Как я научился разводить огонь

Я слышу веселый голос отца: - Несколько дней пути от города, разве не прекрасно? Только мы вчетвером, и горы, леса и реки. Только подумай, сколько нового ты узнаешь! Я все время учусь. Не понимаю, почему, чтобы научиться еще чему-то, нам надо идти к горам, лесам и рекам. Я уже научился читать и писать, готовить перья для письма и черные чернила; я учусь арифметике, а также рисовать лица и зверей, а потом раскрашивать их красками, которые смешивает для меня мать; я умею мыть посуду и подметать пол; я умею вырезать палки ножом, который отец подарил мне на мой прошлый День зачатия; я умею быстро бегать, карабкаться на деревья и ограды, и держаться в седле, если лошадь не бежит слишком быстро. Так что знаний мне вполне хватит, думаю я, по крайней мере, до следующего года, когда я стану достаточно взрослым, чтобы начать изучать основы кузнечного дела в отцовской кузнице. Если кому и надо учиться, то это моему младшему брату, Кано, который едва может разговаривать и еле-еле ходит. Он, судя по всему, еще слишком мал, чтобы учиться тому, что могу не знать я. Так я и говорю. Отец смеется. - Да, мой дорогой, ты весьма ученый ребенок. Но есть вещи, которым трудно научиться в городе, а в лесу - очень легко. Сам увидишь. Это будет замечательное, небольшое приключение, правда? Мы будем жить, как жили наши предки, когда они пробудились у Куивиенен. Я смотрю на него сердито. Отец, конечно, знает, что я обожаю рассказы о Куивиенен. Даже сейчас, когда мне не хочется идти, мысль о Куивиенен вызывает у меня трепет. Меня тянет к диким лесам и водам. Мне кажется нечестным, что отец именно сейчас вспомнил Куивиенен. Я делаю еще одну попытку. - Может быть, через неделю? С лица отца исчезает улыбка. Он сжимает губы, точно пытаясь что-то удержать во рту. - Нет, - говорит он, наконец, - мы не можем. Сейчас самое чудное время, Нэльо, много цветов, птиц и зверенышей. Еще не слишком сухо, но и дождя нет. Если мы прождем слишком долго, это время уйдет. Я хочу, чтобы ты увидел лес весной. Понимаешь? Нет, не понимаю. Я могу увидеть весну у нас в саду, когда захочу. А кроме того… - Но мы же пропустим День зачатия дяди Арафинвэ! - возражаю я, и вижу, как в глазах отца появляется какой-то отблеск. - Да, - отвечает он, - но его совершеннолетие будет на следующий год, и тогда праздник будет гораздо лучше. И, - продолжает он как-то странно, сквозь стиснутые зубы, - вот тогда мое отсутствие не удастся оправдать. И добавляет обычным голосом: - В этом году пойдем в лес, а в будущем году - на праздник. Так же будет честно, верно? Я согласен, что да, честно. Но целый год - это же ужасно долго! Но отец сейчас стал тем, что мать называет «кремень», и спорить с ним бесполезно. Но еще хуже, что мать тоже поджимает губы, когда я прошу ее отложить поход. - Все уже собрано и подготовлено, - произносит она, - отменить нельзя. Отец считает, что тебе это будет полезно. - И она улыбается так, как улыбается отец дяде Нолофинвэ: губами, но не сердцем. Сейчас ее улыбка выглядит именно так. – Только подумай, сколько нового ты узнаешь! - С этими словами она принимается кормить Кано, которому надо бы также научиться и есть самому. Теперь она полностью отвлечется на его ужимки и меня больше слушать не будет. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Прошли уже дни с тех пор, как мы отправились в лес, и все время шел дождь. Не тот летний дождик, который быстро проходит, а такой, который, раз начавшись, бесконечно льет и льет. Я люблю, когда такой дождь барабанит по крыше, когда я дома, и читаю, сидя у очага или лежа на кровати. Мне не нравится, когда он насквозь мочит мой плащ, тунику, сапоги, и саму кожу. Мне определенно не нравится идти милю за милей под этим дождем, но отец заставляет нас делать именно это. - Это всего лишь весенний дождичек, - говорит он, - он пройдет. Еще он говорит: - Скоро мы войдем в лес, где листья задерживают дождь. Отчасти это оказывается правдой, но листья тоже промокают, и с них все время течет вода. Мне холодно, я мокрый и злой, а Кано рыдает и вопит, не преставая, и мама, кажется, тоже сердится, хотя она разговаривает только с Кано, пытаясь его успокоить. Отец же оборачивается ко мне с улыбкой на лице. - Как ты думаешь, Нэльо, не построить ли нам хижину? Я смотрю на него так свирепо, как только могу. - Я думаю, нам надо пойти домой, - говорю я. - А, можем и пойти, - отвечает он беспечно, - но сколько времени это займет, как ты думаешь? - Не знаю, - произношу я мрачно. - Ты считал дни? Я пытаюсь всю свою злость вложить в свой взгляд, но он, кажется, ничего не замечает. - Три дня, - говорю я, - и две ночи. - Три дня и две ночи, - повторяет отец. – Так если бы мы пошли назад той же дорогой, сколько времени понадобилось бы нам? - Три дня и две ночи, - говорю я угрюмо. - Или, может быть, три ночи и два дня. - Очень хорошо! - весело говорит отец. – Ты этого хочешь? Идти еще три ночи и два дня? Это, конечно, хитрость. У меня болят ноги от ходьбы, я замерз, потому что одежда мокрая, и я устал. Нет, я больше не хочу никуда идти. - Или отдохнем здесь, - говорит отец. – Построим славную хижину и укроемся от дождя. Ты предпочитаешь это? Я без энтузиазма киваю. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Постройкой занимаемся только мы с отцом, поскольку мама должна возиться с Кано, который все еще орет. Если бы я столько орал, я бы уже точно охрип, но у Кано очень выносливое горло. Отец говорит, что не удивится, если в будущем Кано станет великим певцом. Лучше бы он сейчас спел что-нибудь, а не орал так. Мы собираем упавшие ветки и тащим их к месту, которую отец выбрал для нашего убежища. Он хочет построить стенки между четырьмя деревьями, которые образуют некий четырехугольник. Это не квадрат, потому что одно из деревьев выросло слишком далеко от остальных. Но когда я спрашиваю у матери, как называется такой четырехугольник, она отвечает: - Какая разница, Майтимо, сейчас это совершенно не важно. Я нахожу ее слова более чем странными. Ведь мне сказали, что я могу научиться новому, а сейчас, когда я пытаюсь учиться, она не хочет мне помочь! Я пинаю ногой дурацкое дерево, которое выросло слишком далеко от остальных трех (которые образуют красивый треугольник). Именно в этот момент возвращается отец с огромной охапкой тростника. Рубашка у него теперь не только мокрая, но еще и грязная. - Чем тебе не угодило несчастное дерево? - спрашивает он меня, сбрасывая тростник на землю. - Из-за него не выходит квадрат, - отвечаю я, чувствуя себя очень глупо, - и я не знаю, как называется такой четырехугольник, а ведь я должен чему-нибудь научиться, а мама мне не говорит. - Да в конце концов, Майтимо! - возмущается мать, но отец смеется. - Хорошо, что ты лягнул дерево, а не маму, - говорит он, и наклоняется, чтобы нарисовать в грязи небольшой четырехугольник, похожий на тот, который составляют деревья. - Что тебе это напоминает? - задает он вопрос. - Как расположены деревья, - говорю я. - Да. А еще что? Я, прищурившись, разглядываю рисунок. Он не напоминает ничего знакомого - ни квадрат, который имеет форму маленькой подушечки, ни прямоугольника, имеющего форму стола - пока мне не вспоминаются воздушные змеи, которые отец с матерью мастерили для праздника Ауле в прошлом году. - Это похоже на змея. Ну, помнишь, которые вы делали, когда был сильный ветер. - В самом деле, - говорит отец. - Это называется «дельтоид». - Он проводит линию по нарисованной в грязи фигуре. - Видишь, из чего он состоит? - Конечно, из двух треугольников, - отвечаю я. – Но это разные треугольники. Но оба равносторонние. - До меня вдруг доходит. Отец улыбается, и я понимаю, что ответил правильно, потому что у него есть такая особенная, гордая улыбка, когда я хорошо учусь. - Точно! - произносит он, как я и ожидал. - Прекрасно, Нэльо. Но я не это имел в виду, говоря, что ты здесь многому научишься . НО ты нашел даже больше возможностей, чем я предвидел. – Он целует меня в лоб. Я испытываю некоторую гордость, но я промок, замерз и устал… Строительство дурацкой хижины затягивается надолго, и к тому моменту, когда мы заканчиваем, Кано уже спит. И что толку в этой хижине теперь, когда мы все равно уже мокрые? У нее даже стенки не все: у меньшего треугольника есть только крыша. - Где-то ведь должен быть выход, - говорит отец, - потому что мы захотим разжечь огонь, чтобы согреться, а если дым не сможет выходить, то нам будет нечем дышать. - Огонь нам все равно не развести, - замечаю я, - потому что нет сухих дров. Дома у нас был сарай для дров, и в нем лежали поленья, которые были сухими и на вид, и на ощупь, но ими было плохо топить, потому что они долго загорались и потом сильно дымили. А дрова в лесу сухими даже и не выглядели. Мы взяли с собой немного растопки, чтобы не пришлось использовать сырую древесину, но в наших запасах все такое же мокрое, как наша одежда. Хлеб, который нам приходилось есть в эти дни, просто отвратителен. Он пропитан водой, хоть мы его и завернули в вощеную бумагу. Разве растопка может быть суше? Но отец снова улыбается. Эту улыбку я тоже знаю: она означает, что у него есть тайна, и он собирается ей поделиться. - Видишь вон то дерево? - говорит он, указывая на пропитанные водой заросли. У дерева гладкая, белая кора, тут и там испещренная шершавыми темными полосками. - Березу? - спрашиваю я его, и он кивает. - Иди и поищи березовых дров, - говорит он, - а когда вернешься, я покажу тебе, как разводить огонь. Когда я возвращаюсь, нагруженный дровами, он уже не улыбается. Подозреваю, что они с матерью Поговорили. Когда я подхожу и сбрасываю свою поклажу, она поднимает глаза и улыбается мне, показывая, что на меня-то она не сердится, хоть и не говорит ничего. У отца есть трутница, сделанная из железа. Трут в ней сохраняется сухим. Теперь он берет немного трута и раскладывает вокруг него принесенные мной дрова. Обычно просто клал их относительно круглой кучкой ; на этот раз он складывает сучки, по два, до тех пор, пока не получается что-то вроде трубы у печки. - Видишь, что я сделал? - говорит он, проверяя, внимательно ли слежу за его действиями. - Вижу, - отвечаю я, - но дрова-то мокрые. - Да. Но это береза, она все равно загорится. Загорается. Он позволяет мне воспользоваться его кремнем, что дома мне не дозволяется, потому что я еще слишком мал. Теперь он показал мне , как высекать искры из камня. Дело затягивается, и отец спрашивает меня, так ли сильно мне хочется зажечь огонь самому, но я полон решимости научиться. Наконец я все-таки умудряюсь сделать так, что несколько искр попадают на трут, и через мгновение тонкие мокрые ветки шипят и начинают тлеть; а потом от них загораются и более толстые ветки. Огонь разгорается с каким-то странным свистящим звуком, костер шипит и ужасно дымится, но дает тепло. Скоро на нем уже можно приготовить чай и просушить одежду. Отец указывает на полено, на котором шипит и булькает какая-то черная жидкость. - Погляди, Нэльо, - говорит он. - Это березовый деготь. Это из-за него дерево загорается, даже если мокрое. Если его подогревать без воздуха, то получится жидкость, которая, когда высохнет, будет отталкивать воду. - Может быть, нам намазать одежду, чтобы не промокнуть по дороге домой? - вопрошаю я с надеждой. Отец смеется. - К сожалению, не выйдет. Он затвердеет, когда высохнет, и ты ее больше не сможешь надеть. Но можно использовать деготь, чтобы сделать непромокаемыми швы на плащах или на сапогах. - А Телери так не делают, чтобы защитить от воды корабли? - Делают. Это Телери первыми открыли и с тех пор используют березовый деготь. Я смотрю на вещество, которое бурлит в огне. Выглядит оно скверно, похоже на кипящую грязь. Но там, где его капли падают на ветки, вспыхивает пламя, сильное и яркое. Оно тоже издает свист. Через некоторое время, вещество становится вязким, пузыри держатся дольше, а потом звучно лопаются. Я удивляюсь, как в белой березе могла скрываться такая темная жидкость. Костер странно пахнет: отчасти горящей мокрой соломой, отчасти маслом, отчасти чем-то сладким, точно кто-то готовил засахаренные фрукты и забыл кастрюлю на огне. Это совсем не похоже на запах отцовской кузницы, и на буковое дерево, которое мы жжем дома. Там запах сухой древесины и жара. Здесь запах тяжелый, мокрый, дымный. Я закашливаюсь, и отец велит мне отодвинуться, чтобы я не надышался дымом. * * * * * * * * Запахи обладают странным свойством - будить воспоминания. Я уже и позабыл и про этот несчастный поход, и про споры, которые он вызвал, и про простуду, которую притащил домой Макалаурэ: я позабыл об этом столь надежно, что даже не знал, что я это забыл. А теперь моего обоняния коснулся этот маслянистый, тяжелый, влажный, сладковатый дух горящей березы, и память вернулась. Я с удивлением мысленно рассматриваю это воспоминание. Когда это было – за год до совершеннолетия Арафинвэ? Значит, сорок три года. Совсем недавно. А кажется, что в другой жизни. Позже – гораздо позже - я прочитаю хроники, написанные каким-то писцом из народа Нолофинвэ о том, что мы лили масло и спирт на корабли, чтобы подготовить их к сожжению. Мы ничего подобного не делали. Сожжение вообще никак не готовилось; никто из нас, как мне кажется, не знал, что произойдет, пока отец не отдал приказ. Мы ничего не планировали. А он-то знал, что никакие приготовления и не нужны вовсе - они были сделаны многие годы назад, когда телерийские мастера варили деготь и замазывали им щели между березовых досок, чтобы корабли держались наплаву. Так что понадобилось лишь поджечь, прицельно бросив факел. А мой факел и сейчас у меня. Я его не бросил. Не брошу. Потом он выдаст мой отказ - мое предательство, так он это назовет - отцу, и тогда мы Поговорим, а потом уже никогда не будем разговаривать друг с другом. Сейчас я смотрю на огонь, пока глаза не начинают слезиться, и я сам не знаю, от дыма ли, или от зрелища горящих прекрасных кораблей. Сейчас я не вижу, как кипит и пузырится деготь, но до меня доносится шипение, свист и иногда хлопки. Хотя я и отделен от огня водой и камнями, я остро чувствую жар, и мою кожу покалывает и жжет. Кроме запаха и этого свистящего звука нет ничего общего с костерком в промокшем лесу. Это не согревающий огонь - это пожирающая ярость. Огонь поднимается выше утесов, дым становится чернее ночи. Финдекано наверняка видит это с другой стороны моря, думаю я, а Нолофинвэ поймет, что он больше не может следовать за своим сводным братом, что они напрасно покинули свои дома и должны с позором вернуться. Мне ясно видятся их лица. Я представляю их потрясение, обиду, гнев. Я вижу себя, десятилетнего, замерзшего и мокрого, уставившегося на огонь первого собственноручно разведенного костра, и чувствую стыд за то, что с нами стало. Я задумываюсь, помнит ли еще отец эту похожую на пещеру хижину в лесу. А Макалаурэ - наморщит ли нос и задумается ли, почему запах кажется таким знакомым? Я больше не пытаюсь объяснять свои слезы светом и жаром; я открыто плачу. Это неважно. Сомневаюсь, что на меня кто-то сейчас смотрит. Пламя притягивает. Нам не отвести глаз, хотя их щиплет и они слезятся. Горят не только корабли. Мы научились разводить огонь. Мы сжигаем собственные жизни. Мы сжигаем прошлое. Мы сжигаем все, что осталось у нас после потери Дерев. Теперь мы - незнакомцы даже для самих себя. _____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________ Примечания автора - - - Я использую слова «день» и «ночь» в этом рассказе, хотя конечно, в Валиноре того времени не было дней и ночей в нашем смысле. Я понимаю, что кто-нибудь поднимает брови, но мне показалось слишком громоздким каждый раз говорить о «часах Телпериона» и «Часах Лаурелин», или что-то в этом роде. Исходя из того, что эльфы в этой истории говорят на Квенья, а в Квенья, несомненно, были выразительные и краткие слова для «часов золота» и «часов серебра», можно сказать, что я вполне сносно перевела эти выражения на английский, как и остальную часть диалогов. ;-) - - - Деготь не я придумала, эта штука действительно существует. Ее производят и используют в качестве клея, для непромокаемости и розжига огня на протяжении тысячелетий (самые ранние свидетельства датируются восемьюдесятью тысячами лет назад). И это вполне объясняет, почему эти телерийские корабли так быстро сгорели… О том, что березовая древесина горит, даже если она сырая , я узнала, когда было гёрл-скаутом. Но я не проверяла, работает ли это на самом деле, и насколько сыро должно быть, чтобы стало слишком сыро.