Поле боя

      Алые пятна млосно вспыхивали на горизонте и медленно, безразлично ползли по белёсому полотну. Контуры серых туч, бинтами перевязавших небо, обагрились солнцем. Чёрные ветви одинокого, последнего уцелевшего дерева скрипели, кричали о помощи, тянулись в мольбе к стёртому лику Бога, а мертвенно холодные корни пульсировали, питаясь кровью: течёт вверх по жилкам, грязная и пыльная. Ночь погибала рассветом, небо взрывалось грубой краснотой. Человек заканчивался там, где начиналось кровавое утро, предзнаменующее ласковые объятия промёрзшей до своей сути бездны. Дрожали ресницы, уставшие, размазанные по мрамору чернила глаз стекали в черноту черепа. Мир ощущался слабо, рука сжималась в кулак в отчаянной попытке ухватиться за существование, за его клыки, нависшие над обагрённой грудной клеткой. Яков слушал, как человеческий страх мазками впитывался в сердце, останавливая медленную пульсацию, прекращая периодично натягивающуюся надменную усмешку. Немо чувствовал тепло его руки сквозь перчатку, жизнь в кончиках пальцев. Чувствовал, как безразличное небо внимало их дрожащему, слабому дыханию; ощущал, как бурлили чернила чужих глаз то ли от страха, то ли от наваждения, что нашёптывал последний патрон в револьвере. Собственное же тело почти не ощутимо, лёгкое и несуществующее, размазанное кровавыми пятнами по полю боя. Зеленела трава. Ему мерещилось, глупое и неуместное человеческое чувство счастья одолевало, Немо чувствовал шелест — был шелестом и впитывал холодную влагу земли. Счастье сменялось ужасом, ужас перекрашивался в гнев, гнев догорал кучкой пепла — тяжёлым осадком, из которого вновь собиралась пламенная радость, беспричинная и фееричная. У головы желтел единственный листик сорняка — для Немо он тянулся ярким полем, безграничным и живым. Ничего не существовало, кроме листика и тепла ладони. Яков чувствовал запах пепла и крови, дрожащая тьма наползала на веки, свободная рука тянулась к холодной рукояти. Он не верил: не верил, что Немо удастся избежать рвущей вклочья, ломающей кости напополам агонии, не верил, что быстро и легко уйдёт и сам; в предрассветном полумраке блестел всего один патрон. Оружия мёртвых солдат слишком далеко, за несколько горизонтов отсюда — доползти бы, доползти… Немо слабо сжал ладонь, и Яков прекратил попытки сдвинуться с места, развернулся к нему так, что едва не повалился наземь — тогда не встал бы боле, никогда-никогда. Немыслимым усилием Немо держался в живых, царапая ногтями грубую ладонь, и Яков неслышимо перечислял способы избавить его от мучения: вжаться пальцами в тонкую кожу шеи (дрожащие руки способны ли?), перерезать артерию любым из осколков (сил хватит ли?), потратить последний патрон, а себя спасти от алого рассвета способом страшнее и длительнее… Но Яков лишь молча позволял товарищу мучительно тонуть в красном, ибо собственный эгоизм просил —умолял— о жестокой надежде для них обоих. Полуживой Немо не давал погибнуть в одиночестве, преследующем по пятам, не спускал в тёмную пучину ужаса, он слабо и по-человечески дышал — от этого спокойно. Яков нащупал его пульс движением одних лишь пальцев — живой, живой, скрашивает последние минуты. Немо тщился приподняться, затем вцепился в пояс Якова. Тот аккуратно убрал его руку. — Она не работает, — прохрипел он с досадой. «А мог бы и успеть завершить дурацкий проект, не пришлось бы полутрупами валяться посреди поля боя, — мысли роились в голове. — Где все остальные? Неужели битва могла растянуть нас так далеко друг от друга? Почему всё ещё не ищут? Не могли все погибнуть. Надо придумать…» Немо усилием удержаться в сознании вцепился в руку сильнее, на коже расцвели алым полумесяцы от ногтей; плоть разойдётся, если он продолжит давить. — Попытайся, — выдавил Немо сквозь зубы. Линия рта почти что растянулась в саркастичной ухмылке, но лишь дрогнули кончики губ, ослабли мышцы лица, Яков не справлялся с самим собою — был ли он собой, умирая? Он достал из-за пояса сыворотку в колбе, наклонился над Немо, убрал с его живота придерживающие кровотечение обрывки солдатских форм. Глубокое ножевое: если Немо ляжет на живот, вывалятся ли кишки наружу? Будет гадкий скользкий червь, расползшийся по полю до внутренностей и конечностей прочих бойцов. Как они все глупы — Яков понимает, как никогда прежде, но чувствует гораздо меньше, чем ранее. Его недоверие заканчивалось там, где приходилось жать плоды слепой веры. Безнадёжные взгляды с небес, давящие на мозг, выжимающие из него все смыслы и идеи. Яков почти не терялся в бессмысленных нитях слов и клубках воспоминаний, принимая всё, чем жизнь наказывала его за веру в чьи-то идеалы. В некоторой степени, одолевало даже любопытство: не сокрыт ли искомый ингредиент сыворотки бессмертия там, где вспыхивает алое? Небо всё ярче взрывалось последний рассветом, дышущим и пленительным. Немо держал глаза открытыми, стараясь не моргать, будто сиюминутная тьма заберёт его навек. Якову почти жаль. Недоработанная сыворотка никак не подействовала на истерзанное тело товарища. Он отвернулся от умирающего и вырвал свою руку из его. Немо попытался вцепиться обратно, выискивая единственный спасительный трос, но Яков с обрывчатыми выдохами передвинулся в сторону. В конце, эфемерным казалось не столько текущее здесь и сейчас время, сколько сама жизнь, сам мир — грубый и нелепый. Немо на локте подтащил себя к боку товарища и, рьяно схватившись за воротник, подтянулся лицом ближе. Яков почти ощущал слабое дыхание на коже. — Мы идём на запад, — прошипел Немо. Туда, откуда пришли. Он хочет вернуться — туда, до куда им не дойти. Яков отворачивается ещё раз, игнорируя тугой ком боли по всему телу, особенно пережимающий ногу... и грудь. Немо глухо стонет от бессилия, опираясь на спину товарища, дабы подняться. Сколько усилий — Яков сжимает зубы то ли от жалости, то ли от боли из-за касаний к раненой спине. Немо удаётся удержаться на коленях, он крупно дрожит и цепляется за ткань чужой рубашки. — Ты мне веришь? «Хотя бы сейчас,» — тонет в густом от запаха крови воздухе недосказанное и очевидное. Яков с трудом разворачивается, придерживает товарища за локти. Смотрит сквозь него чернотой уставших глаз. — Нет. Немо кривится, пока в его взгляде разгорается злость. Он берёт силы из ниоткуда, казалось. Смотрит на расцветающий рассвет, падает на руку и на четвереньках ползёт на запад, придерживая у вспоротого живота мокрые от неудачной сыворотки тряпки. Яков провожает его холодным взглядом: как его забавляет отчаяние товарища, иррациональная вера в спасение, безнадёжные идеи, заведомо проигранные бои с самим собой. Они всю ночь прождали солдат, но никто не пришёл на помощь: слишком далеко их забросило в пылу сражения, слишком далеко. Яков на коленях подползает к дрожащему силуэту товарища, неловко хватает его за плечи, не давая упасть, но и сам едва держится. Перекидывает одну руку через плечо, ощущая твёрдый, уверенный взгляд Немо. Они вместе ползут к западу — может, там их найдут? Яков мало верит, зная, что после нынешних мучений за горизонтом их встретит лишь смерть либо от бессилия, либо от рук своих или чужих — какая разница? Любые руки несут смерть. Немо всё слабеет, но Яков ощущает, как бьётся в его запястье живая и яростная кровь; как в голове тяжелеют живые и отчаянные мысли, как страстно разгорается жажда не умирать не собою — человеком с чужим именем. Он чувствует слабеющий пульс под пальцами, пока вместе с тяжёлым телом товарища на плечи падает небо и безликий, мёртвый Бог. Ветер хлещет по ранам беспощадно. Немо ощущает собственную дрожь под кожей, а в бешеном потоке реки в голове проносятся оторванными ветками воспоминания. Неуловимые, слишком быстро несущиеся по потоку, беспощадно жестокие и безнадёжно очевидные. Если бы он сумел вспомнить это раньше — о, если бы… Немо держится за попытку остаться в сознании, позволяя желанному ответу оминать слабое тело и будто пульсирующий мозг. Вместо зелёного поля ныне вспыхивает сердцебиение товарища — он чувствует рёбрами чужой быстрый, испуганный стук. Яков тёплый и живой, а Немо держит при себе яростную надежду, ощущая, как их раненые жизни вместе противостоят смерти, крадущейся огромным белым зверем. Кровь вновь закипает, он вновь делает попытку помочь товарищу тащить их тела туда, где их наверняка смогут найти. Яков повысил бы шансы выжить, если бы бросил полумёртвого товарища на поле боя. Вместо этого он переплетает бинтами все надежды их существования — он, Яков, заражённый тем же отчаянием, что разливается рекой и тянется полями внутри Немо. Боль заглушается то ли близостью другого человеческого создания, то ли в пароксизме низводится до нуля. — Я тебе друг? — выдыхает Немо, и голос дрожит. Слова контрастируют с окружившей его аурой ярости. Яков на мгновение замирает, а затем продолжает тащить их со слабым, почти не ощутимым содействием товарища. Сердце почему-то сжимается от жалости — неправильно молчать в ответ на откровенный вопрос, заданный так наивно, с такой надеждой, заданный полумёртвым союзником. — Может, — коротко отвечает Яков и бросает в грязную землю тяжёлый взгляд. — Нас найдут, — почти неслышимое ободрение. Яков чувствует, как Немо дышит ему в шею — ускользающее, прозрачное дыхание. Оно переходит в слабые смешки, и Якову и самому вдруг становится по-безумному смешно. Слова с плакатов, наставления и обещания — какая к чёрту разница? Потерянные эпизоды памяти, недоверие, собственная незначимость — чего это стоило сейчас? Они умирали, влача тела на пустой запад, к спасению — на отсутствие сути и формы под словом. Они умирали. Пятно солнца выедало алые вспышки горизонта, пульсирующего сквозь пелену смерти. За небосводом поселилась первозданная белизна.