живые мёртвых не любят

      По району идет и чувствует — мажет. И мажет похлеще, чем обычно.       Дорога ровненькая-ровненькая, не та что сейчас под ногами шуршит от подошвы. Совсем не та.       Та беленькая, сияющая на солнышке, желанная до ломоты в костях, до зубного скрежета. Красивая, на столе рассыпанная, кусочком пластика разровненная. От неё воздух в мире легче становится. От красочек разноцветных, что она рисует, плюс сто к желанию жить, плюс двести употребить еще раз. От неё на полу валяешься, фонарики яркие видишь. От нее ножки друг об друга спотыкаются, когда домой добраться пытаешься. И всегда копеечку находишь, даже если с деньгами совсем никак.       Дорожка заставляет трахаться с кем придётся. С тетями и дядями. Они все красивыми и жаркими кажутся, сладкими и чересчур желанными. Она руки развязывает. И запреты снимает все. Вплоть до семи заповедей. С ней классно, с ней не так как обычно, с ней не серо, с ней — радужно.       Она воздуха в легкие добавляет, кровь разжижает в венах.       И Костика, что рядом идёт, заставляет навязчиво за руку холодную взять.       — Игорёк, — эхом сеется в ушах, — а ты че такое творишь? — Костик опешил кажется, но Костик завтра не вспомнит. Он ещё говорит что-то, много, несвязно.       А мальчик как струнка вытягивается весь, слух обостряет, чтоб деталей не упустить.        — Игорь, ты тут? — Костик по щекам не бьёт, гладит, почти что ласково, почти как котика бездомного.        А мальчик не тут, мальчик заветную дорожку благодарит. В образе богини греческой представляет, молится ей, как верующие. Поклоняется, на коленочки падать готов, лишь бы та не гневалась, лишь бы под покровительством держала, как пёсика любимого. Только бы рядом была всегда и картинки на небе такие же рисовала. А мальчик бы самым верным песиком был. Самым-самым. И ножки бы ей целовал, и пальчики бы вылизывал. Тапочки приносил, и куриц в жертву убивал. Только бы та жизнь не забирала и Костика теплого.       — Да, ёпта, — возмущается Костя, за плечико хрупкое дергая. — Игорь! — кричит, по ушам бьёт волной звуковой так больно. — Хуя вмазало тебя, домой пошли, дурень. — А Костик не замечает, как самого вмазало, а мальчик замечает.       Костя за руку цепляется больно, упасть на коленочки не даёт, поклониться богине.       — Да отъебись ты, бля, — еле-еле губками пересохшими шевелить получается. В горле тоже сухо чересчур. Рот открывает, чтоб капельки дождевые хоть чуть-чуть напоили. Это Она помогает, руку в который раз верному песику тянет. По первому зову желания исполняет. И Игорёк не задумывается даже, что платить всё равно придётся.       — Игорёк, давай тут без всякого, — на талию руку кладёт тяжёлую, собственническую. Когда вмазан не боится, когда вмазан смелее. И по имени уменьшительно-ласкательному не страшно звать, и трогать, где обычным друзьям по статусу не положено. А Игорь бы все своей богине продал, лишь бы Костик никогда не боялся, лишь бы она и его всегда покрывала. Лишь бы тот давался не только в угаре. Чтобы можно было, как нормальные.       Дома промозгло от окошка настежь открытого. Дома холодно, неприветливо. Дома Костик только радует, руки его тяжёлые, мозолистые от турников, на которых трезвый занимается. Глаза его сияющие, желто-карие, которые только вмазанные, со зрачками больше радужки, смотрят влюбленно, трепетно. С Костиком трахаться и не хочется так вот. С ним на трезвую только, если б хотел. Но Костик трезвый не хочет.       — Игорёк, — шепчет ласково возле шеи, — меня не отпускает чёт.       А Игорёк сказать в ответ ничего не может, только руку свинцовую на колено острое положить. Вверх провести развязно. И губами сухими, потрескавшимися впиться отчаянно в Костины мягкие.       Игорёк губами скользит, а внутри богине своей молится, чтобы тот не толкнул. В морду с кулака не врезал. Ответил бы только.       А богиня слышит пёсика своего ненаглядного, родного, на молитву откликается сразу же.       Костик рот раскрывает и руку на затылок кладет тяжело. По спутанным волосам пальцами водит, а второй рукой по голому животу скользит.       Выдыхает томно. На диван падает безжизненно почти.       — Игорёк, это че за хуйня?       Игорёк мышцы все напрягает. Телом сжимается, пальцем по мокрой губе проводит резко. Игорь хочет ещё, но вряд ли уже получит.       Богиня снова слышит мольбу. Богиня пёсика любит. Она ему новый подарок шлёт, лишь бы тот ей всегда поклонялся, лишь бы не слезал никогда.       Богиня Костику на ухо шепчет, желания Игоря исполняет.       Костик губы мягкие подставляет. Руки на талию резко кладёт, по лопаткам вверх ведёт. А Игорь растворяется, Игоря больше нет. Он где-то в другой вселенной, он попадает туда же, куда уходит растаявший снег, расплавившийся сахар. Игорь поверить не может, Игорь богиню благодарит тысячикратно. Падает у ног её, пол расцеловывает рядом под пальцами.       Костик грубый, родной, желанный. Костик вмазанный теплый. Под наркотой Костик любит Игоря. Но только под наркотой.       Ночь растворяется сахаром в солнечном дне. Костик больше не вмазан. Костик теперь не любит.       Они просто друзья. Вчера ничего не было. Вчера никто не помнит. Игорёк лишь делает вид.       — Ебать, Игорь, — без прежнего «Игорёк» голос звучит совсем иначе. — Водички, будь другом, принеси. — вымаливает так же, как Игорь вчера свою богиню.       — На, — а Игорь рад случайно кончиком пальцев задеть, когда стакан протягивает. Рад, ведь вчерашнего нет и больше не будет.       — Помнишь чё-то? — хрипит, сопит, почти так же как ночью у шеи.       — Не особо, — врёт, врёт, врёт, лишь бы себя не выдать. — А ты? — двойственно получается.       Если «нет», то пиздец.       Если «да», то еще пиздецовей.       А он просто молчит. Он воду пьет жадно, чересчур громко. Вопрос игнорирует будто. Не услышал? Дай Бог.       Встает, шатаясь, как пшеница в деревенском поле. Близко-близко подходит, непривычно. Или неприлично.       — Как ни странно, да, — осколок фразы летит глубоко в сердце, вонзается, на крупицы разлетается, стекло по венам распространяет. А Костик опомниться не даёт. Костик ебало в кровь разбивает, Костик зубы кажется выбить готов.       А Костик молча уходит, даже руку, чтобы встать не даёт. Он запах свой сладко-горький оставляет и телефон на диване тоже. Кофту и мелочь в ней всю. И пакетик красивый — богини Игоревой.       Игорь долго не думает. Игорь и не умеет даже. Он только блесточки яркие на подоконник сыпет, ребром ладошки ровняет. Игорь быстренько в ванной нос от крови промывает и ритуал поклонения исполняет.       На окошке слёзки-капельки узоры рисуют, в догонялки играют. Кто упадёт быстрее — выиграл. Сигарета тлеющая победила, с четвертого этажа в клумбу упала.       Игорю не прикольно больше. Богиня картинок веселых не рисует, пасмурный день в солнечный не превращает. Она печалиться заставляет любимого пёсика. Платить за вчерашнее счастье требует. И ножки поцеловать ей уже не катит — чересчур просто.       Игорь слёзки-капельки на щёки роняет. Трёт их руками трясущимися. Игорь вслед за сигаретой победить хочет, но пёсика своего богиня надежно хранит. Богиня пёсику не такой смерти желает. Она хохочет. Богиня сердечко целое вырвать хочет.       Богиня Костика обратно отправляет. Пьяного, мокрого, взъерошенного по-воробьиному, взвинченного, любвеобильного. Вчерашнего.       — Игорёк, — имя нежное получается, — ты прости меня. Я гомофоб же. Ты знаешь, — так отчаянно «знаешь» роняет, что все ссадины на лице моментом растворяются будто. — Я сам себя боюсь, прикинь. — смех у него раскатистый, жутко болезненный.       По среди комнаты стоит, с ножки на ножку переминается. Кажется, будто упадет скоро. Будто Игорь — его богиня. Он вымаливать прощения готов, на коленки падать, пальчики облизывать.       Шаг неуверенный навстречу делает, словно в пропасть вот-вот сейчас рухнет. Руки — не по вчерашнему — на плечи кладёт. Ёжится от всхлипов мальчика.       — Игорёк, — нежно-нежно, — правда прости. — по щеке кончиками пальцев ведёт, ранки обходит медленно.       А Игорь и ждёт, когда тот за волосы на затылке потянет снова. В шею подышит. Дорожки солёные, от слёзок, слижет заботливо. Когда Костик вчерашним станет. И чтоб богиня больше не помогала.       Костик поцелуем грехи свои отмывает. «Больше не повторится», – шепчет.       Игорь тает.       И Костик тает. В дымке растворяется, как песочек сквозь пальцы утекает. Богиня смеется от души. Богиня наебала. Костик настоящий дома, казанки размазанные лечит. Костик крестик на Игоре ставит. Игорь ему никто.       Богиня безжалостно, долгожданно жизнь забирает. Цепь для пёсика затягивает покрепче у ног своих ровненьких. Пёсик верный. Пёсик никогда не уйдёт. Пёсик теперь вечно поклоняться будет. Никогда не сбежит.       Пёсик Костика любит, а Костик живой. Живые мёртвых не любят.