Nobody like you

      «Иметь один любимый бойз-бенд с подругой — это, оказывается, жесть как удобно. Вы просто обе визжите от Джесси, и всё; все твои взгляды можно адресовывать мальчику из телевизора, все твои любимые песни можно петь дуэтом с тем, кому ты её поешь, и все твое волнение — это юношеский фанатизм, который вы разделяете вчетвером, и твой неловкий комплимент или излишне дружеское слово затеряется за общим диалогом и рингтоном на телефоне. Это тоже абзац как прикольно. Кстати, это выражение понравилось Мэй, и после её одобрения, кажется, я больше не использовала его в отдельном контексте от неё.       Почти полжизни вместе. В месте под названием «школа». С дружбой всегда так: сначала вы спрашиваете имена друг друга, а потом уже не помните, когда не слышали голос другого дольше, чем восемь часов (потому что Мэй должна соблюдать режим. Это у неё репутация. Я всё равно не нравлюсь её маме). Я могла тогда и не вписаться в их с Эбби компанию, в смысле, Эбби гораздо более общительна, чем я, и в её присутствии очень сложно оставаться молчаливым и скучным. Я не такая. Один раз я предложила Мэй прогулять урок, года четыре назад, и она посмотрела на меня так, словно я застрелила кошку. Словно я — антисоциальный продукт, не подлежащий переработке, какой отправляют на конвеер и затем сжигают. Может, мне показалось. Может, я была слишком дикой для неё. Но в тот день я прогуляла свою репутацию в глазах Мэй. А когда вернулась — там была стена в стикерах с щенятами и вывешенными дипломами первых степеней со всевозможных мероприятий. Я даже не лауреат. Меня бы исключили на стадии приёма заявок. Думаю, мне никогда от этого не избавиться, сколько бы я не подбирала выражения, не получала высших баллов, не обращалась с её матерью на «вы», соблюдая все правила тонких манер.       Мне нравилось то, кем я была, пока не стала размышлять о том, что думает на этот счёт Мэй. Мне не нравится то, что я есть, если это не нравится ей.       Она даже подарила мне браслет дружбы. До сих пор не понимаю, почему мы стали этим. Этим, под чем я подразумеваю наши нечастые прогулки, которые стали моей личной валютой, переписки в формате «клочок из тетради по математике», имена в телефоне в шестнадцать символов, включая смайлики, и бесконечную неоднозначность, которую я постоянно оставляю в пробелах и прощаниях, чтобы когда-нибудь заняться этим и, наконец-то, растрактовать так, как мне захочется, или чтобы этим занялась Мэй, и, быть может, вышло бы что-нибудь внятное. Но ей некогда заниматься этим. Возможно, ей даже некогда осознать наши недомолвки, или, вернее сказать, мои»       В один из понедельников Мириам запланированно сорвалась. В предыдущие дни недели до этого она таинственно оставляла записи в тетради, подходила к учителю по литературе, — даже, чёрт возьми, три месяца проходила на факультатив со сборищем недопрозаиков и недопоэтов, — нарочно упоминала, что ей пора в библиотеку, — и только ради этого понедельника. Это был гениальный план. Гениальный, потому что Прия даже не сомневалась, что Мириам действительно обсуждает свою новеллу, где одной из сюжетных линий, второстепенной, разумеется, является неопределённость между двумя друзьями, которая, естественно, не имеет никакого отношения к реальной жизни и совпадения в которой являются случайностью, и, упаси бог, здесь нет ни мысли автобиографии. Они могли часами обсуждать сцены и реплики, совершенно свободно и правдоподобно, пока Мириам разбиралась со своими взаимоотношениями и бардаком в голове. Упс, Мириам, ты снова находишь очередную маску для своих слов. — То есть они знают друг друга десять лет, но один из них влюблён? — Прия подняла бровь. В списке её эмоций данный жест означает искреннюю заинтересованность. — Не так, чтобы уж точно влюблён, — протянула с натянутой улыбкой Мириам, начиная смотреть куда-то в потолок и нервно поправляя светло-синий браслет. — Ты хочешь, чтобы я помогла тебе прописать ветку, в которой даже герои не понимают, чего хотят? — она снова подняла брови, чуть наклонив голову. Пару секунд Мириам продолжала беспомощно улыбаться. — Вау, это же то, о чём я читаю всю жизнь.       Мириам сохраняет уголки губ на прежнем уровне, чтобы понять, сарказм это или нет. Прия достаёт роман, — выдох, всё в порядке, — и протягивает тёмно-синюю книгу. — Здесь что-то вроде этого. Но, если тебе интересно моё мнение, такие штуки прикольные только в книгах. В реальности лучше адекватно поговорить, чтобы твоя жизнь не скатилась в унылую драму с низким бюджетом. — Спасибо, я обязательно отправлю тебе черновики в четверг.       И ведь она, блин, отправила.       Сколько проблем ради того, чтобы ничего не сделать. Чтобы считать секунды объятий, иначе они могут показаться навязчивыми, чтобы ходить в кафе только вчетвером, и чтобы вновь оправдываться перед собой: «я пою песни не про тебя, я пою их для тебя».       А потом случилось это. Бело-рыжее, с клыками и янтарным огнём в глазах. Пушистое очарование, что разнесло огромными лапами с когтями установки пай-девочки и пару комнат. — Я чудовище, Мириам, — едва не ломая голос от слёз произносила Мэй, вздыхая в трубку телефона. — Ты — красавица, Мэй. Просто жди своего принца. — Это будет гораздо проще, чем найти восемьсот баксов, — хмыкнула она по ту сторону. Мириам почувствовала облегчение, что девушка способна шутить. На этом можно выехать в стабильность. — Теперь это вопрос жизни и смерти для нас, да? — может, ей хотелось сказать «для меня», но это уже слишком. — Это будет достойная смерть. — Наши предки будут гордиться нами.       И — спустя сорок три минуты двадцать семь секунд разговора — искренний смех. Ты не настолько паршивая подруга, Мириам, можешь поздравить себя. Когда они вешали трубки, девочки вновь вспомнили диалог про принца. «Кто же тогда чудовище?» — спросила Мэй. Мириам не ответила. «Чудовище здесь — я». ***       Это было ужасно с её стороны, но, чёрт, иногда перехватывало в восторге дыхание от того, насколько Мэй безрассудна. Из скрипача в симфоническом оркестре эта девчонка на их глазах становилась рок-звездой с пламенем в волосах и речах. Прописать Тайлеру пеналом? Пожалуйста. Перебежать на красный? Туда и обратно. Поднять цену значков на двести процентов от себестоимости? Давайте триста! — Клянусь, если бы ты была на скейте, ты бы переехала грузовик. — Звучит как вызов, — девушка вытянула пальцы вперёд для мнимой разминки, повернула голову в бок, словно рестлер, и взяла доску. Мириам осторожно сняла её очки без разрешения. Мэй подмигнула: — Спасибо, — и, только начиная вставать на скейт, потеряла равновесие, упав в чужие руки. — Осторожно, — с нездоровой заботой произнесла Мириам и тут же осеклась, — иначе твоя мама заставит меня платить компенсацию за тебя, — отшутилась, никто не заметил, вдох. Она прокручивает синий браслет на запястье. Прия устало закатила глаза: — Люди так любят увечия с использованием колёс. Колёса с сиденьем и рулём, колёса без сиденья, колёса под деревом, колёса под подошвой. — Я. Хочу. Мороженое! — Эбби бежит и не спрашивает, Эбби видит цель и не видит препятствий. Иногда стоит быть как Эбби. Даже если она за городом и ближайший магазин с мороженым в семи километрах.       Все смеются, и Мириам не замечает, что смеётся свободно и бесстрашно, полностью бессовестно, — потому что ей нечего бояться и стыдиться. Стена разошлась трещинами; Мэй-лин-паинька открыла бы дверь, если бы вдруг захотела, но Мэй-бунтарь вынесет всю стену к чёрту, даже с ругательствами, даже если всё вокруг покроется серой пылью вместе с ней.       Картина в очередной раз повторяется: они идут вчетвером на остановку, чтобы отправить Мэй домой на автобусе. Но прошедший вечер ещё не вышел из головы, при воспоминании на руках ещё пламенеет от чужого прикосновения. — Подожди, мне тоже в ту сторону! — Мириам вытягивает руку и бежит за красными волосами. — Пока, ребят! — Ага, до завтра. — Мы обязаны повторить это ещё раз!       Когда зелёная шапка уже скрывается за дверьми, Прия произносит вслух: — Такое ощущение, что она решила поехать только что. — Кажется, так и есть.       Мэй вопросительно усмехается, ожидая объяснений. — Что? — поднимает глаза девушка, куда-то на водителя. — Одна книжка осталась только в вашем магазине. В этом, — она начала щёлкать пальцами, — в «Юпитере». — В Сатурне? — Да, я так и сказала. — Это бар, Мириам.       «Твою мать, как он тогда называется?». — Я же не спрашиваю у тебя, зачем ты едешь домой, верно? — девушка шутливо хмурится. — Знаешь, это правда круто. Я имею в виду то, что с тобой происходит. Никогда не видела тебя настолько... свободной. — Правда так думаешь? Сначала мне казалось, что псевдо-кружок математики — это мой рекорд. Это вы могли бы так, но я... — Да, я понимаю, мы дикие, — и снова весёлый смешок, чтобы держать тон. Мириам быстро оглянулась по сторонам, едва не выронив доску: — До завтра, Мэй, — быстро произнесла она и выбежала из автобуса, не услышав, что она начала говорить. Тебе просто хочется повышенного внимания, Мириам, и частичку того восхищения, когда твои подруги видят мальчиков из 4 Town'a. Посмотри на Девона, Мириам, посмотри на Джесси, не смотри на Мэй, не смотри на Мэй, не смотри на Мэй. ***       «Нет, стена и не была тронута. Пока я надеялась, что докарабкаюсь до статуса приоритета, Тайлер печатал приглашения на свой грёбаный день унижения. Своим молчанием ты буквально подтвердила, что я правда странная, и что я правда не должна нравиться твоей маме. Снова тот взгляд. Снова пропасть. Как ты ненавидишь меня, Мэй, если все мои слова и действия не имели никакого значения. Я не имела значения».       Это не просто предательство. Это выбор. И Мэй свой выбор сделала.       После концерта пропасть никуда не исчезла. «Мы помирились, этого, вроде, достаточно? Да какая разница. Мэй и так не заметит, меньше или больше я говорю. Ничего страшного в том, что вы не пишете друг другу. Ничего тревожного в том, что вы проводите всё больше времени отдельно. Нет причин для беспокойства, если вы прекратили делать половину вещей, которые были частью ваших отношений раньше».       Но Мэй заметила.       Когда Мириам выходила из храма, закончив с помощью, Мэй остановила её за руку: — У тебя будет минутка? — Если только одна. — Я вижу, что происходит. Давай поговорим? — Мы и так разговариваем, всё в порядке, — её кроссовки направлены в сторону выхода. — Это всё из-за вечера у Тайлера?       В яблочко. Мириам не может скрыть эмоции, её плечи сразу напрягаются и лицо разворачивается к собеседнику. Этот диалог должен был состояться не меньше месяца назад. — Ты можешь сказать, что я использовала вас, чтобы держать себя в руках, и будешь права. — Да, Мэй. Ты отвернулась от нас, буквально, как только твоя проблема смогла найти разрешение. Ты вообще рассказала своей маме, что на самом деле представляла не своих родителей, чтобы успокоиться? — молчание. — Дело даже не в этом, — она смотрит в разные стороны, отвлекает себя мыслями, чтобы звучать нормально, — просто, видимо, человек вроде меня не сможет стать для тебя другом. — О чём ты говоришь? Мириам, я и сейчас ставлю тебя в пример. Ты самый крутой человек, которого я знаю и буду знать. — Да, и самый странный. Мэй делает шаг ближе: — You're never not on my mind, oh my, oh my.       Мириам колеблется и пытается выглядеть равнодушно, но, чёрт, это невозможно: — I'm never not by your side, your side, your side, — они подходят друг к другу до полуметра, и Мириам не скрывает, для кого произносит эти строки. — I'm never gon' let you cry, — но Мэй не заканчивает. Она слышит оклик своего имени и смотрит в сторону. Это повторяется, и Мэй отстраняется. — Извини, меня зовёт мама, мне пора. До завтра, ладно?       Мэй начинает уходить, но Мириам зовёт её: — Подожди, — она сняла браслет и кинула в руки Мэй. Затем, почти сразу, повернулась лицом в сторону ворот и вышла из храма. «Nobody like you».