***
Врага Тео вычеркнула в нём практически сразу. Сначала, выпустив из плена цинизма свою романтическую натуру, из-за внешности — слишком невинной для немецкой сволочи, после — точно такого же поведения, которое могло быть уловкой только, если его завербовали прямиком со сцены театра. Актёром Фридрих явно быть не мог, не с его дикцией и умилительными привычками краснеть по поводу и без. А вот приятным человеком, с которым хорошо просто находиться рядом, делиться впечатлениями, обмениваться мнениями, вполне. Да он таким и оказался, когда Тео «поймала» его, ласкающим уличного кота. Приятным и невероятно обаятельным. Даже тёплым, как солнце, думалось Тео вечером, когда она уже лежала в кровати. А после шикала на себя за излишнюю романтичность, присущую всем молодым девушкам и которая не должна выходить на первый план у военной журналистки. Промелькнувший в мыслях статус привёл Тео в восторг, и она зажмурилась, уткнувшись носом в накрахмаленную подушку. Военная журналистка Подумать только! В оккупированном городе На следующий день они встретились за тем же столиком в той же таверне, и Тео невольно улыбнулась, ведь вокруг было также людно, и доктор-музыкант Робертс всё также не играл на пианино. — Теод-д… — Тео. — Я так н-не могу, Теод-дора. Фридрих смутился, и это смущение выглядело настолько трогательно, что Тео невольно потянула руку, вовремя, впрочем, остановившись. Впрочем, Фридрих всё равно покраснел ещё сильнее — её мизинец касался кожи мозолистых пальцев. Но руку не убрал, отчего Тео невольно улыбнулась. А потом всё словно потемнело, окрасившись в серые тона, приобрело злой оттенок, пугающие, искривленные тени. В помещение вошёл обер-лейтенант, и Тео напряглась, перенимая напряжение Фридриха, чувствуя, что этот человек очень опасен, и что в её собственной жизни (также, как и в жизни тысяч других) он сыграет далеко не последнюю роль.***
Холодный, с ровной спиной и стальным взглядом студёных глаз, Альберт Нойманн оказался жестоким, безжалостным человеком, истинной «немецкой тварью», и разительно контрастировал с ласковым Фридрихом, который во время поездки в другой город был единственным лучиком света в непроглядной тьме безысходной паники и горестной тоски. По крайней мере для Тео, засунувшей куда подальше свой язвительный язык и едва сохраняющей спокойное выражение лица при взгляде на жертв показательных казней, пустые дома, улицы, в каменные тропинки которых уже, наверное, навечно впитались лужи крови. Чувствующей каждый вдох сладковатый запах гнили, горьковатый — железа, наводящий тоску — пыли и плесени. Фридрих скрашивал будни как мог, украшал их цветами, красивыми безделушками и принимал всё, что копилось у Тео на душе. Добровольно, иногда настойчиво, держа её ладони в своих, смотря в глаза и лишь поджимая губы. Но легче Тео от этого не становилось. Не могло становиться, когда она, понимая, что не Фридрих убивал этих людей, не он отдавал смертельные приказы, всё равно говорила, повышая временами голос, какие же немцы твари, бездушные, проклятые скоты. И поэтому однажды, когда цель их поездки была почти достигнута, Робертсу больше не требовалась её помощь, и со дня на день можно было отправляться домой, Тео спросила у Фридриха, почему, спустя столько времени, он продолжает принимать удар на себя. Ведь ему очень тяжело всё это выслушивать. — Это единственное, Теод-д… — Тео. — … Теод-дора, что я могу сделать. По крайней мере для тебя. И, кроме того, мне нравится твой голос и все твои прикосновения. У Тео защемляет сердце, и она порывисто обнимает растерянного Фридриха за шею. Прижимается всем телом, мажет губами бледную кожу, которая стремительно наливается румянцем. Фридрих пахнет маргаритками и мылом, кошками и тёплым весенним ветром, неловко кладёт руки на талию и охает, когда Тео, не удержав равновесие, опрокидывает его на спину.***
— Я… уб-бивал людей. Женщин, д-детей. Я так-кой же, к-как и др-ругие. Н-не такой, к-каким ты мен-ня счит-тала. Говорит он же в последний вечер поездки неожиданно и совершенно серьёзно, упершись локтями в колени, пока Тео, с покрасневшими щеками и зацелованным носом, смотрит на сгорбленную фигуру, и с горечью думает, что рано или поздно всё бы раскрылось. И искренне жалеет, что всё наступило слишком рано. — Фрид… — Т-ты им-мешь пр-раво мен-ня нен-навидеть. Я п-пойму, есл-ли ты вознен-навидишь м-меня. Тео сползает на край старого, пыльного дивана, бедром касаясь бедра Фридриха. Молчит. Внутри всё горит от противоречий, но озвучивать их сейчас не стоит — они слишком очевидны и только усугубят положение. — Я н-не буд-ду пр-росить у теб-бя прощ-щ-щения. Эт-то н-нельзя пр-ростить. Буквально после этих слов Тео хватает с подлокотника пиджак и быстрым шагом выходит из дома, не в силах выдержать очевидную правду. На улице (по случаю, чёрт возьми!) идёт сильный дождь, холодный ветер пробирается под всё ещё расстёгнутую на верхнюю пуговицу блузку, и всё вокруг кажется серым, безжизненным. А ещё ледяным, когда спустя пару домов, спрятавшаяся от дождя Тео, мокрая и печальная, натыкается на Нойманна, и невольно ловит глазами тлеющий огонёк его сигареты. — Вижу, вы не ожидали, что солдат на войне окажется убийцей. Ей хочется послать его к черту. Его и пристальный взгляд, который данью стереотипов проходится по её замёрзшей фигуре. Но Тео только кивает, поворачивая голову. Нойманн человек жестокий. Внимательный.***
— Вас не учили дисциплине, рядовой? Слышит Тео сквозь шум в ушах, и ей кажется, что говорящие находятся за каменной стеной, хоть она и видит очертания кожаных сапог прямо перед своими глазами. — Вы не знаете, что нужно выполнять приказы старшего по званию? Сапог поднимается, и не успевшая убрать руку Тео вскрикивает, когда Нойманн наступает на ладонь, двигая каблуком по растопыренным пальцам. Перед глазами вновь мелькает кровавая вспышка, и Тео переворачивается на левый бок, жмурясь, чтобы не видеть, как Фридрих делает шаг к ней, как тянет руку, открывая рот. — И если вам было приказано наказать шпионку, беспрекословно выполнить приказ? Чужие пальцы убирают со лба прядь волос, и Тео интуитивно закусывает губу, чтобы не дёрнуться в сторону от омерзения. Ей хочется усмехнуться, чтобы позлить эту немецкую сволочь, жестокую, злую, бесчувственную, но она боится за Фридриха. И немного за себя, избитую, но ещё живую. — Но вместо заслуженного ею наказания, вы дали ей уйти. И едва не предали свою страну. Вы осознаёте свою вину? И что скажете в своё оправдание? Пальцы спускаются ниже, скользят по щеке к шее, чтобы слегка сжать её, играясь, наслаждаясь болью и страхом в глазах солдата. Тео сглатывает кровь и чувствует, как большой палец надавливает на горло. — А, может, рядовой, вы с ней заодно? Такой же шпион, считающий наши методы слишком жестокими, предатель? Или же дорожите этой… женщиной? Нойманн приподнимает голову Тео за подбородок, крутит, рассматривая. А она очень хочет плюнуть ему в лицо, стереть насмешливый оскал. Но ей страшно. За Фридриха. И немного за себя. — Признаюсь, она довольно симпатична. И должно быть чертовски хороша, верно, Фридрих? — Лейтенант!***
Нойманн скуп на ласки и берёт её со спины, как суку, на глазах у Фридриха и двух других безымянных солдат. Грубо, резкими толчками, обхватывая шею одной рукой, а пальцы другой сплетая с её собственными. И шепчет на ухо хриплым шепотом какую-то грязь о сохраненной невинности, о том, что поступил бы точно также. Не с ней. С другой. А Тео плотно сжимает зубы и смотрит перед собой. На Фридриха, что рвётся в руках солдат. Рвётся к ней, и в его глазах боль и сожаление. Тео не может отвести взгляд, хоть и понимает — надо, чтобы он не прочитал её эмоции, её чувства, чтобы не ранить его ещё больше. Тео криво усмехается, но даже не думает представлять Фридриха на месте Альберта. Ведь издевается над ней именно Нойманн, и никто другой. Нойманн, который обязательно получит по заслугам.***
— Нужно ли в нашей жизни быть предвзятым человеком? Я думаю да, однако не стоит забывать о том, что мир не делится только на чёрное и белое, в нём также много и других оттенков… — Серого? — Точно. Одри замолкает, переводя задумчивый взгляд на языки пламени в камине. Она так и не узнала, что стало с Нойманном после окончания войны. И что случилось с Фридрихом, который в их последнюю встречу обещал писать ей письма и целовал со всей возможной нежностью. Хотя, Одри догадывается. Ведь ни одного письма она так и не получила.