, слишком хорошо известный ему. жест, который он унаследовал от него.       — когда тебе было два года, ты жил с другой семьей. а-чэн знал их, бывал у них и видел тебя. но… позже с ними произошло несчастье. большое несчастье. несколько дней он был вне себя, обезумевший, потерявший всякий покой, а потом он просто… исчез. я тогда был с а-лином, присматривал за ним. мне об этом доложили слуги. его нигде не было.       он прерывается всхлипом, который глушит, стискивая зубы. цзян юань вздрагивает, чувствуя себя так, словно он находится в странном приступе эмоциональной морской болезни.       — он вернулся в тот же день. растерянный, с виноватым лицом. он принес тебя. я хотел было спросить, но… а-чэн сказал, что он знал о еще одном ребенке, у которого нет дяди, как у а-лина. у которого вообще никого больше нет.       — он просто забрал меня оттуда?       — да. а-чэн знал, что все, кто окружали тебя раньше, были… что их уже не было.       — ты знал обо мне?       — до того, как а-чэн принес тебя? — мальчик кивает. — нет, я не знал.       — я не понимаю.       — что?       — я не понимаю, — повторяет он, поднимаясь с места, на котором сидел. — просто… я никогда не был твоим ребенком? его ребенком?       — ты всегда был нашим сыном. частью нашей семьи.       дрожь ощущается в коленях, но цзян юань заставляет себя стоять твердо. так, как его учили. так, как его учил отец-       он осекается, замирая на месте.       от наслыхнувших эмоций цзян юаня тошнит, и он стискивает зубы, отступая на шаг.       не хуайсан не встает за ним, пока что не встает за ним, сидит за столом, собирает последние крупицы сил — цзян юань всю свою жизнь наблюдал за ним, он знает, что тот делает.       — сангэ уговаривал меня рассказать тебе всю правду, когда ты был еще маленьким, чтобы приучать к этому, чтобы не обманывать тебя так, и я… я не послушал его.       что-то в этом ломает его, и мальчик делает еще пару шагов назад, не оборачиваясь, не отводя взгляда от поникшего, непривычно угасшего родителя.       — он предупреждал меня. небо, он предупреждал меня об этом, а я его не послушал.       цзян юань хочет что-то сказать в ответ, развеять тишину, утешить мужчину хоть как-нибудь — но когда он открывает рот, приевшееся, привычное обращение грозится сорваться с языка, а за ним следует только ком в горле и растерянность.       не его папа.       вдали, в коридоре, что ведет к покоям, слышны голоса — один мужской и один мальчишеский.       цзян юаню не нужно прислушиваться, чтобы узнать их. не хуайсану не нужно оборачиваться, чтобы увидеть, кто говорит. они знают эти голоса, и каждый реагирует по-своему — не хуайсан всхлипывает, оборачиваясь на ребенка, а цзян юань оборачивается на дверь, его взгляд мечется из стороны в сторону, выдавая беспокойство.       осознание, что собирается сделать мальчик, настигает хуайсана, и тот поднимается, чтобы остановить, догнать, не позволить совершить ошибку, но его колени подгибаются, и он падает, путаясь в полах собственных одежд.       от взмаха его руки на пол упала курильница, и звон от нее слышен повсюду. этот звон цзян юань воспринимает как сигнал для себя.       — пап? цзян-сюн? это вы там?       обладая острым слухом, цзян чэн не мог не слышать шума, как будто в покоях что-то произошло, как будто там что-то случилось, и, ускорив шаг, он почти доходит до дверей, как их распахивает его сын, выбегая и бросаясь наутек.       — а-сан, все в порядке? я слышал… а-юань? а-юань!       на его крик мальчик оборачивается лишь один раз — и в глазах того видны слезы, готовые сорваться в любой момент.       тревога мужчины взлетает до небес, цзинь лин мелькает под его рукой, бросаясь вслед за братом, но силы мальчишек еще неравны — в конце-концов, это цзян чэн настоял на том, чтобы цзян юань с малолетства умел бегать быстро.       — а-юань! — цзинь лин кричит, петляя по коридорам. — а-юань, подожди! а-юань!       почти что пролетая мимо очередного поворота, цзинь лин мельком оглядывается, не пропустил ли он братца за одной из колонн, но пропускает лишь порожек под своими ногами.       его падение болезненное, он не успевает ни сгруппироваться, ни осознать что-либо, ударяясь лбом об пол и растягиваясь на нем позже.       сердце бьется прямо под его горлом, и в носу неожиданно становится больно, но ничто из этого не беспокоит цзинь лина сильнее, чем звук удаляющихся шагов.       на мгновение ему показалось, что тот замер, остановился, и, возможно, вернется — но полы скрипнули вновь, и цзян юань убегает.       один, в ночь и плачущий.       цзинь лин прижимается к полу и пытается взять себя в руки, но все, что у него выходит, это с силой ударить по половицам кулаком, злясь и понимая, что он ничего не может сделать.       в покоях нет беспорядка, который цзян чэн себе навоображал, есть только его пара, с потерянным и заплаканным лицом пытающийся подняться. цзян чэн подбирается ближе, обхватывая чужие руки, позволяя не хуайсану опереться на него и встать, и тогда, когда они вдвоем делают шаг, хуайсан роняет голову ему на грудь, дрожа всем телом.       опечаленный, так сильно опечаленный, бессильный, безутешный в своем горе.       — а-сан, я ничего не понимаю. что произошло?       — он знает, — голос хуайсана такой тихий, но в нем так много боли. — он знает, а-чэн.       замешательство не задерживается надолго в голове цзян чэна. он складывает разбросанные кусочки воедино, и реальность настигает его раньше, чем он будет готов принять ее.       это было чем-то, что преследовало его по пятам в кошмарных снах, чем-то, одна мысль о котором вызывала в нем беспокойство.       кошмары никогда не должны становиться реальностью — кошмары о детях тем более.       пристань лотоса ближе к ночи всегда тиха и несколько уютна. одни адепты сменяют других на постах, болтая друг с другом ни о чем, в стратегических точках зажигаются фонари, чтобы освещать им путь.       в эту ночь пристань лотоса совсем на себя не похожа. гомон наполняет ее, адепты в командах по двое снуют по всему дворцу, и свет от фонарей везде.       отдавая приказы и объясняя, что нужно делать, цзян чэн без конца вспоминает тот день, когда умолял хуайсана встать за него, взять его обязанности на себя, а он сам прятался за спиной того, слишком истощенный, слишком разбитый, чтобы быть способным что-либо сделать.       на протяжении всего их совместного пути они более-менее уравновешивали друг друга, разделяя эмоции или дополняя их. тогда не хуайсану удалось сохранить холодный разум.       сейчас же цзян чэн путается в словах, сдерживая себя от срыва, а его пара даже не поднимает головы. он не отходит далеко, все время смотрит на цзинь лина и держит как можно ближе к себе, яростно обнимая либо его, либо своего мужа.       произошедшее было их общим кошмаром на протяжении двенадцати лет, и нет ничего удивительного в том, что они так растеряны. это просто больно.       — милый, посмотри на меня.       — а-чэн…       — пожалуйста, посмотри на меня. солнце мое, взгляни на меня.       — не надо.       — а-сан, — ваньинь говорит тихо, нежно, осторожно — все говорят с ними так сейчас. — о чем вы разговаривали?       — а-чэн, не надо.       — я знаю, что это тяжело, но нам нужно знать.       они сидят в зале познания меча, где не хуайсан пытается сжаться как можно сильнее, сидя на троне, а цзян чэн стоит перед ним, опустившись на колено.       предварительный обыск дворца ничего не дал. где бы ни был цзян юань сейчас, он не здесь.       — он спросил про а-суна и сангэ. про а-и и сангэ. и… и потом спросил про себя. я так старался говорить мягче, но я просто… я не справился, а-чэн. он выглядел таким потерянным, таким расстроенным, а я…       с его губ срывается ругательство на диалекте из цинхэ, направленное на самого себя, и цзян чэн морщится.       между годами, проведенными с ним, дружбой с не минцзюэ и посещениями нечистой юдоли, у него было время узнать, что это значит.       он сжимает ладони своей пары в своих крепче, поднимает голову, чтобы столкнуть их лбы. крошечный жест единения, что всегда предлагал ему хуайсан, пытаясь утешить — и тот не работает в обратную сторону, не работает на нем сейчас.       — а-сан, — шепотом спрашивает он, прикрыв глаза. — ты рассказал ему все?       — ты говоришь о… о них?       — да. ты рассказал ему о них?       — нет. когда я говорил о том, откуда он, я никак не обличил их. но я думаю, что… а-юань умный малыш. он догадается. он все поймет.       — а-сан.       — это лежит на поверхности, милый, — хуайсан договаривает, и его голос срывается вновь. — он все поймет.       горе и страх оседают между ними, и хуайсан чувствует себя слишком отвратительно, чтобы отстраниться от своей пары хоть на немного — но он знает, что ваньинь плачет.       нельзя не чувствовать эмоции друг друга, разменяв более десятка лет, проведенных вместе.       его ладони сжимают ладони ваньиня в ответ, и он позволяет себе всхлипнуть, нарушая тишину в зале.       вся его душа сжимается, надеясь на лучшее, на то, что в эту ночь лишь он один будет таким — но ваньинь вторит ему, шмыгает носом, как делал всегда, когда плакал, и надежды разбиваются.       за пределами зала находятся несколько адептов, только что вернувшиеся с крайне напряженной пробежки по ночном близлежащим окрестностям с неудовлетворительными новостями, и ни у одного из них не хватает смелости, чтобы постучаться и войти.       во многом из-за того, что глава ордена и пара того погружены в свое горе, и никто не имеет права вторгаться в их уединение, но также из-за…       — его нигде нет?       — да.       — как бы, совсем нигде? торговые улицы, храмы?       — мы все проверили и подтянули знающих людей со стороны, никто его не видел.       — вы хотите сказать, что вы дали этой новости растечься по всему юньмэну?       — никак нет, наследник цзинь! это проверенные люди, они ни за что никому не расскажут.       — пеняйте на себя, если завтра мой дядя об этом узнает. вернитесь в город и прочешите каждую улицу. не возвращайтесь без него.       — как скажете, наследник цзинь.       юноши сбегают, напуганные до полусмерти, и цзинь лин глубоко вздыхает, сжимая руки в кулаки.       одну руку в кулак.       сжимая вторую, он чувствует лишь хуачэн, который был оставлен его братом в покоях. родители упустили это, но цзинь лин знал, что брат ни за что бы не оставил свое оружие, если бы решился уйти, а, значит, был где-то неподалеку — нужно было всего лишь найти его.       он стоит неподалеку от входа в залу, в тени, имея удобную точку обзора и прекрасно видя, как его дяди отчаянно держатся друг за друга, и решает отступить.       такими новостями он им никак не поможет.       цзян ваньинь держался достойно, самым спокойным голосом рассказывая цзинь лину о том, что произошло, о чем говорили хуайсан и а-юань, но цзинь лин имел глаза, чтобы видеть, как тот напуган, растерян и расстроен, убеждая того в том, что ему необязательно рассказывать все до конца.       по крайней мере, в сообразительности он не уступал брату, беря от него и от дядь все самое лучшее. ему правда не нужно рассказывать все.       обернувшись на залу еще раз, цзинь лин находит дядь в том же положении, что и раньше, и уходит дальше в тень, хмурясь, пока обдумывает то, что должен делать дальше.       одна безумная идея в его голове сменяет другую, и он напряжен, не зная, как поступить лучше, не зная, как заставить все проблемы пасть от одного его хода, совершенно не замечая, как врезается в фею.       проснувшуюся из-за суеты по всему дворцу, ступавшую за ним на каждом шагу феечку.       детали задачки складываются в голове цзинь лина, щелкая, когда он опускается на колено, гладя собаку меж ушей.       — все на нас с тобой, да, малышка?       фея поднимает голову выше, подставляясь под руку мальчика, ее хвост виляет из стороны в сторону, и цзинь лин, будь у него хвост, делал бы так же — потому что ему кажется, что его план сработает.       сидя в зале, цзян чэн слишком увлечен своей парой, чтобы обращать внимание на шум снаружи.       перезвон бубенчиков не привлекает его внимания, когда не хуайсан срывается на вдохе, позволяя слезам катиться по его лицу вновь.       в пределах их семьи, пусть маленькой и не основанной на крови, столпом силы был хуайсан, его эмоциональная сила, его выдержка, его умение обращаться с самим собой и окружающими его людьми превозносили его над силой тела цзян чэна.       попросту больно видеть, как тот ломается, и чрезвычайно сложно не последовать за ним в этом сломе.       рано или поздно это просто настигает, накрывая с головой, как одеяло или туман, и цзян юань рад тому, что успел закончить свой путь до того, как его сердце достаточно успокоилось после побега, уступая место разуму.       покидать юньмэн было глупо, уходить дальше пристани лотоса без меча небезопасно, и со статусом наследника, известного в лицо каждому, кто принадлежит к ордену, передвигаться сложно, поэтому он принял решение отдалиться от дворцовой территории, уходя все дальше в лес.       тот не был заброшен и отчужден, некоторые тренировки адептов проходили в чаще, но это не то место, куда пойдут в первую очередь.       по крайней мере, цзян юань надеется на это, окидывая взглядом чащу, что во мраке ночи выглядит пугающей, и не доходит до нее, останавливаясь просто недалеко от нее. он взбирается на дерево, прячась меж ветвей, и упирается спиной в ствол, позволяя себе расслабиться.       расслабиться не получится, когда каждая мысль в голове доводит до очередных слез, но цзян юань и не старается.       осознание настигает его постепенно.       всю его жизнь беременность и появление детей появлялись то тут, то там, и он знал, как выглядит счастливая мать, знал, как выглядит радостный отец.       цзян юань рос, думая, что когда-то такими были и его родители.       счастливыми, радостными, гордящимися друг другом и тем, над чем они работали вдвоем, с прикосновениями к округлившемуся животу и дискуссиями касательно имени.       он замирает, сжимая свои колени ладонями и сдерживаясь — пытаясь сделать это.       контроль над эмоциями дается ему сложно, потому что его воспитывали, вкладывая в голову знание о том, что тому не нужно притворяться. что он может быть честен с ними и с самим собой.       старые уроки ощущаются как насмешка, и цзян юань бегло вытирает лицо рукавом, опуская подбородок на колени позже, стараясь занять как можно меньше места.       воздух вокруг него прохладный, и ночи не то чтобы теплые в это время года. он не замерзает пока что, но, если проведет здесь всю ночь, то наверняка замерзнет. что, вероятно, не так плохо, но, будучи выращенным в сравнительно уютном дворце, цзян юань находит эти перемены неприятными.       его сознание пляшет по краям проблемы, не делая предположений в сторону того, как он будет спать сегодня, или как будет дальше складываться его жизнь. пока что он этого не делает.       мысли возвращаются туда, где он прервался, и они не особо радужные.       значит, он не родной ребенок. значит, он не…       каждая частица его тела привыкла называть не хуайсана и цзян ваньиня родителями, отцами, обращаться “папа” и считать себя их ребенком, их сыном, но в свете откровений это все срывается, как картина со стены.       будучи воспитанником художника, цзян юань видел, как картины падают со стен — и знал, что восстановить те после такого может быть сложно.       короткое замечание ранит его сильнее, он вытирает выступившие слезы о штаны, не в силах поднять голову и утереть те ладонями.       не произошло ничего сверхъестественного. никто не умер, не был ранен, не сделал что-то непоправимое — если рассуждать здраво.       но в рамках мира ребенка, чья семья была центром его жизни, признание о том, что он на самом деле никак с ней не связан, оказывает разрушительный эффект, и это становится тем, что цзян юань больше не может отрицать.       слезы катятся по его лицу, пачкая штаны, падая вниз, когда он поднимает голову, они кажутся обжигающими на ночном ветру.       цзинь лина взяли под опеку из-за того, что не было никого более компетентного, кто мог бы это сделать. оставить его на бабушку и дедушку в то время было опасно, у мадам цзинь не было такой власти, и это не было бы тем, что было нужно ребенку. он приходился цзян чэну племянником, он был ему важен.       лань цзинъи взяли под опеку почти по тем же причинам — у лань сичэня было чувство долга перед родителями того, это было нужно сделать.       а-сун повторяет историю цзинь лина, и ему просто повезло, что у него есть родственник, которому не все равно, кто-то, кто может воспитать его, как самого обычного, не знающего о собственных потерях ребенка.       с ним все не так. он не племянник и не сын друга семьи. он чужой человек цзян чэну.       обучаясь как наследник того, цзян юань понемногу узнавал мир с других сторон — и знал, что цзян чэн навлекал на себя риск, брал на себя обязательство, которое могло быть ему не по зубам.       зачем он это сделал? что двигало им? для чего это было сделано?       тихий, тонкий голос в его голове шепчет, что для этого не нужны причины.       цзян юань перебирает в голове репутационные риски, сложности в личной жизни и попросту ответственность, которая сваливается на человека, который связывает себя с ребенком.       ему не верится в то, что для того, чтобы впутать себя — и свою пару — в это, цзян чэну не были нужны причины.       он не винит их, ни за что. эти люди, ведомые необъяснимыми причинами, сохранили ему жизнь, достойно воспитали его и подарили будущее, они буквально подарили ему жизнь. нет ни малейшего права обвинять их за это или за что-либо еще.       ветер завывает где-то неподалеку, и с тем, как повсюду темнеет, вероятно, скоро начнется дождь.       цзян юаню стыдно.       странным, не поддающимся описанию образом, ему стыдно за то, что он такой.       что он не их родной ребенок.       что он — обязательство, которое цзян чэн и не хуайсан взяли на себя.       в его голове проносятся сказанные хуайсаном слова — о ваньине, обезумевшем и потерявшем всякий покой, и все из-за ребенка, которого он знал, который остался сиротой.       товарищество и помощь окружающим не были сложными вещами для цзян юаня, он знал, что можно и нужно помогать тем, кто в беде, но эта система делилась на круги.       в первом была семья, во втором были друзья, в третьем все остальные люди, знакомые или незнакомые.       то, как не хуайсан описал отношения его пары с семьей, к которой относился а-юань, не звучало как близкая дружба, и, учитывая, что тот уже был главой ордена, вариантов, откуда цзян чэн знал этих людей, было бесконечное множество.       он мог быть просто связан с ними из-за долга, который накладывает статус главы ордена. или еще что-то. необязательно радостное и удобное для того, чтобы забрать ребенка этих людей к себе на воспитание.       одна мысль о том, что, вероятно, цзян чэн носил это под сердцем всю его жизнь, заставляет цзян юаня сломаться, и плач, скорбный, болезненный, перетекает в рыдания, отчаянные, отдающиеся по-настоящему присутствующей болью в груди.       дождь все-таки начинается, и поначалу не беспокоит цзян юаня, скрытого под ветвями, с которых еще не облетели листья.       ветер пронизывает насквозь, и мальчик ежится, пытаясь завернуться в одеяния плотнее, сжимаясь от желания прекратить все это немедленно и просто вернуться домой, но…       сейчас это кажется таким сложным.       вероятно, лань минъяо был прав, когда советовал не хуайсану не скрывать это так долго, и также был прав, предлагая рассказать в самом начале.       так цзян юань привык бы, не чувствовал бы себя так ужасно, пытаясь осмыслить это сейчас, в одиночестве, в слезах и в пожирающем его чувстве вины.       все было бы проще, если бы он попросту вырос со знанием этого, а не столкнулся в дальнейшем, но, выражая мнение на этот счет, можно ненароком оскорбить не хуайсана, который не желал ничего плохого своему воспитаннику, а цзян юань этого не хочет.       он не хочет доставлять никакого дискомфорта и никаких неудобств сверх того, что уже сделало одно его существование — из этого вытекает огромная внутренняя дилемма, настоящий спор с самим собой.       если он не вернется домой, его…       находясь бок о бок с мальчишками-адептами, занимаясь с ними чем-то, в ходе чего правила приличия теряются, цзян юань успел выучить парочку плохих слов. он произносит их сейчас про себя, ударяя ребром ладони по ветви под собой.       его родители будут волноваться.       однако, если он вернется, то, вероятно, те будут волноваться еще сильнее — а ему будет крайне сложно делать вид, что ничего не произошло. всем будет сложно делать вид, что ничего не произошло.       исходя из этого, нет ни одного хорошего варианта, и вне зависимости от того, что цзян юань выберет, и ему, и его семье будет от этого больно.       нет ни одной приемлемой мысли, ни одного варианта действий, который не казался бы ему отвратительным или болезненным для кого-либо, и это просто тяжело.       дождь усиливается, капли пробиваются сквозь листву, и теперь становится по-настоящему холодно и страшно.       ночь, дождь и полное одиночество — а цзян юань даже без меча.       он обдумывает, насколько опасно идти сейчас до дворца в одиночку, и он вспоминает о нечисти. то, что ее ни разу не было на тренировках, не значит, что она не появится сейчас, а он едва ли достаточно силен, чтобы слезть с дерева без проблем.       размышления прерываются отвлечением на шум, едва ли пробивающийся сквозь дождь звук.       перезвон бубенчиков.       цзян юань знает только один вариант, где есть эти бубенцы, и его сердце сжимается до боли, как и ладони, кора дерева неприятно врезается в них, когда он напрягается, прислушиваясь. — а-юань! а-юань! фея, ну же… ну не могло же след смыть дождем! он здесь. а-юань! а-      юань!       этот голос невозможно перепутать с чьим-либо еще. невозможно забыть или не расслышать.       цзинь лин здесь — и фея с ним.       это, вероятно, значит, что он пошел один, и вряд ли цзян чэн отпустил бы его в одиночку, что, в свою очередь, означает, что тот об этом не знает.       цзян юань глубоко вдыхает, чтобы взять эмоции под контроль, и продвигается по ветке, заставляя ту покачнуться, привлекая внимание мальчика.       — а-юань? это ты?       — это я. правда, это я, а-лин.       — а-юань! — мальчик радуется, задрав голову и разглядев меж листьев брата. — ты все-таки не ушел.       — я бы ни за что не ушел.       — правда?       — да. я бы ни за что не ушел от тебя и от пап. они знают, что ты здесь?       — они… это не важно, — цзинь лин тушуется, чуть опуская голову. — давай просто вернемся домой, хорошо? пожалуйста?       — хорошо-хорошо. мне нужна помощь.       — какая?       — я не могу слезть отсюда. я могу спрыгнуть, но… это может быть опасно.       — я принес твой меч. если я подкину его, ты сможешь спуститься на нем?       мальчик молчит, оценивая риски, прикидывая, что и как он может сделать, и после недолгих раздумий кивает.       фея возится в траве рядом, но цзинь лин не смотрит на нее, обнажая хуачэн и пытаясь удержать его в руках, что проще сказать, чем сделать. может быть, меч легкий и тонкий, но не для ребенка, который до этого управлялся с деревянными игрушками в виде меча и не более.       отвернувшись от ствола дерева, цзян юань абстрагируется от того, что он промок и замерз, сосредотачивается на своей ци и на мече — и тогда, когда цзинь лин подбрасывает его, хуачэн остается в воздухе.       расстояние от ветки до земли кажется большим, но с мечом оно больше походит на лестницу, короткую, но с огромными, высокими ступенями.       все, что требуется цзян юаню, это прыгнуть, надеясь на то, что хуачэн окажется прямо под ним, ведомый управляемой душой, прыгнуть, опираясь только на веру в себя и свои способности.       он прыгает, зажмурившись, что чревато последствиями — но так хотя бы не страшно.       нога соскальзывает с лезвия, мальчик падает, как он предполагает, в траву, но врезается в кого-то, и в траву летят двое. падение жесткое, из-за дождя еще и мокрое, и, неожиданно, удушающее.       когда цзян юань открывает глаза, он видит под собой цзинь лина, сжимающего его так крепко, как только способны его руки.       тот не плачет, не улыбается, не говорит ничего, только смотрит в лицо брата — как будто не может поверить в то, что видит его вновь.       — я не ушел, видишь? — рассеянно говорит цзян юань тихим голосом, и на цзинь лина это действует незамедлительно.       прижавшись лицом к чужому плечу, он стискивает цзян юаня в объятиях, и только сейчас тот чувствует, как дрожат руки того, как дрожит весь он, что он тоже промокший и замерзший, ничуть не лучше него.       фея снует рядом, падая в траву рядом с ними и приминая ее собой, но цзян юань не может протянуть руку, чтобы погладить ее.       — это была твоя идея? взять фею и пойти искать меня?       — да.       — папы… сильно расстроены?       — это не будет важно, когда ты вернешься.       — а-лин, я… они рассказали тебе? ты знал?       — мне рассказали немного, — тихо говорит мальчик, кладя ладони меж лопаток брата, морщась от мокрой ткани там. — я не знаю всего, но… тебе не нужно рассказывать мне.       — почему?       — тебе будет тяжело, а-юань. и это не важно для меня.       — почему ты так думаешь?       — потому что… мне все равно? то есть, — он ерзает, заставляя брата подняться, сев перед ним, и садится сам, — мне не все равно на тебя. это все решает. мне неинтересно, кто был твоей семьей раньше, если ты моя семья сейчас.       — а-лин.       — ты мой брат. мы — семья. твои родители — мои родители. я… папа рассказал, как начался ваш разговор об этом. людей, у которых ты родился, больше нет, и есть только люди, которые воспитали тебя. воспитали нас.       он делает выпад, прижимаясь к брату снова, обхватывая дрожащими руками его шею, и цзян юань морщится от того, что его ладони холодные, но обнимает в ответ, стискивает мальчика так крепко, как может.       цзинь лин часто-часто моргает, стараясь убрать слезы.       в том, что его растили, давая понять, что он сын других родителей, вероятно, были плюсы… но никогда он не забывал о минусах.       — иногда я думаю, что я не наследник цзинь.       — а-лин, — голос цзян юаня тревожный, — почему?       — потому что я вырос здесь. я почти не называю их дядями. дядя — это не минцзюэ, лань сичэнь и лань минъяо. они — дяди. а… а они папы. я не могу называть их по-другому.       это перекликается с тем, что не покидало голову цзян юаня всю ночь — весь вечер. все время с того момента, как не хуайсан рассказал ему.       — они вырастили нас. они воспитали нас. они сделали то, что делают родители. а ты сделал все то, что делают сыновья.       — откуда ты знаешь?       — я был с тобой все это время. ты любишь и уважаешь своих родителей — все, что должен делать примерный сын. и… примерные сыновья не сбегают. мы больше не сбегаем, да?       — да, — едва слышно отвечает цзян юань, когда его тянут за руку, заставляя подняться и возвращаться.       ранее цзян ваньинь часто сбегал. от эмоций, от страхов. прятался за обстоятельствами, прикрывался делами, чтобы не иметь с этим дел. когда он сбежал от своей пары, чтобы вернуться к тому с ребенком, за чью судьбу беспокоился, он дал обещание больше так никогда не делать.       цзян ваньинь, которого знает цзян юань, никогда не сбегал. не сбегал от ответственности, от чувств, от страхов, от неприятных разговоров и ночных кошмаров.       цзян ваньинь, который воспитал цзян юаня, не сбегал.       цзян юань наследует это от него — он больше никогда не сбегает.