Прощение

— Какие именно, хен? — интересуется Чонгук, рыская в ящике стола старшего, среди кучи таблеток пытаясь отыскать те самые, что нужны сейчас. — В синей упаковке, — отзывается Тэхен, сидя на кровати и щурясь от очередной волны головной боли. — Мх... — Нашел, нашел, — отзывается взволнованно Чон, поспешно подходя к Киму и протягивая тому две пилюли вместе со стаканом воды. — Держи, вот, пей... Все нормально, сейчас пройдет. Тэхен знает, что не пройдет, никогда уже не пройдет, но все равно улыбается мягко и принимает помощь друга, проглатывая лекарства, даже не меняясь в лице — обычное дело за последние полгода. — Спасибо, Гук-и... Чон улыбается в ответ и вздыхает, поправляя чужие отросшие волосы, что к концам начинают завиваться красивыми, хоть и иссушенными болезнью, локонами. Сидеть вот так со старшим уже стало привычкой, хотя запомнить все лекарства оказалось задачей весьма затруднительной, но Гук правда старается. Как он может оставить в одиночестве того, с кем буквально вырос? Как может бросить того, в кого влюблен? — Гук-и. — Чон поднимает взгляд на юношу перед собой, худого и бледного. — Достанешь краски? Они на полке над столом. Хочу доделать тот шоппер. — Конечно, сейчас, — парень ловко поднимается с компьютерного кресла и спешит к противоположной стене, доставая разноцветные баночки и тюбики с полки. — Будешь рисовать в кровати? Я достану подложку. Тэхен рисует красиво, хоть и в своем, необычном, стиле. Его изображения кажутся живыми и в то же время совершенно невозможными для существования в реальном мире. Каждая линия заставляет задуматься: Чонгук видит в них чужие эмоции, те самые, которые ему полностью никогда не показывают. Чонгук меняет воду для стараний старшего уже пятый раз за несколько часов. Он вымывает смешавшуюся в грязь яркость из пластика и заполняет чистоту прозрачной жидкостью. Идет осторожно, заходя в комнату и тут же вздрагивая, немного проливая на паркет. — Ох, черт, — шикает неожиданно Ким, закрывая нос ладонью. Гук стремится скорее поставить стакан на стол, через секунду оказываясь на коленях возле кровати Тэхена. Он быстро убирает исписанную ткань и заглядывает в расстроенные глаза старшего, задерживая дыхание. Снова кровь. — Я принесу салфетки, — отзывается немного сбивчиво Чон, вставая с пола, и, захватив со стола пару бумажных полотенец, возвращается обратно, теперь садясь рядом со старшим на кровати. — Все в порядке, сейчас пройдет. — Я запачкал ткань, — жалуется совсем как-то разбито Ким, смотря на мальчишку перед собой расфокусированным взглядом. Не только ткань он испачкал своей кровью, но еще и жизнь окружающих своим жалким существованием. В голове шум, но Тэхен правда пытается сосредоточиться на разговоре, на родном голосе. — Ничего, отмоется. — Гук бережно сворачивает салфетку в рулончик, отдавая старшему. — Перекиси у нас много, так что не переживай. Выживет твоя ткань. — Парень улыбается, словно ничего такого и не происходит вовсе, но сердце у обоих колотится с непозволительной скоростью — страшно, к подобному не привыкнуть, просто невозможно свыкнуться с подобным. Не вытертая вовремя кровь капает с кончика опущенного носа прямо на домашние штаны Тэхена, и он поспешно задирает голову, жмурясь от разрывающих изнутри чувств. Младший подрывается к нему, ловя алый ручеек, что начал стремительно стекать в пухлым, хоть и не как прежде, губам, чистой салфеткой. Ким не выдерживает, шумно сглатывая и медленно опуская голову, сжимая пальцами ткань постельного белья. — Чонгук, я хочу, чтобы ты понимал одну важную вещь, слышишь? — тяжело дыша проговаривает Ким, пока Гук, как обычно не желающий слушать его подобные речи, напряженно и крайне осторожно вытирает кровь с чужого лица, хмуря брови. — Чонгук, пожалуйста, помни, что даже если я умру, это не значит, что я бросил тебя. Слышишь, Гук-и? Я всегда буду с тобой, даже если ты меня не сможешь видеть и слышать. Пожалуйста, верь мне... Не ненавидь меня за то, на что я повлиять не в силах... — Хен, пожалуйста, не говори так! — не выдерживает младший, слегка повышая голос, но тут же закусывая губу, видя отчаяние в глазах напротив. — Не говори так, — повторяет уже тише и в разы печальнее. — Все будет хорошо, вот увидишь. Ты поправишься и будешь жить дальше, а я всегда буду рядом с тобой. Мы справимся вместе, вот увидишь. Тэхен вздыхает как-то обреченно и отстраняется от рук Чона, отводя взгляд. Чужие слова ранят и без того измученную душу. В груди болит, но в этот раз не от очередного приступа, а от жестоких и, кажется, необдуманных действий любимого и единственного друга: Гук фыркает по-детски недовольно и говорит то, чего совсем не следует. — Я не прощу тебе смерть, хен, никогда не прощу. — Ким от этих слов сжимается весь, но ничего не отвечает — есть ли смысл? Молчание давит. — Давай спать, уже поздно. — Слабый кивок в ответ лишь раздражает. Ким всю ночь сжимает тонкими, исхудавшими из-за неотступающей уже долго болезни, пальцами бусины подаренных Чонгуком браслетов, и слезы сами льются по впалым щекам, впитываясь в подушку. Он знает, что не вылечится, не станет вновь здоровым и любимого оставит рано или поздно. Его организм в какой-то момент не выдержит, и все, чего Тэхен действительно боится — это не успеть попрощаться с его Гук-и. С тем, кто не простит его никогда. Не простит, конечно, не простит. Простил бы Ким сам, случись такое? Он не знает и засыпает с тревогой в голове, дарящей все оставшееся до утра время кошмар за кошмаром. И в каждом младший не прощал. Чонгук снова до поздней ночи сидит, занятый созданием украшений из бисера для одного единственного человека. Он совсем забил на учебу, и тратит время лишь на то, что касается Тэхена. За прошедшую неделю старшему будто бы полегчало, и Чон все никак не мог перестать радоваться этому факту, каждый день принося новые амулетики, которые, якобы, приносят удачу и здоровье; каждая бусинка была наделена любовью Гука, и Ким каждый подобный подарок хранил, как настоящее сокровище, не имеющее цены по крайней мере для него самого. Чона отвлекает свет за жалюзи, и от подозрительных перемен красно-синих красок по стенам замирает сердце — Чонгук ни с чем это не перепутает. Он срывается с места, с грохотом опрокидывая стул, и выбегает из дома, без оглядки перебегая дорогу, врываясь в дверь дома напротив следом за вошедшим отцом Тэхена. — Господин Ким — почти задыхаясь, громко проговаривает Чон; в глазах страх, а во взгляде взрослого читается то, что младший никогда не хотел бы увидеть — отчаянье. — Что с ним, Господин Ким? Он... Он в порядке? — Я думаю, тебе стоит повидаться с ним, Чонгук. — Слова ставят все на места. Чонгук поджимает губы и кивает, сжимая кулаки до побелевших костяшек: надежда умирает последней. Он поднимается на второй этаж, видит открытую в комнату старшего дверь и шумно сглатывает, чувствуя в горле ком, мешающий дышать. Врачи выходят буквально через несколько минут и со вселенской жалостью смотрят на стоящего в стороне Чонгука. Наконец он решает войти. Первое, что он видит, это капельница; длинная прозрачная трубка стремится вниз прямо к тонкой руке лежащего в кровати Тэхена. Тот дышит медленно и почти незаметно, глаза закрыл, и кажется, что он спит. Тихий болезненный стон разрушает эту иллюзию сразу же. Мать Кима, сидящая возле сына, совсем тихо всхлипывает и целует Тэхена в лоб, что-то шепча любимому ребенку на ухо. От ее слов измученный болезнью юноша дергается, тут же вскрикивая от резкой боли, заставляя Чонгука крупно вздрогнуть; мурашки бегут по всему телу, словно удар тока, пробирая до самых костей. Осознание приходит неожиданно, заставляя покачнуться на месте: Тэхен умирает, и это понимают все. Гук до боли закусывает губу, не в силах отвести взгляда от постели, стоящей в углу комнаты, и чувствует, как все тело немеет от ужаса. — Поговори с ним, родной, — просит наконец громче женщина, медленно вставая со своего места и печально смотря на Чона. Улыбка на ее лице лишь добавляет ситуации безысходный характер. Они остаются одни. Чонгук медленно подходит, шагами нарушая тишину и заглушая утяжелившееся дыхание старшего. — Хен, это я... — Гук-и, — отзывается почти моментально Ким, поворачиваясь на голос. — Я очень плохо тебя вижу, прости, в глазах т-темнеет. — Он улыбается, словно не испытывает совсем никакой боли, но сжатое в руке одеяло говорит совсем об обратном. — Я вижу, как ты страдаешь, хен, пожалуйста, — просит дрожащим голосом Чон, садясь на кровати и беря старшего за руку, позволяя сжать свою ладонь в худых пальцах. — Не сдерживайся больше, хорошо? Прошу тебя, хен, не сейчас... — Ты не простишь меня, Гук-и, а я ничего не могу поделать с этим, совсем ничего... — Тэхен не выдерживает, срывается на плач и жалобный скулеж, потому что от каждого, даже малейшего, движения боль пронзает все тело и в особенности голову. Чонгук плачет тоже, совсем не стесняясь сейчас быть слабым рядом с возлюбленным. Они должны быть честными друг с другом хотя бы сейчас, в этот самый момент. — Хен, как я могу не простить тебя? — выдыхает прерывисто, склоняясь над Кимом, чтобы заглянуть в прекрасные, не перестающие блестеть жаждой к жизни карие глаза. — Как я могу злиться на тебя, хен? Это все — не твоя вина, совсем не твоя, хен, ты не заслужил всего этого. — Тэхен хнычет откровенно, силясь не закрывать глаза, вслушиваясь в голос, все это время помогающий верить в невозможное светлое будущее. — Я ведь люблю тебя, хен, так сильно люблю, ты ведь знаешь... — Я тебя тоже люблю, Гук-и, больше всего на свете, ты был для меня лекарством, и даже сейчас мне... мне легче, когда ты рядом, твоя любовь вылечила бы меня, не будь слишком поздно, я уверен в этом. — Чон сжимает ослабевающую с каждым мгновением руку старшего, чувствуя наступающую тревогу. — Чонгук, пожалуйста, я люблю тебя, пожалуйста... Младший еле сдерживает вой безысходности, слезы текут ручьем, сливаясь с влагой на лице Кима при отчаянном поцелуе: самом горьком и сладком — последнем в их общей истории. Чонгук отстраняется, видит улыбку на родном лице, что в следующую секунду искажается до неузнаваемости из-за нестерпимой ломоты везде и сразу. — Мх... Гук-и, скажи родителям, что я очень, оч-чень их люблю, пожалуйста, скажи им... Чонгук, я... — Тэхена рвет кровью, и Чонгук в этот момент понимает — это конец. Алый цвет заполоняет все, включая одежду младшего, и Гук спешит позвать на помощь врачей и родителей Кима. Рука старшего не отпускает, просит остаться, просит не бросать. Чонгук не бросает, остается рядом, помогая сесть, и плачет, плачет, плачет вместе с любимым, несмотря на всю ситуацию продолжая поддерживать и успокаивать. Врачи младшего не уводят, не гонят — все понимают и делают все, что в их силах. Тэхен умер в начале шестого утра, когда птицы только-только начали петь из-за восходящего вдалеке солнца. Чонгук до последнего держал его руку. Последний раз они признались друг другу в чувствах в четыре часа сорок восемь минут, и после этого Ким начал терять сознание каждые две минуты. Приходя в себя он шептал, словно в бреду, моля Чонгука простить его. Чонгук же не уставал отвечать, что прощает, непременно прощает. За несколько десятков секунд до конца он пообещал Тэхену, что скоро, совсем скоро, все будет хорошо. Станет легче, боль обязательно пройдет; и она прошла, позволяя Киму в последний раз безболезненно вздохнуть и наконец уснуть крепким, спокойным сном. Навсегда. — Хен, — зовет тихо, неверяще Чонгук, смотря на безмятежное лицо. Волнистые пряди спутались, рассыпались по подушке, слиплись из-за засохшей крови и из-за соленых слез. — Хен... — Бледная кожа почти сливается с чистой, недавно смененной наволочкой. Тэхен такой красивый. Наконец-то он может отдохнуть... Чонгук вытирает слезы рукавом свитшота и судорожно выдыхает, поднимая взор к потолку, словно Ким смотрит на него сверху, оттуда, где покой и безболезненное постоянство. Младший улыбается, силясь снова не заплакать. — Хен, ты навещай меня почаще, ладно? Даже если я буду пугаться, приходи... Я тебя узнаю, обещаю, — Чон хихикает тихо, шмыгая носом. — Я люблю тебя, хен, и буду любить всегда... Я поживу за нас двоих, хорошо? Тишина комнаты дарит какое-то умиротворение, подтверждает некую победу над мучениями Кима. Тихое шуршание стрелки часов и шум редко проезжающих машин за окном совсем не давят. Резкое громкое пение одной единственной пташки привлекает внимание, и Чонгук поворачивается к стеклянной поверхности, видя исполнителя прекрасной мелодии. На уставшем лице появляется мягкая улыбка, а в глазах снова блестит в слабых лучах раннего солнца влага. Тэхен не бросил его, ни в коем случае не бросил. — Хен, я уже скучаю, — признается Гук, всхлипывая. — Но я справлюсь, обязательно. Вместе мы справимся, да? Птица взвивает в воздух, радостной трелью стремясь разбудить всех окружающих, а Чонгук отчетливо слышит ответ на свой вопрос: — Конечно, Гук-и. Я всегда рядом.