Духота косых дюн

У неё губы, как сахарный песок: сладкие, манящие, но стоит ему коснуться их, как она рассыпается прямо у него в руках, обращаясь в пепел, а руки его окрашиваются в темно-красный. Он просыпается весь в испарине, глубоко дыша, и Барнсу кажется, что вокруг бесплодная пустошь, пропитанная кровью и пеплом. Тишина ночи звенит колыбелью в ушах, плотно сжимает горло, перекрывая кислород. Словно гадкий лебедь скручивается спиралью прямиком на его шее, прямо внутри. Иногда ему снится, как его пальцы слегка касаются ее светлых волос, лишь на мгновение, но от этого на кончиках пальцев зарождается тепло, а затем она исчезает во тьме. Это похоже на безумие, на не собирающийся пазл, словно каждая деталь из разных картинок. Порой она приходит ему во сне, как богиня: слепит его своим светом, и в конце концов он перестаёт видеть, но это в лучшие его ночи. С приходом сумерек, когда день отдаёт полномочия ночи, покрывая небо темной вуалью из звёзд, Барнс знает, она явится ему: как призрак, как видение. Возможно, как благословение. Она никогда не задерживается дольше, чем на несколько мгновений. Лишь нежная улыбка, искрящиеся глаза, а иногда и ласковое прикосновение. Барнсу больше и не нужно, но это наглая ложь: он тянет к ней руки, как утопающий к источнику своего спасения, но стоит ему коснуться, как все покрывается мраком. Это похоже на нежную мелодию виниловой пластинки, которую прерывает скрежет, больно бьющий по ушам. Ночной ужас крепко держит за горло, словно петля, оставляя за собой привкус пепла, и Барнс рвано хватает воздух, прогоняя видения из сна, что когтями вцепились в оплот его рассудка, берет наполовину полный стакан на прикроватной тумбочке и жадно пьёт воду, словно он прямиком из пустыни. Барнсу не нравится духота косых дюн, отсутсвие людских душ и гул этого места. Просыпаться в пустыне — словно лежать с лёгкими полными реголита, а песок-пепел больно царапает пальцы и режет душу на мелкие частицы, превращая ту в точно такой же пепел. Барнс ставит стакан на привычное место и делает вдох полной грудью, а затем и выдох. И так раз за разом. До тех пор, пока бушующее сердце не успокоится; пока ночной кошмар не отступит, убирая от Барнса свои когти, забирая те в царство Морфея. Шэрон из его снов, как красная роза: утонченная и желанная, и Барнс готов вдыхать запах ее тела, проводя дорожку из поцелуев, но лишь мгновение. Порой в его сновидениях у розы осыпаются лепестки, и он, как Чудовище, скалит зубы от собственного бессилия. Сейчас же лепестки превратились в пепел, заставляя выть подобно зверю. Духота косых дюн никуда не девается, а лунный серп на ночном небе все также ярко светит, освещая комнату, отчего по белым стенам пускаются в пляс наглые тени. Барнс мечтает о садах среди песков пустыни. Она — чарующая роза пустыни. Поначалу Барнс, просыпаясь от очередного сновидения, включал телевизор, наполняя тишину ночи шумом передач. Адская колыбель, убаюкивая шипением, гулом пустыни, вводит в кому, заставляя достичь зыбкого дна чёрных дыр. В конце концов пленник зыбучих песков стискивает зубы, когда заканчивается очередное мгновение, дарующие нежное прикосновение или заливистый смех. Когда это начало происходить Барнс не знал. Возможно, после того, как он уводил ее раненую после перестрелки — за несколько дней до того, когда с неё сняли все обвинения. Но теперь Барнс был целиком и полностью заложником пустыни, ощущая на своих руках пепел, пробирающийся прямиком в его естество, или, быть может, он вырывался из его растерзанной души. Зимний Солдат медленно уничтожал его душу, а теперь Барнс видел, как Шэрон обращается в пепел прямо у него на глазах. «Что же с тобой произошло, раз твоя душа — пепел?» Ему бы хотелось ее увидеть. Вживую. Коснуться ее нежной кожи, взять ее за руку или крепко обнять, зарыться носом в ее светлые волосы и вдохнуть запах ее шампуня, а затем увидеть, как его приветствует ее улыбка, потому что мгновений из его снов ему не достаточно, а наблюдать, как она растворяется в темноте и вовсе не хочется. Барнс не говорит о своей ночной гостье во время сеансов, не говорит о том, что он опьянен чарующей розой пустыни, он говорит, что просыпается среди ночи, рвано хватая воздух. Больше и не надо. В некоторых его сновидениях Шэрон просто стоит и смотрит прямо на него, словно бы чего-то ждёт — и Барнс не знает чего именно; в других — она дарит ему мимолётное счастье, которое растворяется во тьме ночи, где она ласково шепчет: — Баки. Легкий поворот ее головы, то, как она движется по лабиринту его снов, возрождает его из пепла. Его рассудок затуманен пьянящем ароматом розы пустыни. Чарующая роза пустыни, Каждого из нас преследуют воспоминания об Эдеме. Цветок пустыни, этот экзотический аромат — Сладкий дурман греха.