Некоторое время назад
Вы так похожи, ахнула Милка, когда Юра выбирал мод и притормозил, пролистывая варианты Системы. Всего на доли секунды притормозил, но этого хватило, чтобы Милка заметила. Да он и сам заметил. Сложно не, когда действительно так сильно. Только что разрез глаз другой. А взгляд при этом тот же, что и у него на прессухах, в сторону Никифорова с Кацудоном, ну и в зеркале временами, чо уж. Я вас всех в рот имел. Колючий и крутой, думал он. Сладенький и милый, бесила Милка. А есть ли у неё вообще инстинкт самосохранения? Юра порой сильно сомневался в этом. Вот и сейчас рекомендовал ей проследовать по известному маршруту, а она только засмеялась, похлопала его по плечу и пошла на лёд отрабатывать прыжки и вращения. А Юра задумался. Не то чтобы ему прям нужен был этот или какой другой мод, но ради интереса почему бы не попробовать? Фишка совсем новая, рвёт все рекорды по популярности в этом их Китае. Кто-то в восторге, снимал видосы и собирал лайки, говорил, что теперь-то стал увереннее в себе. Отключи мод и вместе с ним уверенность, писали другие в комментах, и начинался срач до небес. Кто-то бухтел, что вот так познакомишься с красоткой, а после поцелуя она превратится в жабу, но если не целовать, то можно не только за ручку копию звезды подержать, но и всякое-такое другое. Нарушать закон только нельзя — камеры живо считывали как настоящую личность нарушителя, так и идентификационный код мода, вплоть до геолокации. Прецеденты уже были, с публичной поркой в соцсетях, штрафами и блокировкой аккаунта, возмущёнными заявлениями агентств звёзд, что они бы сами никогда вот так. Но до этого — хотпоиски, по которым можно было и видео успеть посмотреть, пока не удалили, и в срачах за репутацию айдола поучаствовать, рассказывала Милка. Нарушать закон Юра не собирался, ещё и в другой стране. А всякое-такое другое ему вообще не сдалось — нет ни времени, ни желания с левым встречным-поперечным. И Ангелы в Пекине не так донимали, как в том же Питере, где они облюбовали оба выхода из двора и визжали всякий раз, когда Юра проходил мимо. До тех пор, пока соседка, Наталья Николаевна из третьей квартиры не попросила сухо, неодобрительно поджав губы и посмотрев на него поверх толстенных линз очков: — Юрочка, ну угомоните своих кошечек. Не март на дворе. Юру тогда знатно передёрнуло, он быстро кивнул, пробежался мимо включившихся "кошечек", вспомнил соседку, крутанулся на пятках, вернулся и встал. Девчонки замолчали, моргнули светодиодные ободки. Юра шагнул вперёд, ещё не зная, а что делать-то? Орать? Девчонки шагнули назад. Ха, подумал Юра и криво улыбнулся. Одна из девчонок икнула. Это она от холода, что ли? — И охота вам мёрзнуть? — спросил и, не дождавшись ответа, продолжил: — если будете шуметь, мне придётся съехать. И это будет не круто. Поэтому тише. Пожалуйста. Развернулся и ушёл, сам в шоке от своей вежливости. В ещё большем шоке был, когда оказалось, что подействовало. Нет, они всё так же караулили его и во дворе, и у Ледового, но теперь молча — скромно перетоптывались и улыбались. Однако, удивился тогда Юра. Так что Ангелы особых проблем не доставляли, почти привык уже передвигаться под их неусыпным контролем (но хорошо бы без), своей внешностью был более чем доволен. Одно время хотел больше брутальности, потом забил — понял, что и в этом тоже его сила, секретное оружие. Когда все вокруг думают, что ты — фея, а ты им акселем в зубы, фигурально выражаясь. Бесило порой, конечно, не без этого. Но это потому что люди по большей части вообще бесячие, а некоторые ещё и мудаки, не способные сдерживать обещания. И вот то, что конкретный один мудак нет-нет, да вспоминался, бесило даже больше. Если бы можно было стереть, выдрать из памяти целый кусок, чтобы не чувствовать себя жалким. Типа, ну было и было, чего бухтеть? Счаз прям. Разве ж это могло так повезти, что именно когда он окажется в Китае, тут создадут приложение, стирающее ненужные куски памяти, а лучше конкретных людей? Я бы взял, подумал Юра. И денег не пожалел бы. А с другой стороны, вот забыл он, а этот мудак опять появится, будет лыбу давить, руки тянуть, по волосам гладить? И Юра точно не даст, потому что вообще никому не даёт — только Барановской и Милке (иногда), потому что на лёд надо выходить во всеоружии. Ну и в салоне, куда Барановская затащила его, потому что “Юрий, ну эти же концы совершенно никуда не годятся! Нам надо придать форму! И нет, никакого под коленку. Это не соответствует вашему образу!”. Не, нельзя ничего стирать. Потому что хоть волосы и не даст трогать, так этот же мудак что другое придумает, как снова втереться в доверие, а потом наобещать с три короба и сделать Себастьян. Ну и как же лишать себя удовольствия проехаться в ответ по его самолюбию, завернуть про престарелых педерастов хотя бы? Помнить надо всё и каждого, согласился с собой Юра. И провалы тоже. Вот их особенно. Ну и какой тут мод? Чего ради, если из него и так перед выходом на лёд лепят то, что надо, а вне льда он и так вполне себе? Но свербило. Просто попробовать. Ну потому что, где, как не в Китае, в котором только и было это пока доступно? Изучить грани возможного — до каких пределов простирается красота? Что, если одеться как-нибудь несуразно или сотворить на голове условное воронье гнездо, окружающие всё так же будут растекаться и плавиться? Можно было и с собой попробовать, но с собой не то. Ангелы увидят, засмеют, наделают фоточек и нашлёпают мемасов — исключительно от большой любви, поддакнул болтливый внутренний голос. И всё же нет, решил Юра. Он не жертва каких-то попсовых трендов, за которые ещё и кругленькую сумму надо выложить. Он выше этого и обойдётся без всяких приколюх. Тем более, если уж брать, то кого-нибудь, кто точно будет отличаться от него — хотя бы цветом волос и взглядом. И без леопарда. Потому что кошки — это только его, и нечего всяким китайцам примазываться. Ван Ибо. Китайца, чей мод пробивал все мыслимые и немыслимые рейтинги по частоте скачивания, звали Ван Ибо. И Юра вообще не ведал, зачем бы ему это знание. Милка пришла на тренировку в моде какой-то местной женской знаменитости, китайцы были в восторге, выстроились в ряд для фотографии с ней (они и раньше успели, пока она выглядела собой, а теперь вообще косяками пошли), дядь Яша хмурился-хмурился и вдруг разразился гневной тирадой, суть которой сводилась к тому, что либо Бабичева кончает дурковать, либо пусть уходит в чужую сборную, если её там возьмут. А Юра грустно и отстранённо подумал, что это должен был быть он. — Плисецкий! — словно услышав его мысли, закричал дядь Яша. — А чего сразу я? — окрысился Юра и всё же вытянулся. Дядь Яша погрозил пальцем и велел не дурить, а работать. Ещё даже не начинал, печально подумал Юра. Дурить, в смысле. Теряю хватку. С другой стороны, он никогда особо и не. Тот случай, когда рванул в Японию за Никифоровым, был вынужденной необходимостью. Ему надо было во всём разобраться, он и разобрался, понял, что его променяли на другого ученика не потому, что он не дотягивал (как такое вообще может быть?), а потому что Никифоров — влюблённый экспериментатор, который задался целью вывести из гусеницы капустницы махаона. Возиться с уже готовым махаоном Никифорову было спортивно не интересно. И трахательно тоже. Вот же гадость, скривился Юра этим мыслям, тряхнул волосами и пошёл на разгон. Вечером, уже лёжа в кровати китайского отельного номера, листал ленты и в сотый раз напарывался на короткие видосы с теми, кто опробовал мод “звёздной красоты”. Посмеялся с тех, кто брал другой гендер — выдавали голоса и походка. Подумал, что если б кто взял его внешность “поносить”, он бы зарядил в нос. Или обратился в суд. А этим, чью внешность юзают тут, всё ок-норм, как будто так и надо, как будто ничего такого, что кто-то разгуливает с твоим фейсом и снимает убожеские ролики. Да, у модов была отличительная черта, по которой можно было понять, что это фейк — они слегка мерцали, как голограммы, что было особенно заметно на фото и видео, но всё же. Дерьмо, думал Юра. “Теперь каждый может почувствовать себя красивым и счастливым, просто установив и запустив приложение звёздной красоты”, — уверяли рекламные слоганы. “Раздумываете над приобретением? Считаете юани? Вы всегда можете оформить звёздную красоту в кредит”, — подталкивали с доброжелательностью акул другие. Помешались они все на этой красоте, заключил Юра, открыл список с модами и взял пробный период на самого популярного. Чисто из вредности. Демо-версия на три дня. Бесплатно и должно хватить. Наверняка какие-то фичи доступны только в той, что за деньги, но зачем бы ему мод на целый год, если он тут от силы на месяц? Приехали на местное ледовое шоу в рамках промоушена будущей Олимпиады, выступят, отснимутся, погуляют по Пекину и только спустя три года вернутся. По крайней мере, Юра точно собирался — за своим китайским золотом. А пока можно и расслабиться немного, поиграть с этим модом. На лёд решил не надевать. Нечего. Тут дядь Яша был прав. Лёд — не место для баловства, он не терпит несерьёзного отношения. Либо ты приходишь работать и добиваться высот, либо ноешь в туалете как Кацудон и ждёшь свою фею Виктора Никифорова. Только в жопу такое достигарство, когда тебе нужны феи, чтобы стать кем-то, чтобы поверить в себя и раскатать всех. Я всё могу сам, и я это уже не раз доказал, сцепив зубы, рассекал по катку Юра. Не нужен мне никто. У меня уже есть дядь Яша, Лилия Михайловна, деда и Пётя. Тренер, хореограф, самый родной человек и кот. Кто ещё нужен? Никто. Выгуливать мод Юра пошёл вечером, прихватив скейт. Приметил парк неподалёку от отеля и решил лениво там покатать. В зеркало долго изучал свой прикид: светлые волосы спрятал под болотного цвета шапку, и несколько прядей свисали как спереди, так и выглядывали из-под, но в целом это не так чтобы уродовало. Скорее наоборот. Этого китайца, казалось, ничем не испортить. Чёрная футболка на пару размеров больше, с оскаленным тигром на груди, видневшимся из-за растянутого пятнистого худи, мешковатые зелёные штаны со множеством болтавшихся завязок (обычно Юра в них спал), и кеды цвета леопарда, искупавшегося во вражеской крови. Думал выпросить у Милки юбку, чтобы натянуть поверх штанов, но это значило выдержать кучу тупых вопросов и бесячих насмешливых взглядов. Юбка отменялась. А жаль. К подведённым чёрным глазам очень подошло бы. Юра даже засмотрелся в первые минуты, потрогал уши, свои без проколов, а у этого с блескучими серебряными (кажется) серёжками — одна на правом, очень низко (сам он себе прокалывал, что ли? Вот же отчаянный, если да), ещё две на левом, звякнули едва слышно, вот это иллюзия так иллюзия. Потянул щёку — помнил, что на правой был мелкий прыщ, и вот он под пальцами, а в отражении нет ничего, идеально чистая кожа, и чёрные стрелки не стираются, сколько ни пытайся их размазать. Можно бы попробовать дорисовать чего, панду изобразить, но нечем, если только потом где прикупить, не у Милки же просить. Брови светлые, но чуть темнее волос на голове, даром что китаец, а почти такие же, как и у самого Юры, только чуть ближе к переносице виднеется крохотная родинка. И крупнее в основании шеи. И три на рельефном животе. Юра заглянул в трусы — там всё своё, родное. Ага, подумал. Только фейс, фигуру и всё то, что было засвечено. Ну хоть что-то остаётся этим прототипам модов. Ряды Ангелов на посту у выхода из отеля поредели, да и те, что остались, никак не отреагировали на Юру как на Плисецкого. Кто-то глаза потаращил, поржал и отвернулся. Ну да, самодовольно подумал Юра, им наверное и в голову прийти не могло, чего бы ради мне модом пользоваться. Они ж вроде не достают. Я и сам не совсем понимаю, зачем? Кроме того, что, ну любопытно. И, чо уж, комфортно. Когда все — звезда, то никто не звезда, и попробуй найди настоящую. В парке было прохладно. Оно и понятно — декабрь. И пустынно. Что тоже логично — час поздний. Не то время выбрал, чтобы покорять мир чужой неземной красотой. В отдалении прогуливались редкие парочки, ближе выделывался перед отцом (наверное) какой-то парень. Юра подкатил и, не удержавшись, присвистнул. Будь он не в моде, может и не стал, дождался бы, пока эти свалят, а так как будто это и он и не он сразу. А этот тоже в моде, да ещё и в таком же, как у Юры. Только более прокачанном, что ли. Юра про такие функции не слышал, но допускал как то, что система не всё корректно перевела и чего-то зажала, так и то, что ушлые китайцы вполне могли научиться и блокировки настроек обходить, и прокачивать своих модов до таких уровней, что прототипам лучше не знать. Этот не мерцал. А ещё был не накрашен и не причёсан. И не в чёрных обтягивающих джинсах, а во вполне свободных серых штанах, оранжевых найках и джинсовой куртке поверх серого худи. Чёрная кепка козырьком назад. И ни пятнышка леопарда. Но явно скопирован с этой их местной знаменитости — Ван Ибо. И смотрел так же недовольно и настороженно, как на кусок говна в опасной близости от кедов. Юра вскинул подбородок, сделал небольшой круг и прыгнул олли. Этот модифицированный одобрительно хмыкнул. Да не сдалось мне, преисполнился Юра. Отец его смотрел внимательно и, кажется, сканировал. И весь как-то больше смахивал на военного. Широкоплечего такого. Или телохранителя. Юра вгляделся в белобрысого скейтера. Да ну не, чего бы он здесь делал в такое время, будь это тот самый Ван Ибо? Подумаешь, не мерцает. Серёжки все на месте. Если тронуть их, то, может, и звякнут мелодично. Кожа чистая вроде, хотя это надо ближе смотреть, но неприлично ж. И телохранитель нет-нет, да бросает тёплые заботливые взгляды на сына-подопечного. Да и хотя бы телохранитель. Может, это богатенький прыщавый задрот, будущий глава какой-нибудь корпорации? Ему надо финансы и кредит зубрить, а не в парке со скейтом расслабляться. И вообще — это не моё дело, подумал Юра. Вот и ладненько, вот и нечего. Пришёл катать и поражать воображение, вот и катай. И поражай. Он не был прям чтоб профи (когда бы?), но кое-что умел и с удовольствием практиковал и изучал новое, когда была возможность. Этот, похоже, был из того же лагеря. Как и у Юры, получалось у него не всё и не сразу, но так же сопел, потел и пытался раз за разом, пока не выходило то, что надо. И всё молча. Зашибенно катаем, ты не лезешь ко мне, я не лезу к тебе и твоим прыщам, или чего ты там скрываешь под этой модной маской. Телохранительский отец кинул взгляд на Юру, чего-то спросил на китайском, модифицированный сделал небрежный жест рукой, который Юра истолковал как “забей, это нормальный чувак”. Ну или “пришьём его позже”. Лучше бы первое. Ему ещё медали брать, Пётю растить, и у деда сердце может не выдержать. Хотя эти тоже казались нормальными чуваками. Все маньяки кажутся такими, проснулся едкий внутренний голос. Отвянь, сказал ему Юра и кивнул модифицированному, принимая вызов по серии простеньких трюков. После сидели на скейтах, не соприкасаясь коленями и локтями, соблюдая социальную дистанцию, пили воду. Телохранитель стоял на расстоянии и как будто не смотрел на них, хотя наверняка смотрел, но как-нибудь хитро, как только они и умеют. А я не в маске, запоздало подумал Юра. И этот тоже. Хорошо, что вот так можно, когда уже привык, что без маски даже на свежем воздухе нельзя, потому что узнать могут, узнать и пристать, сфотографировать без разрешения и выложить в сети — где и с кем был. Удобная штука — мод. Были бы ещё обычные, без всякой звёздной красоты. Чтоб напялил рандомное лицо, синтезированное сетью, и пошёл, куда захотел. — Ты странный, — сказал модифицированный на английском. И Юра вспомнил Милкино любимое слово — “милый”. Акцент у него был милым. Юра зажмурился, помотал головой и, покачав бутылкой, спросил: — Чего это? — Ну обычно те, кто берёт мод, стараются соответствовать. Юра выкатил глаза, хлебнул воды и почесал влажные волосы под капюшоном. Из пучка они совсем выбились, и он собрал их в низкий хвост. Модифицированный рассмеялся — расслабленно, хрипло. И смешно. Юра тут же окрестил его про себя Гусём. — Ты не в узких джинсах, не в кожаной куртке, без блеска на губах, волосы как попало, — продолжил Гусь. — Хейтер? Ну здрасьте, приехали! Хейтером его ещё не называли. Было бы с чего хейтить чувака, про которого и не знал ничего. Юра даже немного оскорбился. — С чего вдруг? Мне просто интересно, — ответил. — Интересно? — приподнял правую бровь Гусь. — Ну да. — Просто? — Да. А ты? — Юра придвинулся к нему, скейт съехал и толкнулся в чужой. Колено ударилось о колено. Но этот и не подумал отстраняться. Смотрел, сузив и без того неширокие тёмные глаза и как будто напрягся. А Юра разглядел ещё пару родинок и несколько прыщиков у линии роста волос, рядом с виском. Это ж как у него морду разбабахало, что и сквозь мод пробивается? Захотелось потрогать и проверить, убедиться в реальности. А ещё отключить свой мод, всё равно тут и нет почти никого, надо было раньше приходить и наслаждаться реакциями. — Что я? — спросил Гусь. — Тебе это, — Юра показал на него всего, — зачем? Ты тоже что-то как-то не стремишься соответствовать. Не заметил я на тебе обтягивающих джинсов. — Они под штанами, — едко улыбнулся Гусь. Юра хмыкнул. — Под штанами? — Ага. Холодно же. Показать? И этот ненормальный, блеснув маньячной улыбкой, в самом деле взялся за завязки штанов. Юру бросило в ледяной пот. Глянул на телохранителя, но тот стоял спиной, задрав голову и, кажется, пытался отыскать звёзды в тёмном небе. Юра вспоминал китайский, чтобы послать этого двинутого на его родном, но вспоминалось только “во ай ни” и “во цзяо Юра”. Забив на межкультурный обмен, Юра ответил скучное английское “фак офф”, вложив в него всю ментальную силу великого могучего. Китаец заржал своим гусиным смехом, похлопал Юру по плечу, успев отпрыгнуть за секунду до того, как Юра оказался на своих двоих. — Ладно-ладно, — китаец поднял широкие ладони в примирительном жесте, — не злись. А лучше приходи сюда завтра в это же время. Научу тебя новому. Ну или ты меня. И подмигнул! Юра сжал кулаки. Внутри бушевало и просилось выйти. Это всё мод, успокаивал себя Юра. Это из-за мода прыщавый ведёт себя так свободно. В обычной жизни, небось, от книг и голову не поднимает, дрочит на свои финансы и кредит по графику. Его пожалеть надо, а не бить. Но можно бы и ударить — для профилактики. Потому что это Юра добрый, кто другой таким может и не оказаться, пропишет за всё хорошее. Ну или наоборот обрадуется. Китаец со своим телохранителем уже ушли, а Юра всё стоял и думал о том, как же его бесят все подмигивания и заигрывания, за которыми ничего, кроме пустых обещаний нет и быть не может. Но на следующий день пришёл снова. В обычной одежде и без кругов панды под глазами, хотя и тени в магазине прикупил, надеясь, что и сквозь мод как-нибудь да проступят, попытка — не пытка. Стоял у зеркала, смотрел в отражение, отражение смотрело в него, и надо было бы продолжать, потому что всего два дня осталось, а он ещё и не начинал веселиться, но вспоминал напряжённое “хейтер?” и опускал руку с занесённой уже штуковиной для растушёвывания. А если б я увидел, что кто-нибудь так издевается над моей внешкой? Неприятно бы вышло, царапнуло внутри. Да по-любому же неприятно должно быть, когда твоё лицо тебе и не принадлежит, раз каждый может его примерить. А эти улыбаются в вейбах и соглашаются, что красота — всеобщее достояние, и выпускают новую рекламу каких-нибудь салфеток или йогурта со своим лицом на упаковке. И Ван Ибо улыбается — приклеенными зубами от мода чужой радости, смотрит взглядом убийцы и молчит. Позволяет. — Почему? — спросил Юра, когда снова сидели, накатавшись, отдыхали и пили воду маленькими глотками. — Почему никто из этих айдолов не возмутится? — Зачем? Чтобы получить волну хейта и быть забаненным, лишиться контрактов, денег и всего, чего добился? — посмотрел как на маленького и неразумного Гусь, а Юра подумал, что надо бы узнать наконец, как того зовут, раз уж второй вечер общаются. Но он не спрашивает, и Юра молчит. Не надо, значит не надо. — Но это же стрёмно, — сказал Юра. — Чипсы рекламить тоже стрёмно, — ответил Гусь. — А это даже удобно. — Удобно для тех, кто является никем? — прищурился Юра. Его злило это. Зачем оправдывать потреблядство? — Ты про себя, что ли? — подмигнул китаец. Ах ты ж пидорасина, подумал Юра. Растянул губы в тонкой улыбке. — А ты? Особенный? Наследник крупной корпорации? Айдол какой-нибудь? — Что? Так волнует твоя уникальность? Прикинь, каждый человек имеет ценность. Сказал и посмотрел прямо в глаза. А показалось, что в душу. Это ж надо так уметь. Или опять эффект мода? — А если каждый уникален, то никто не уникален, — вспомнил Юра фразу из старого мультфильма. Гусь подъехал к нему, склонился к самому лицу и произнёс тихо: — Тогда и ты — не уникален. Такой же, как и все. — Нет, — упрямо ответил Юра. Гусь отрицательно покачал головой, медленно, позёрски, посмотрел с вызовом. И Юра достал телефон. Он, конечно, изначально и не думал о том, чтобы раскрыться. Уж точно не таким образом. И здраво оценивал, что не могут его знать во всём мире. Кто бы что ни говорил, а Юра терпеть не мог звёздных замашек у других и в себе старался не допускать, хотя и понимал, что объективно круче и лучше всех. Он бы и Никифорова нагнул, если бы тот не сбежал в котлетные тренера, отозвалось застарелой злостью, как зуб, который уже выдрали, и новый будет скоро расти, а десна всё ноет. Тупая. И он тупой. Потому что не так и не тут. Не сейчас. Но жгло. И он отключил мод. Гусь только ухмыльнулся: мол, и? — Что, реально не знаешь? — спросил Юра. — Не-а, — зло улыбнулся Гусь. — Я — фигурист. Обладатель золотой медали Гран-При. Юрий Плисецкий. — Да ты что? — притворно удивился Гусь, и Юра еле сдержался, чтобы не двинуть ему, — а теперь слушай внимательно. Мне фак офф, какой ты там и чего обладатель. Не это делает тебя человеком, особенным для кого-то. — Да? А что же тогда? — Не знаю. Каждый сам решает. Но прикинь, можно быть красавчиком и быть при этом никем для другого. А можно быть так себе на внешку, но целым миром для кого-то. Вау? — Вау, — мрачно согласился Юра, китаец хмыкнул, и внутри опять плеснуло злостью. — Ну а чего они тогда? Которые цепляют эти моды. Ты? — А вот это уже не твоё дело. У каждого свои причины. И хорошо, если ты не знаешь всех. Удачи, Юрий Плисецкий. Встал на скейт и укатил. Телохранитель трусил рядом. Юра смотрел им вслед и думал, что так никуда не годится. Надо и ему как-нибудь оставить этих созерцать его спину. Ради разнообразия. *** Юра думал, что этот больше не придёт в парк. Он бы не пришёл. Не после такого разговора с неприятным типом, каким он точно должен был показаться. Долго не мог заснуть в ту ночь. Не помогали ни мысленные уговоры о том, что завтра рано вставать, ни устоявшийся за годы режим. Злился. На этого идиота, что спровоцировал. На себя — что поддался и выставил себя таким, каким не был. А не был ли, спрашивал внутренний голос, и вот тут Юра начинал ворочать мешки с мыслями по сотому кругу, не решаясь открыть их, потому что дёрнешь за верёвочку, зёрна и просыпятся, а собирать их до самого утра, если не больше. Куда он на лёд со всеми этими мешками? Так не то что не прыгнешь, от бортика не отъедешь. Листал ленты, а там опять всё было в модах. И нарушать закон нельзя было, конечно, это все знали, но совершать другие действия, порой и на грани — почему бы нет? Так наряду с видео, в которых юзеры в модах своих любимок совершали благие дела, спасали котят, переводили бабулек через дорогу, рассказывали о том, как правильно мыть руки, и прочее подобное, вылетали видео с теми, кто в образе “звёздной красоты” оголялся до миллиметров дозволенного за лайки, или ходил нетрезвым по улице и переворачивал мусорные баки, а после взвизгивал, что так нельзя же, поднимал бак и собирал мусор руками обратно, один мод зажимал у стены другого и неистово лапал, а тот прогибался и стенал, что любит именно так, и это набирало больше лайков. “Обычно те, кто берёт мод, стараются соответствовать”, — вспоминал Юра. Эти вот, которые последние, ни на полшишечки не пытались соответствовать. Наоборот, как с цепи сорвались, словно красота, пусть и чужая, выдала им карт-бланш. Им, конечно, писали гневные комменты, которые терялись в обилии поддерживающих и ржущих смайлов, а Юра смотрел и думал, что ни хрена это не красиво, и моды их не спасают. Усугубляют. Потом вставал, подходил к зеркалу и подолгу смотрел в отражение. Вот два глаза: у них красная сеть сосудов по белому, зелёная радужка, кажущаяся ребристой, многослойной, и чёрные дыры зрачков. Если в них заглянуть, то можно увидеть себя, а там, наверняка, ещё и ещё. Если поместить себя под микроскоп, то получится переход из одного Плисецкого в другого, и так до микро бесконечности, но каждый из этих Плисецких будет им. Включил мод. Глаза ловили блики, но не отражали ничего. Без переходов внутрь. Выключил мод, растянул губы, содрал зубами корочку, поморщился. Вот это я, подумал. Настоящий. И прыщ у меня над левой бровью настоящий, скоро созреет, и я его чвакну, пока Барановская не видит. Вздохнул, взял ватный диск, намочил его специальным средством и придавил прыщ. Может, завтра передумает зреть, и Юра будет почти идеальным. Почти. Как будто прыщи что-то определяют. Как будто это так работает, что, вот, ты в целом ничего такой на фэйс, а значит и внутри не мудак. Он вернул себя в кровать, постарался отключиться от всего, а оно упорно лезло, и утром Юра не помнил, как ему вообще удалось заснуть. Утром он с трудом оторвал голову от подушки, собрался, подмигивая отражению заспанными глазами, продрал колтуны и поехал тренить. Хмуро поздоровался с радостной Милкой, отделался кивком другим, погасив раздражение от чьей-то просьбы сфотаться для инсты. “Ты что, — фыркнул кто-то на английском, — это ж мальчик-звезда”. Юра развернулся, натолкнулся на подчёркнуто невинный взгляд и широкую улыбку, сузил глаза, дёрнулся ответить что-нибудь едкое и точно непечатное, но встретился с предостерегающим взглядом дядь Яши, стиснул зубы и пошёл на лёд. Мешки не волочились, но лёгкости не было. Ещё и операторы крутились, снимая тренировку. Хорошо, обошлось без бреда вроде танцев со звёздами. Юра бы не вывез возиться с какой-нибудь малознакомой девахой, которая коньки видела второй раз в жизни, первый — когда контракт подписывала. Потому что смысл учить того, кому это не надо, для кого это не главное в жизни? Юра особо и не вдавался в детали сценария. Отработает свою часть и адьё. — Плисецкий! — грохнуло над катком раскатистым дядь Яшиным, — это что за кисель? — А он в мечтах, — засмеялась Милка. Радостно подхватили другие, хотя вряд ли что и поняли. Юра покосился на эту болезную. В каких ещё мечтах? — Будешь плохо работать, мечты так и останутся мечтами, — изрёк дядь Яша. Юра закатил глаза. Можно подумать, он и сам не знал. Ладно, тряхнул хвостом. В жопу всё. Собрался и выдал то, что требовалось. Пару раз упал, один раз устоял, но коснулся холода покрытия, услышал многозначительное “мда” от дядь Яши, мотнул упрямо головой, операторы восхищённо зацокали, Юра мысленно отмахнулся — есть только он и лёд, и никого больше не надо, чтобы знать, насколько ты хорош. Вот только сегодня этот товарищ был явно не на его стороне, или верёвки мешков всё же спутали ноги. Потому что ночью надо спать, а не думать всякое. — Знаешь что? Езжай-ка ты в номер, Плисецкий. Или погуляй, подыши, проветри голову, — сказал дядь Яша. Юра открыл было рот, чтобы вякнуть, что он в душе имел это проветривание, но дядь Яша уже отвернулся, показав — разговор окончен. Ну и пожалуйста, ну и не надо, вам же хуже, если я в прямом эфире лажану, зло думал Юра и катил к бортику. Там уже с ветровкой и термосом тёплой воды ждала Милка. — Чего тебе? — буркнул Юра, но воду взял и в ветровку всунулся, стерпев лёгкое поглаживание по спине. — Расскажи мне, — попросила Милка и пошла к сидениям, похлопала рядом с собой. Юра во второй раз за сегодня закатил глаза и вздохнул. — Нечего рассказывать, — ответил и всё же пристроился. Милка обхватила его за руку, прижалась плечом к плечу, склонилась, заглянув в глаза. “Что?”, — вытаращил свои Юра. Милка засмеялась и откинулась на спинку, но руки не выпустила. И Юра поймал себя на том, что его не сильно-то это и беспокоило. Хорошо было даже. Тепло. И от этого как будто по всему телу расходилось. Уютно. — Мне кажется, раньше ты был другой. В плане, не такой колючий и… обиженный, что ли... — Раньше — это когда? В детсадовском возрасте? — расслабленно спросил Юра, решив не акцентировать на обиженном. Нормально ведь сидят, зачем она? — До того, как Никифоров выбрал не тебя. Дура, подумал Юра. Хотел забрать руку, но это было бы слишком жалко. И он не стал. Сидел, сжав кулаки в карманах, до боли от ногтей. И молчал. Потому что любое слово значило бы оправдание себя, признание слабости, что да, такой себе из него чемпион, раз Виктор Никифоров выбрал тренировать не его, а неуверенного Котлетоса. — Только ты подумай вот о чём, — продолжала Милка, пока Юра мысленно считал до десяти и раз за разом сбивался, — не сделай он этого, выбери не тебя, был бы ты там, где ты сегодня? Добился бы всего, пусть и на силе жопной тяги? Где гарантия того, что ты не смотрел бы на него влюблёнными глазами, потому что кумир же, и не делал слепо всё то, что он говорил? А так… — А так? — Юра наконец досчитал до десяти и повернулся к Милке. Она улыбнулась краем губ. — А так ты споришь со всеми, если считаешь, что прав. Делаешь то, что хочешь и как хочешь. Тебе уже не надо никому ничего доказывать — ты всем уже всё доказал, Кацуки получил своё и ушёл. Виктор получил его и ушёл с ним. Оставь их уже. Найди в себе новую силу. На одной жопной тяге далеко не уедешь. — Отпусти и забудь? — хмыкнул Юра. Милка кивнула. — Именно. Двигайся вперёд не вопреки другим, а ради себя. И ты станешь свободнее. Ведь ты любишь это. Ты прости, Юрец, я сейчас пафосно скажу и сама, быть может, блевану, но это после и в пакетик… Ты… ты просто двигайся ради любви — ко льду, к себе, к тем, кому ты показываешь красоту. — Вау, — выдал Юра и вспомнил, где уже слышал такую интонацию, как у себя. Вспомнил и сник. Идти в парк вечером и хотелось и не хотелось. Ты не прав, я не такой. Ты прав, во мне есть это, но оно есть во многих и в том, чей мод ты носишь, тоже. Никто не уникален. Милка молчала и смотрела на каток, где операторы снимали уже китайских спортсменов. С кем-то из них я, может, и встречусь через три года, а с кем-то — нет. Кто-то из них — Кацудон, а кто-то — такой же как я, нацеленный на победу, потому что если не быть лучшим, то зачем вообще? Вон и Милка выкладывается на льду так, что золото точно должно быть её. Но злости в ней нет. И впрямь — лёгкая, свободная и уверенная. — Зачем ты брала мод? — спросил, переложив нагретый термос из руки в руку. — Интересно было. А ты зачем? — подмигнула Милка. — Не брал я, больно надо, — возмутился он, но соврать не получилось: Милка пихнула его плечом в плечо и изобразила лицом “ой ладно, мне-то можешь не заливать”. Юра выдохнул. — Ну окей, брал. На три дня. Тоже просто интересно было. — И как? — И никак. А у тебя чего? Было что стоящее? — Да я всего один раз и включила, и вчера демо-версия уже закончилась. Ну прикольно — смотреть вроде как на себя, но видеть не себя, а другого человека. Не поняла я, в общем, этой фишки. — Ага, я тоже. — Как думаешь, у нас бы такое пошло? — Да ну не, — засомневался Юра, — и кого бы использовали в качестве прототипов? Киркорова с Пугачихой? — Ладно тебе, — засмеялась Милка, — у нас полно красивых и популярных. Вот хотя бы тебя взять. А что? Ангелы будут в восторге. — Иди ты. Я, может, не соглашусь. — Тебя, может, и спрашивать не будут. Придут, скажут: так, мол, и так, делитесь, гражданин Плисецкий, лицом, народным достоянием, будем с вас мерки снимать, чтобы все счастливы были и все на учёте стояли, в базу данных были записаны. Они, конечно, уже давно все записаны, но так больше данных, геолокация, опять же. А ты: позвольте-позвольте, я не согласен, я протестую. А тебе: не хотите ли расстаться со всеми вашими наградами, быть уволенным из фигурного катания и оказаться преданным забвению? И ты такой… — Ты укуренная, что ли? — Ахах, нет. Просто думала, как бы это могло быть у нас. И как это может быть у них. Ну скажи мне, какой нормальный человек будет делиться своим лицом? Вот ты бы дал? Нет. И я бы нет. А они дают. — Может, у них культурно это как-то обусловлено, мы же не знаем, — сказал Юра, а в памяти всплыл недоумённо-насмешливый, как к чайнику какому-то, обращённый вопрос: “чтобы получить волну хейта и быть забаненным, лишиться контрактов, денег и всего, чего добился?”. В отель добирались на выделенном им автобусе. Юра смотрел в окно, на мелькающие улицы Пекина и одинаковых людей. И если бы он не ущипнул себя пару раз, то подумал бы, что это сон, кошмар, оживший сюрреализм. Одинаково красивые люди одинаково красиво мерцали и улыбались — белокожие, как снег, о котором все мечтают, но который никак не выпадет, с идеальными укладками, бровями и губами. И черты лица вроде отличаются, а вроде и не очень. Юра бы пошутил, что все китайцы на одно лицо, но выцеплял взглядом в толпе тех немногих, что были без модов, и радовался им, сам не понимая, почему. С мешками ли под глазами, серыми от недосыпа лицами, невысокие, полные, разные — они единственные казались ему настоящими и от того привлекательными. Так недолго додуматься до того, что и прыщи на самом видном месте — это до фига как привлекательно. Вот бы Барановская удивилась, приподняла бы эдак тонко выщипанную бровь, сжала в одну точку губы и указала подбородком — к станкам, работать над красотой осанки, движений и того, что должно быть вытащено наружу. “Ведь можно дельным человеком быть и думать о красе ногтей”, вспомнилось заученное и сданное на четвёрку — потому что “без выражения”. Вечером всё же потащился в парк. Без особой надежды. Ну не будет и не будет, он сам покатает в своё удовольствие. Укутался по самые глаза, надвинул пониже капюшон. Можно бы и мод включить, но отчего-то не хотелось. На улице уже оказалось, что и надобности нет. Ангелы не караулили, и он вроде как даже немного расстроился, совсем чуть-чуть, и тут же сказал себе, что ну и замечательно, и нечего им жопы морозить, лучше пусть дома в тепле сидят, потом по телеку посмотрят, когда это шоу показывать будут. А когда? Он и не спрашивал. Дядь Яша всё равно скажет, Милка ссылки все, какие надо, достанет, а он деду перешлёт, и ладно, чо уж, сам тоже глянет. Исключительно на предмет поиска своих ошибок — где не дожал, а где пережал. Вздохнул, оттолкнулся правой ногой от земли, проехался на скейте по дорожке в парк. Не только ради этого, надо просто уже принять и расти. Китаец в парке был. На их обычном месте. Вот это обалдеть, поразился своим мыслям Юра. Всего пару раз вместе катали, а уже место стало “их обычным”. Что там следующим номером? Одна песня на двоих? Непрямой поцелуй? Обмен соцсетями? — Привет, — вскинул руку китаец и съехал с рампы. И как будто не было неприятного разговора вчера. Кончики светлых волос торчат из-под чёрной шапки, и одет в такое же свободное и удобное, как и прежде. И, может, даже немного мерцает, или это из-за яркого фонаря кажется так. Какой он под этим модом? — Нихао, — ответил Юра. Китаец задрал одобрительно брови, хмыкнул и показал большие пальцы. Действительно, большие. Ну как и полагается прототипу того, чей мод он таскает. Юра потёр шею, взмокшую под шарфом. Может, и впрямь оставить всё, как есть? Китаец смотрит нормально. Точнее, и не смотрит вовсе. Прыгает себе и прыгает флипы. — Я это… не хотел тебя задеть вчера, — выдал скороговоркой Юра. Китаец подъехал и посмотрел вопросительно. — Забей. Овер. Итс овер, — махнул Юра рукой, подхватил доску и двинул к рампе. Катались в молчании, разбавляемом только шумом проносящихся за парком машин. Однажды к ним подошёл тот шкафообразный китаец, которого Юра принял за телохранителя, и Гусь показал ему пару трюков на камеру телефона, а потом чего-то ему там не понравилось, и показал ещё несколько раз, и после уже смотрели оба с довольными лицами, причём у Шкафа довольства было больше — словно это он сам выполнил все трюки. Накатавшись и напрыгавшись, опять сидели. И в этот раз чуть ближе. Юра сначала сохранял социальную дистанцию, но Гусь сдвинулся на своём скейте, стукнулся доской о доску, демонстрируя, как его Шкаф круто заснял, и какие они оба крутые — Юра там тоже был. Если хочешь, перекину тебе, сказал Гусь, и Юра кивнул, с подпрыгнувшим сердцем отметив, что, вот, уже и обмен контактами сейчас будет. Но китаец нажал блютуз и качнул телефоном — мол, чего ждёшь, включай свой. Юра и включил, получил передачу, посмотрел и сказал “сесе” — китайское “спасибо” — понадеявшись, что ничего не напутал в тонах и случайно не оскорбил китайца и весь его род до седьмого колена. Но китаец одобрительно улыбнулся, поднял большой палец, и его телак тоже так сделал. Юра повторил “сесе” более уверенно и улыбнулся сам. И вроде надо бы уже идти, в парке никого, кроме них, а хорошо вот так. Спокойно. — Твой тренер тебя не ругает? — нарушил молчание Гусь. — Насчёт? — Ну то, что ты на скейте, а не только на катке. Тут ведь и упасть можно. И прощай лёд, прощайте медали, — улыбался и говорил он. Медленно, подбирая слова. Так же, как и я, подумал Юра. Не флюентли. Ухмыльнулся. — Так ведь и на льду можно упасть, — ответил. Гусь хмыкнул. Сказал: это хорошо. И они опять замолчали. — Мне… мне просто нравится это, — Юра почувствовал необходимость объясниться. Китаец покивал, отбивая пяткой ритм одному ему слышной музыки. Или просто замёрз. Юру уже и самого пробирало. Тело, недавно разогревшееся до пота, в таком неподвижном состоянии сильнее ощущало холод. И Юра безотчётно начал отбивать пятками в такт. Телохранитель посмотрел на них и отошёл вглубь парка, к небольшой кофейне, светившейся квадратом даже в этот поздний час. Принёс два бумажных стаканчика с горячим шоколадом, отдал им, а с третьим отступил шагов на десять и стал считать невидимые звёзды. Юра специально смотрел — были облака и чернильное небо. А звёзд — ни одной. — А лёд? — спросил Гусь. — Лёд мне тоже нравится. У нас с ним типа любовь, — хохотнул Юра, — но лёд — это смысл жизни, то, что… ну это я, короче. Не знаю, как это объяснить. А это, — он поёрзал на скейте, — просто нравится. Когда захотел — пришёл, когда захотел — ушёл. Просто весело. Просто кайф. И лёд — кайф, но… ай, даже если б говорил на английском хорошо, не смог бы объяснить. Понимаешь? — Понимаю, — серьёзно ответил Гусь. И Юра отчего-то поверил, что, да, понимает. Они и трюки-то вместе разучивали. Что-то уже знал Гусь, что-то Юра, но оба были не на уровне эдвансд. — Я тоже, — сказал Гусь. — Что “тоже”? — Тоже катаюсь потому, что нравится. И есть другое. То, чем занимаюсь серьёзно. — Что, всё же наследник какой-то крупной корпорации? — придвинулся к нему Юра, а губы разъехались до лёгкой приятной боли в щеках. Он ведь и не собирался, оно само. И Гусь улыбнулся — светло так, красиво. Пусть бы он так сам по себе улыбался, а не потому что мод, подумал Юра. Ну потому что маски масками, а должно ведь что-то пробиваться своё, настоящее? — Почему сразу корпорации? Может, я — доктор Зло и прячусь так от возмездия? — спрашивал Гусь и смеялся своим странным смехом. Записать бы и поставить на звонок. Или будильник. И слушать на репите. Бодрость на весь день, подумал Юра и отвесил себе мысленного леща. Надо спать. Надо больше спать. Ему скоро уезжать, а у него тут ноги ватные, и смех слушать хочется. На репите. — Или… ну я не знаю… айдол какой-нибудь, прячусь от сасенов под модом другого айдола? Ты же тоже… так же… почти… — всё смеялся Гусь, и Юра уже сотрясался вместе с ним, хватая того за руку и позволяя хватать себя, чтобы не упасть со скейтов. Позже, пожелав спокойной ночи и договорившись встретиться завтра, Юра думал, что так и не спросил — почему Гусь выбрал именно этот мод. Просилось очевидное и глупое: ему нравились блондины со взглядом убийцы. Прям как я, улыбался Юра и соглашался, что вот это ну совсем никуда не годится. Ну и в жопу. Тут он ржал, пробираясь по спящим коридорам к своему номеру. И засыпал в отличном настроении. Мы просто катаем вместе. *** Встреча произошла раньше и без скейтов. Дядь Яша привёз Юру и Милку в съёмочный павильон, где на “зелёнке” должен был родиться новый рекламный “без сомнения” шедевр. Здесь уже были китайские спортсмены в воинственных цветах флага своей страны, и среди них тусовался Гусь. Юра аж встал там, где шёл. Оглянулся на Милку, но её уже увели гримироваться — кого-то снимали по отдельности, как, например, её и Юру, а кого-то оптом, как вот этих китайцев. Режиссёр через переводчика, а тот через дядь Яшу донёс, что сделают всё красиво, эпично, и будут ещё другие иностранные спортсмены — их снимут в другое время, а потом всё соединят и ближе к запуску шоу пустят в эфир, ну и предварительно, разумеется, всем задействованным покажут. “Вам понравится”, — заверил режиссёр. “Валяйте”, — ответил Юра на русском, заметил вежливую улыбку, хотел сказать что-нибудь нормальное на английском, но сказал себе, что он вообще-то не обязан. Всё, что он обязан, это выполнить свою работу — постоять красиво в кадре, поднять руки, повернуться-изогнуться, словом, изобразить им агапэ фигурного катания и ярость Ледяного тигра России. Сколько таких фотосессий уже было, на которых он сначала чувствовал смущение и волнение, и оттого злился, а потом нормально пошло — привык, научился расслабляться, выбрал просто быть собой и не зажиматься. А тут Гусь. И опять в моде. Все вокруг в обычных своих родных лицах, а он один сияет. Потом отключит, когда под камеры встанет? Или это задумка такая? Типа продвижение не только шоу и спорта, но и стремления к красоте? Но какое тут стремление, когда можно просто напялить чужую и ничего не делать для создания своей, не работать над собой, не одерживать победу да хоть над своей ленью? Ну надел мод, а под ним-то всё тот же самый человек со всем тем дерьмом, что внутри, и тут хоть выбери самого популярного и общепризнанного красивого, стоящего во главе всех рейтингов. Смысл? Свербило подойти к Гусю и спросить: зачем тебе это? Поделись со мной? Я попробую понять. Правда, попробую. Но, может, всё и не так. Может, Гусь по какому-то контракту с этой компанией, разработавшей моды, сотрудничает и поэтому должен носить чужую личину, чтобы, ну, привыкнуть? А сам он какой-нибудь китайский спортсмен, например, и в конце ролика всё же снимет маску? Дождаться бы и посмотреть. Но если до сих пор не раскрылся, то, может, и не хотел бы вот так? Ааааа! Сложно! Как всё было просто и понятно всего три дня назад и как теперь сложно. И пока Юра гадал, Гусь сам подошёл к нему и сказал “привет”. — Привет, — ответил Юра и не удержался, поддел: — ты опять в моде? — В куртке, — ухмыльнулся Гусь, заложив руки в карманы, повёл плечами в красной ткани. — Я вижу. И в штанах. — И в штанах, — с готовностью согласился Гусь и попрыгал для наглядности: во, какие удобные и тоже красные. — Джинсы под ними? — Не-а. Ничего нет, — сказал и натурально заржал. А Юра порадовался, что на площадке гремит музыка, каждый занят своим делом, и этот смех слышит только он. Нет, это совсем плохо, очень плохо, проныло внутри. Гусь смотрел хитро, склонив чуть голову к правому плечу, светлые пряди сияли и лежали волосинка к волосинке, скрепленные над левым ухом тремя серебристыми невидимками, серьги — в виде гвоздя и замка — блестели, как блестели и подкрашенные карие глаза, и Юра думал, что он чего-то такого не видел в настройках мода Ван Ибо: мэйк там был только один и цацок пара штук, не таких. Да и волосы подлиннее были. — Ты красивый, — сказал серьёзно и тихо Гусь, и Юре стало хуже. Он поправил свои волосы, уложенные стараниями Милки и крепкого лака в идеальные ровные колоски по бокам, сходящиеся в один хвост. — Ты тоже, — ответил, и они оба засмеялись, только Юра думал, что ни черта это не смешно. Это, кажется, будет больно. Точно будет, и он ничего не может с этим поделать — ни противиться, ни бежать, лишь нестись вперёд, надеясь, что уж у него-то получится выйти из этого прыжка, ничего себе не сломав. К Гусю подошла девушка с бейджиком, он кивнул ей, сказал Юре “увидимся” и ушёл. А Юра пытался понять, показалось ему или нет, видел ли он своё отражение в его глазах, или это просто блики от осветительных приборов? Тут подошли и к нему, позвали сниматься. Юра слушал, что говорил переводчик, и выполнял, вставал, как надо, делал лицо, какое просили, а когда велели улыбнуться, сузил глаза и обозначил кончиком рта. “Превосходно!”, — похвалил режиссёр, и Юра ответил мысленно, что да без б, он сам в восторге, что никого не послал, а выдержал всё с достоинством. Когда ехали в отель, листал профили китайских спортсменов, гадая, мог ли быть Гусь кем-то из них. Но все сливались в одно красное пятно, и он уже не различал никого. Почему Гусь всё же выбрал мод Ван Ибо? Этот вопрос не давал покоя. Должна ведь быть какая-то причина, почему именно его? Ну в том случае, конечно, если это не было обусловлено каким-то тупым контрактом. И Юра сделал то, о чём даже не думал, когда оформлял демо-версию. Как только добрался до своего номера и закрыл дверь, начал сёрфить про этого их идеала звёздной красоты. Старше Юры на два года, участник бойз-бенда, не активного сейчас, но не объявлявшего о роспуске. Что-то там с баном халлю — “корейской волны”. По одной версии, потому что стало слишком много женоподобных мальчиков, нечего развращать китайскую молодёжь, мы и сами богаты талантами, слушай своё, поддерживай отечественного производителя. По другой, никакой заботой о поддержке отечественного там и не пахло, просто Вашингтон и Сеул развернули противоракетный комплекс в Южной Корее, несмотря на то, что Пекин был против, вот Пекин и закрыл корейским станочникам развлекательной индустрии доступ к умам и кошелькам своих граждан. А вместе с тем и заставил как-то выкручиваться тех, кто уже успел вписаться в корейско-китайские проекты. Как вот группа этого Ван Ибо — UNIQ. Пять парней — двое из Южной Кореи, трое из Китая. Ван Ибо — Белый Пион, Кулгай, Конфетка и Ледяной Принц. А я — Ледяной Тигр, Русская Фея, Русский Хулиган и мерзкое “Котёнок”. Последнее от Никифорова и потому мерзкое. Кошек Юра любил, а котят особенно. Где бы ни встречал, тянулся погладить, говоря себе, что руки можно помыть всегда, а погладить котика — нет. Ну и, будучи часто в разъездах, очень скучал по своему коту, по его мягкому тёплому пузу и шерсти, которая оказывалась на всём. Никифоров шутил: “Юрио, ты опять спал с кошкой”. Юра слал его туда же, куда и обычно, добавляя заезженное “Да, у меня есть кот, и мне нечего стыдиться. А у тебя только жирный японец”. Никифоров тонко и мелодично смеялся, тянулся погладить его по голове, Юра уворачивался и мечтал отгрызть ему руку. Никифоров отступал, смотрел на него долго и непонятно, подмигивал и уходил. Мудак, думал про него Юра. Злился и катал сильнее, ярче, лучше. А потом этот мудак пришёл, подкрался, обнял и, как Юра ни сопротивлялся, держал, заставлял дышать своими духами, слушать частившее сердце и мычать в рукав пальто. “Я ухожу, Юрио, — тихо сказал над ухом Никифоров, и Юра обмяк, — ухожу из большого спорта. Не потому что он. Не из-за него. Я сказал всё, что хотел. Дал всё, что у меня было. Достиг всего, чего хотел. И получил новый импульс, новую любовь. И я рад, что выбрал тогда не тебя. Потому что ты сделаешь и покажешь больше, чем мог бы я. Ты удивишь всех. До свидания, котёнок. Пиши письма и приезжай к нам в Японию. Всегда будем рады”. Сказал и освободил наконец из своих клещей, ушёл. Юра тогда впервые задумался над тем, чтобы напиться. Но это значило бы проявление слабости, а он не слабак. Поэтому он просто разворотил всё дома и, хлюпая носом, под встревоженным взглядом Пёти рухнул в кровать, смотрел в белый потолок, представлял, что это лёд — холодный и чистый, без всяких закидонов и неожиданностей. Под боком мурчал Пётя, и Юра считывал это как “отпусти и забудь, я же с тобой, ну”. Юра засыпал, а утром, собираясь на тренировку, говорил себе, что в жопу это всё, ему же лучше, если этот не будет крутиться под носом, доставать своими тупыми шуточками, делать вид как будто ему не всё равно. И злиться нечего, радоваться надо. Так, чтобы все боялись подойти. И у него это получалось. По крайней мере, он думал так. Пока не встретил Гуся. Милка-то ладно, у неё инстинкта самосохранения не было вовсе, это Юра давно понял и принял. А сейчас осознал, что, пожалуй, мог бы назвать её другом. И это было вау. А Гусь? Мог ли он стать другом? “Каким другом, о чём ты, Юра?”, — гаденько захихикал внутренний голос. И Юра покаянно вздохнул. Вспомнил, как вчера сидели на скейтах рядом и почти соприкасались коленями, и можно было, не трогая, ощутить жар чужого тела. А ещё от него приятно пахло — не так приторно, как от Никифорова, а чем-то с примесью древесного. И чистым потом. И это конечная, можно мне выйти, пожалуйста? Так ведь нельзя, я не заказывал это всё, заберите обратно, можно мне хотя бы чтобы в одном часовом поясе, в одной стране, а не вот так? И времени на это нет. Чпокнуться и разбежаться? Типа как взрослые делают, и он тоже будет как взрослый, он уже. Почти. И я ведь имени его не знаю, кто он и как. Юра побился головой о подушку, погладил пальцем изображение Ван Ибо. Ван Ибо тоже любил кошек. Мог подобрать котёнка на улице в Шанхае, притащить его в отельный номер и страдать, что уезжает, не может забрать, возьмите, люди добрые. Ван Ибо вообще любил животных и говорил, что мечтает о собаке, но не может себе позволить, потому что с ней надо гулять, о ней надо заботиться, с ней надо быть, а у него не такой график. И собаки — это не кошки, конечно, но в целом Юре понравилось. Ему самому было стыдно перед Пётей, когда надо было уезжать, а его отвозить деду. В прищуренных кошачьих глазах он читал отчётливое “предатель” и уговаривал, что это ненадолго, скоро вернётся и заберёт. Так что, Юра убеждения Ван Ибо понимал. Более того, они ему нравились. А ещё нравилось то, каким лаконичным был Ван Ибо в ответах, как, не стесняясь, мог потроллить ведущего, указать на глупость вопроса. Юра смеялся с ролика, где Ван Ибо дали какую-то странную игрушку, тот покрутил её в руках и заявил, что она скучная. Или как жаловался, что его считают убийцей беседы, но когда ведущая предложила поговорить с ним, усмехнулся и ответил, что, нет, ему и так хорошо. Но при всём при этом умудрялся быть вежливым, порой подчёркнуто. Работал до седьмого пота, уже в тринадцать лет был признан одним из лучших фристайл-танцоров среди пяти тысяч других, не побоялся укатить в другую страну из родного Лояна, чтобы реализовать свою мечту, а после бана халлю вернулся и смог и здесь, на родине доказать, что он не только “красивая картинка”, как назвал его какой-то ведущий на заре карьеры. Рэпер, актёр, модель, скейтер, мотогонщик, танцор. На танцах Юра залип особенно. И на тех, которые были в составе UNIQ, и на сольных. И дело было не только в том, что Ван Ибо двигался очень красиво, пластично, а порой и так откровенно, что Юра запарился повторять себе “так не пойдёт, это не по-дружески, это бесперспективняк”, тут же напоминал себе, что они и не дружат, это вообще прототип мода его Гуся. Его. Гуся. Не Ван Ибо. Гуся. Который любит свободную и удобную одежду, колко шутить и странно смеяться, который катает с ним по вечерам, разучивает трюки и уютно молчит. Ван Ибо танцевал так, что было видно — он это любит, это его. Отдавал всего себя. И улыбался так же, как Гусь. Или это Гусь улыбался так же, как он. Но может быть так, чтобы и это переносилось с модом? Юра включил один из роликов — подборку смеха Ван Ибо, — и если бы уже не лежал, то точно бы слёг сейчас. Потому что Ван Ибо смеялся так же. И голос у него был такой же — низкий, но вместе с тем нежный, мягкий, особенно, когда он говорил на корейском, имитировал выпрашивание денег у хёнов, и те смущались и смеялись, доставали кошелёк, открывали и протягивали: “бери, сколько хочешь, сколько тебе надо?”. Или когда просил позволить поиграть ему ещё, пять минуточек, и всё, точно всё. Он выглядел простым пацаном, но при этом очень красивым — в своей искренности, в том, что делал. Даже заспанный в кигуруми коровки. Невозможно, думал Юра. Это ещё хуже. Пожалуйста, пусть он будет просто Гусём? Обычным китайским парнем, без армии фанатов, строгих контрактов и необходимости продавать своё лицо. Пусть у него будет много своего времени, которое он бы мог потратить на что угодно и на кого угодно. Пусть у него будет свобода. Но Ван Ибо не выглядел несчастным, нет. Он говорил о том, как мечтал танцевать, как перенёс в детстве миокардит и страдал, когда врачи просили повременить с активными упражнениями. И Юра вспоминал себя в первые годы фигурного катания, когда температурил, и деда не пускал на тренировки, а у него всё болело от невозможности двигаться по льду — он вылезал из кровати, сворачивал дорожку в коридоре, и в тапочках пытался скользить по паркету, но это было не то, совсем не то, и он зло утирал нос, охотно глотал все таблетки, какие надо было, полоскал горло без напоминания и носил зимой шапку. А теперь он — финалист Гран-при, обладатель золотой медали, и будут ещё. И у Ван Ибо будет своё золото, то, которое нужно ему. Юра нашёл профиль Ван Ибо на вейбо, завис пальцем, раздумывая — подписаться или не надо, дать понять, что знает всё или нет? Спугнуть. Может, ему хорошо вот так с тем, кто не в курсе его айдольства? Написать: “что, посмеялся с меня, дурачка такого?”. Попробовал всковырнуть в себе злость, но не обнаружил. Было радостно, потому что “ага, попался”, и грустно, потому что “не моё, всенародное достояние”. Да и я сам не совсем свой. Юра запустил видео с последнего поста Ван Ибо, выложенного ночью. Запустил, хотя и по превью было понятно — то самое, из парка, но без него, только сам Гусь. Ибо. Ван Ибо. Выполнял несложные трюки, записанные телохранителем. Теперь уже точно. И подпись: “покатали с другом. Научился новому”. Другом. Слово отозвалось теплом. В комментах спрашивали, где это, Юра мысленно хвалил телохранителя за выбранный ракурс и понимал, почему Гусь так долго отбирал: по видео было непонятно, где это снято. Ноги на скейте крупным планом, прыжок, кусок асфальта, и никаких опознавательных деревьев, фонарей, скамеек, вывесок, ничего лишнего. И этим вечером он опять был там, как ждал его. Ждал. Юра встал на доску и подъехал, хлопнул с готовностью по подставленной ладони, ответил улыбкой на улыбку, сказал “нихао” телохранителю, и всё было, как и прежде. Хотя Юру и жгло знание и он едва сдерживался, чтобы не позвать Ибо по имени. И-бо. Три буквы, два слога. Два иероглифа, а вместе с фамилией Ван — три. Он смотрел и пытался повторить, проследить линии, написать пальцами по стене. Потом приходил в себя и стирал невидимое, ударял кулаком, говорил себе, что ему это не надо. У него одни соревнования следуют за другими, лёд — товарищ, брат и всё сразу, и вообще… На и “вообще” Юра вдевался в кеды, натягивал шапку вместе с капюшоном и выходил из номера. А теперь они опять катали вместе, и Юра думал, что и так неплохо, очень хорошо. Будет о чём вспомнить потом. Он и Пекина пока толком не видел — обещали культурную программу с экскурсией, но пока не добрались. Предложить, что ли, выбраться куда… вместе? Юра переглотнул и чуть не навернулся, вовремя выправился, удержал равновесие, а со второго захода и кикфлип сделал. Ван Ибо подхватил и сделал тоже. И вот так они показывали друг другу трюки, устроив что-то вроде мини-баттла. Потом по сложившейся уже традиции сидели на скейтах, касаясь коленями и плечами, пили горячий шоколад, принесённый телохранителем Леле — его имя Юра тоже почерпнул из открытых источников и чувствовал себя немного расследователем. Леле опять стоял в отдалении, к ним спиной и пытался найти что-то там в тёмном небе, подсвеченном огнями города, но никак не звёздами. — Круто катаешь, — нарушил молчание Ван Ибо, и Юра крепче сжал стаканчик. Он суровый пацан и не должен плыть от чьих-то комплиментов, даже если они озвучены этим самым голосом. — А. Спасибо. Ты тоже, — ровно сказал Юра. Он вообще гордился собой сегодня. Оказалось, что хранить тайну не так уж и сложно, когда почти всё внимание сосредоточено на скейте. — Я не про скейт, — усмехнулся Ван Ибо и посмотрел прямо, — про другое. Смотрел твои прокаты. И это вау. — А. Кхм. Ну это… спасибо. И ты… — “круто танцуешь”, чуть не спалился Юра, вспомнил, что он вообще-то типа ничего не знает, сказал другое, — скейт! Ты всё же круто катаешь, быстро учишься и всякое такое. Вау. Вот. — Я знаю, — преисполнился Ван Ибо и вытянул шею. Ну точно гусь. Белая и длинная. Но с торчащим кадыком. Юра неосознанно потрогал свой, Ван Ибо ухмыльнулся, и Юра отдёрнул было руку и тут же вернул, потому что он ничего такого. Не потому, что бы там себе этот Гусь не надумал, он просто так захотел себя потрогать и потрогал! Почесалось, может, или ещё что. Ага. — Ага, — сказал Юра на русском. — Ага, — повторил Ван Ибо. На русском. И разразился тем самым смехом. Юре ничего не оставалось, кроме как присоединиться, потому что невозможно не, когда вот так. Уже тёплый шоколад расплескался и попал на руку. Юра бездумно слизал его и встретился глазами с Ван Ибо. Казались темнее обычного, хотя накрашены не были. — Ага? — спросил Ван Ибо и придвинулся. Теперь между их носами не осталось социальной дистанции, одно вторжение в личное пространство, и, кажется, Юра совсем не был против. Сердце стучало где-то в ушах, а во рту сделалось сухо. Господи, да, вскричал мысленно Юра и укусил стаканчик за бумажный край, выпил всё в один глоток, утёр губы рукой. — Пить. Очень. Хотел, — пояснил хрипло. Во я дебил, проглотил вместе с остатками шоколада. Ван Ибо отклонился и, судя по лицу, подумал то же. Про Юру. — Ага, — кивнул. — Да что ты всё “ага” да “ага”? Хоть бы что новое сказал! — вскричал Юра. Остыл. Перевёл на английский. — А ты научи другому. Хочешь? Я тебя? Китайскому? Юра кивнул и посмотрел в остатки шоколада на стенках стаканчика. О языках. Мы говорим всё ещё о языках. О тех, на которых общаются, а не тех самых, которыми трогаются, успокаивал себя Юра, но становилось почему-то только хуже. Под курткой уже было то ли жарко, то ли холодно, он сам не понимал и хотел одного — схватить бесячего невозможного китайца за его длинную гусиную шею, притянуть к себе и… и сделать уже что-нибудь наконец, без всяких “надо” или “не надо”. Хочу, моё, возьму. Китаец ещё что-то говорил. Кажется, про пекинскую утку — что ничего особенного, но они могут попробовать. А лучше — он покажет ему лучшую лапшичную, и это не та, про которую пишут в путеводителях, про самую-пресамую вообще мало кто знает, и лучшая она потому, что хозяин — его хороший приятель и всегда делает очень вкусно, и там уютно. Пойдём, Юра, завтра гулять, или когда тебе можно, у тебя же график, ты же здесь не просто так, да? Сколько ты здесь ещё будешь? Надо тебе показать Пекин — не тот, что показывают туристам, а другой. Юра? Юра? — Ааааа! Достал! — заорал Юра, качнулся вперёд и прижался губами к губам, поймал на выдохе “оу”, посмотрел в такие же удивлённые глаза, увидел своё отражение и зажмурился. Ни шагу назад, билось паническое. Но Ван Ибо и не дал бы — улыбнулся в поцелуй, обхватил ладонью затылок, зарывшись пальцами в волосы, и прижался теснее. — Ты дашь мне? — спросил Ван Ибо после, когда они прервались на то, чтобы подышать не в друг друга, а воздухом. — Вичат? — уточнил он. — Я подписался на тебя в твиттере со своего секретного аккаунта, не секретного у меня там и нет. — Дам. Вичат. А ты дашь мне, — Юра облизнул губы. Горели. И хотелось ещё. — И я подпишусь на тебя в вейбо. С секретного несекретного. Тебе ничего, что я не выгляжу удивлённым? Мод отключился, а ты всё ещё… — Прекрасный принц? — довольно усмехнулся Ван Ибо. — Мудинц, — отбрил Юра. — Мудинц? От английского “настроение”? — От старо-русского “муди” — яйца… как это на английском… — Я понял, — улыбнулся Ван Ибо. — Ну я рад, чо. — Понял, что ты узнал про меня, когда увидел тебя сегодня. Вообще я думал, что ты раньше допрёшь, я и не скрывался. — Звездил во все поля! — Всего лишь отражал твой свет. Пойдёшь завтра со мной гулять по Пекину и есть лапшу? Я надену какой-нибудь мод, чтобы не палиться. — Только без поцелуев? — Мы что-нибудь придумаем. И вот теперь Юра тратил салфетки, пинал ногами одеяло и смотрел в потолок, на котором не то что звёзд, но и трещин не было. Люстры — и той не было, вместо неё светодиодные панели по периметру. Не за что взгляду зацепиться и переключить мысли. Ну потому что зачем? Обречено на провал и боль от падения. Но если бы так боялся падений, был ли он сегодня тем самым Юрием Плисецким? Открыл твиттер, нашёл нового юзера с аватаркой льва и логином “your mom will be called candy”, поржал, написал: “Мы же друзья?” Ответ пришёл тут же: “Нет” “Мы самые дружные друзья. Дружнее парней из “Горбатой горы”. Расскажу тебе шутку при встрече” Ну ладно, согласился Юра. Дела у меня и впрямь ничего так. Лучше всех. И будут ещё лучше, когда я научусь со всем этим жить. И не с таким справлялся. А салфетки лучше докупить. На всякий случай. И не только салфетки.Эпилог
Спустя три месяца популярность модов пошла на спад. Юра открывал новостные ленты по дороге на тренировки и читал, как одни обращались к психологам за помощью, потому что неуверенности не прибавлялось, а наоборот убавлялось, личная жизнь не строилась, начальство не понимало, власти изменили политику с “красота — всенародное достояние” на “кто не работает, тот — не красивый”. В других же лентах писали о том, что прежний гигант модных приложух схлопнулся, его пожрал другой и запустил свой продукт — “поймай своё настроение и заработай рейтинг в топе пользователей сети”. Предлагалось ходить с телефоном, искать чиби-знаменитостей, сканировать их, умножать свои бонусы и получать скидки на рекламируемые ими продукты. Что то фигня, что это, думал Юра, открывал чат со своим китайцем и писал ему, что, понял-принял, в аэропорту встретит, будет в маске, поведёт смотреть Неву и гладить котиков. “И без поцелуев?”, — спрашивал китаец и отправлял пачку ржущих смайлов. “Да счаз прям”, — отвечал Юра.